Глава 8

В командирской землянке было сухо и тепло, потрескивала печка. Час назад разведчики прибыли на партизанскую базу, о чем немедленно доложили по рации. В полку депешу приняли и пообещали отправить дальше, в разведотдел штаба дивизии.

Партизаны встретили гостей нормально, ни грустно, ни радостно, пообещали накормить, предоставить жилье.

– Что, у вас гостиница есть? – осведомился Барковский.

– Ага, ведомственная, – проворчал рыхлый завхоз Силантьев. – С одним-единственным удобством.

Полевую кухню заменяла глиняная печь, устроенная в овраге. Она дымила почти постоянно. База занимала гектар площади в хвойном лесу. Несколько землянок, навес с печью, пара приземистых срубов хозяйственного назначения. Проблем с дровами не было, на холод партизаны не жаловались. С продуктами дело обстояло сложнее.

– Все свое давно съели и забыли, – пробормотал Прокопий Тарасович Разжигаев, вскрывая банку трофейных рыбных консервов. – Теперь у немцев побираемся, на поклон ходим. Дескать, подайте, сколько можете. Они нам не отказывают. Позавчера засаду в трех верстах отсюда устроили. Машину взяли. Она почту перевозила, заодно провиант для небольшого деревенского гарнизона. В принципе неплохо. Пять мешков картошки, куры обезглавленные, консервы всякие. Жить можно. Правда, ребята измаялись, пока все это сюда доволокли. Брать в деревнях остерегаемся, хоть люди и предлагают. Бывали случаи. Возьмем, а потом приходят полицаи, проводят дознание, кто тут партизан подкармливает, и в расход пускают целыми семьями, с детьми и домашними питомцами.

– Вы ешьте, товарищ Шубин, не стесняйтесь, – вкрадчиво проговорил комиссар отряда Навроцкий, приземистый, коротко стриженный мужчина в очках с круглыми стеклами. – Немецкая еда специфичная, но привыкнуть можно. Хотя кому я говорю. Вы столько раз ходили в тыл, наелись до отвала этой гадости. Не стесняйтесь, товарищ, и за бойцов своих не беспокойтесь. Мы всех накормим и спать положим.

– Сколько у вас людей, Прокопий Тарасович? – спросил Шубин, вымазывая черствой коркой консервную банку. – В полку мне сказали, что не больше семидесяти. Одних вы потеряли, другие вроде прибыли, встали на довольствие.

– Больше, – не без гордости сказал Разжигаев. – Восемьдесят четыре человека в строю. Да еще и нас с Борисом прибавь. Сила, в общем, есть, да и ума хватает. Восемнадцать человек вчера приняли. Остатки отряда товарища Рыкалина вырвались из кольца карателей, двадцать верст по лесам на восток прошли. Мы их и подобрали у деревни Ямская. А остальное обуза. Десяток баб, столько же стариков, пара мальцов. Прибились к отряду, не прогонять же их. Восемь человек раненых, их фельдшер Круглов пользует. Умирающих нет, все тяжелые уже скончались.

– Сила мы, товарищ лейтенант! – похвалился Навроцкий. – Так и передайте в центр. Готовы выполнять любые задания Родины.

– У вас теперь есть рация, – сказал Шубин. – Вы имеете прямую связь с нашим полком и даже с отделом разведки штаба дивизии. Сами и передавайте. Кем до войны были, Борис Леонтьевич?

– По аналогии с Прокопием Тарасовичем, – ответил комиссар. – Вторым секретарем райкома трудился. Только товарищ Разжигаев в Зубцовском районе, а я в Знаменском. Вот и вся разница. А здесь, под Бурмихой, нас, как говорится, судьба свела.

– Если нет никакой разницы, то почему же именно вы комиссар, а Прокопий Тарасович командир? – с улыбкой осведомился Глеб.

– А мы меняемся, – ответил Разжигаев и хохотнул. – По четным Борис командует, по нечетным – я, чтобы никто не обижался. Шутка, товарищ Шубин. Все просто. Ваш покорный слуга в Красной армии служил, по молодости Перекоп брал, Врангеля из Крыма вытуривал. Имею какой-никакой боевой опыт. До тридцать второго года на службе, пока с легкими проблемы не начались. В Сибири лямку тянул, на Дальнем Востоке в отдаленных гарнизонах. Потом списали, подлечили, но кучу запретов оставили. Курить, например, нельзя. Так и маюсь. Все дымят, а я сижу в сторонке, губы кусаю.

– Подумаешь, беда, – заявил комиссар. – Я тоже не курю, и ничего, на здоровье не жалуюсь. Это мой собственный выбор. Скоро район освобождать будут, товарищ Шубин? Надоело под фашистами жить. Больше двух месяцев эта волынка продолжается. Сколько народа погибло.

– Вот вы нам и помогите, Борис Леонтьевич, район освободить. Командование возлагает большие надежды на ваш отряд, самый боеспособный в районе. Бурмиха представляет собой крупный транспортный узел. Там пересекаются шоссейные и железные дороги, расположены склады, крупный арсенал, штаб моторизованной дивизии. Самое досадное состоит в том, что у немцев все спокойно, живут припеваючи. Узел работает, войска через него получают подкрепление и все необходимое, чтобы успешно обороняться. Командование требует разорить этот улей, сделать так, чтобы оккупантам жизнь медом не казалась. Карту Бурмихи я изучил. Основными задачами считаю диверсию на железной дороге, нападение на арсенал на Часовой улице и штаб дивизии на Кавалерийской. До села отсюда верст семь, правильно понимаю? Не предлагаю бежать сегодня же, требуется все изучить и взвесить, составить план. Для этого отправить людей в Бурмиху, пусть разведают обстановку. Надо изучить со стороны работу штаба, охрану, периодичность смены часовых. То же относится к арсеналу и железнодорожной станции. Понадобится взрывчатка, ловкие руки и удача. Куда же без нее. Что так смотрите, товарищи? Прибыл некто в мелком звании, нарушает сложившийся уклад, требует невозможного? Рация у вас есть, свяжитесь со штабом дивизии. Там подтвердят мои полномочия. Майор Измайлов получил ранение, но есть другие люди. Они в курсе.

– Опомнись, лейтенант, – заявил Разжигаев и поморщился. – Не считаем мы тебя ревизором из пьесы Гоголя. Все в порядке, сами понимаем, что кровь застоялась, ничего полезного не делаем. Эшелон пытались набок положить, и то не вышло, только зря хороших людей потеряли. Просто неожиданно это все. Но спасибо за доверие, как говорится. Разворошить осиное гнездо было бы славно. Серьезное подспорье для наступающей Красной армии. Жертвы ради такого дела не будут напрасными. Грешны, товарищ Шубин, в Бурмиху пока не ходили, не по зубам был орешек. Немцев и их прислуги там полно. Село очень большое, почти город, несколько промышленных предприятий. Раньше было два – Новощеково и непосредственно Бурмиха. Но в тридцатые годы построили между ними цементный завод и поселок для рабочих. Это стало одно село, и фактически, и на бумаге. Власти хотели в поселок городского типа его переименовать, но не успели.

– В отряде есть жители Бурмихи?

– Да, разумеется, – ответил Разжигаев. – С этим никаких проблем. Несколько человек точно оттуда, знают поселок. Например, Мишка Верещагин, начальник разведки. Он родом из села, школу в Бурмихе окончил, потом в Славск уехал, отучился в ФЗУ, слесарем недолго поработал перед армией, а после службы в Бурмиху вернулся. Там как раз завод металлических конструкций заработал.

– Верещагин, это хорошо, – задумчиво пробормотал Глеб. – По моим наблюдениям, парнишка толковый. Сегодня поздно браться за дело. Предлагаю утром отправить людей в село. Пусть разнюхают, что да как, поговорят с надежным народом. Мои разведчики вам помогут. Опыт проведения диверсионно-разведывательных операций у них накоплен большой.

– Хорошо, так и сделаем. Еще мы ставим вас на довольствие, – сказал Разжигаев. – С поварихой поговорю, пусть что-нибудь сочинит. Тамара у нас мастерица по линии кухни, работала в санатории для партийных работников. Походите пока, осмотритесь, пусть ваши воины отдохнут. С местами проблем не будет. Землянок мы нарыли предостаточно, в каждой буржуйка, плюс запас дров. Давайте вашу карту, товарищ Шубин, поглядим, что там у вас. Все мы раньше бывали в Бурмихе. Места под селом красивые, рыбалка на Майе – просто дух завораживает. Надеюсь, ваша карта не в двадцатые годы составлена?

Карта была практически новой, издана весной сорок первого года. Номера домов на ней пропечатаны не были, но основные улицы обозначены.

Поселок походил на восьмерку. В центре находилась промышленная зона, в стороны от нее расползался частный сектор. Скопления жилых домов чередовались с перелесками и пустырями. Административные здания находились в западной части поселка. Там же проходила главная улица – Ленина, очевидно, оккупантами уже переименованная.

Железнодорожная станция находилась на юго-западном краю поселка. Дорога тянулась с загибом на северо-запад и лишь краем цепляла населенный пункт.

Штаб вражеской дивизии располагался на улице Кавалерийской. Она проходила параллельно Ленина. Между ними размещалась крупная районная больница, используемая немцами как солдатский госпиталь. Там же находились комендатура, полицейский участок, службы обеспечения охраны и перевозок. Улица Часовая, где размешались арсеналы, тоже пролегала по западной части Бурмихи, тянулась вдоль северных предместий, обрывалась в полях.

– Все объекты находятся в западной части села, – пробормотал Глеб. – С одной стороны, это неплохо, хотя и далеко туда добираться. К востоку от цементного завода что-нибудь имеется?

– Продуктовый рынок, – ответил Разжигаев. – Он у нас знатный был. Раньше туда колхозники из всех окрестных сел съезжались.

– Рынок взрывать приказа не было, – сказал Шубин. – Усложнять жизнь мирному населению мы не собираемся.

«Лукавишь, лейтенант, – подумал он. – Все, что творят люди с оружием, отражается на мирном населении. Удастся диверсия, последуют массовые расстрелы ни в чем не повинных граждан, и повлиять на это невозможно».

– Вот здесь мы пытались подорвать пути. – Командир отряда ткнул в точку южнее городка, где железная дорога меняла направление на южное. – Прямо перед небольшим полустанком. Повсюду лес, никаких населенных пунктов. Пропустили патруль, давай полотно разбирать, чтобы взрывчатку заложить. В этот момент каратели и нагрянули с полустанка на бронедрезине. Там глухая зона за поворотом, мы не услышали. У них пулеметы на дрезине. Жуткое побоище устроили!.. Двоим удалось до леса добежать, остальные полегли. Думаешь, лейтенант, мы равнодушно к объектам, находящимся в Бурмихе, относимся? Давно имелись сведения, слюнки текли. Но как туда проникнешь, а потом выберешься? Месяц назад двоих отправили в поселок, вернулся один. Он своими глазами видел, как на рынке полицаи его напарника повязали. Торговка выдала. Вырвался парень, стал отбиваться, тут и погиб. Грешно, конечно, так говорить, но, может, и к лучшему, что так вышло. Немцы могли расколоть его на допросе, тогда каюк бы пришел нашей базе.

– Почему на связь не выходили две недели?

– Стыдно признаться. Радист Семенов не доглядел. Аппарат на столе стоял, так он, дурак, на другой его край и уселся на этот стол. Аппарат вдребезги, лампы разбились, других нет. Так Борис Леонтьевич чуть самолично этого Семенова не пристрелил. Плакался дуралей, по полу ползал, осколки собирал, а через два дня погиб. В Худяково наши направлялись, в засаду попали. С ним еще двое.

– Не все так плохо, товарищ Шубин, – сказал комиссар. – Послушать Прокопия Тарасовича, так мы только и делаем, что утираемся. Это не так. Вот машину с провиантом взяли, попутно трех гадов уничтожили. Пустяк, а польза есть. Восьмого дня в деревне Полесово засаду на полицаев учинили. Они как раз за провизией прибыли, поживиться у сельчан хотели. Четверых к праотцам отправили, в том числе Ваньку Глухова, отпрыска районного полицмейстера. Отец и сын – ублюдки редкие, лично в расстрелах коммунистов участие принимали. Чтобы крестьянам за наши проказы не досталось, отогнали мы сани вместе с трупами на три версты в лес, там и бросили, да еще потоптались, изобразили, будто именно тут засаду устроили.

– Точно, было дело, – согласился командир. – А помнишь, как четвертого дня легковушку и мотоциклистов подкараулили? Они нам случайно подвернулись. Мы на встречу со связными от товарища Санина ходили. У него небольшой отряд в соседнем районе. Имелась мысль усилия объединить. У них полтора десятка штыков, у нас восемь десятков. Леонтьевич сам решил кости размять. Связники прибыли, да только договориться не смогли. С товарищем Саниным вообще очень трудно столковаться, барин весь из себя.

– На обратном пути в качестве компенсации фрицев завалили, – не без удовольствия проговорил комиссар. – Маленькая колонна, но все же – легковушка и мотоцикл сопровождения. Недалеко от нашей базы это было, в трех верстах. Там как раз Марьяновские топи с трех сторон. Вот дорога между ними и петляет. Из леса выходим, а эти катят. Мы успели залечь и открыли огонь. Мотоциклистов сразу на фарш, легковушка в канаву съехала, водитель даже выйти из нее не успел. Офицер выскочил, давай стрелять, да возле машины и лег. Был там еще один, невнятный какой-то, вроде не в форме, накидка с капюшоном. В общем, резвый волчок оказался. В канаву свалился, по ней на четвереньках прополз, возник уже возле леса и сразу за деревьями растворился. Мы стреляли, но не попали. Да и шут с ним, не офицер это был. Все равно в болоте сгинул. В эти топи даже зимой лучше не соваться.

– Ага, гиблое место, – согласился с этим командир отряда.

– Офицера мы потом обыскали, – сказал комиссар. – Тонкая папка с документами при нем была. Но мы по-немецки не шарим, не поняли ни хрена, сожгли, чтобы ни нам, ни им.

В душе Глеба возникло неясное беспокойство. Нечто смутно знакомое, этакое дежавю. Вроде сталкивался с чем-то подобным, причем совсем недавно. Шубин замер, тень улеглась на его лицо.

Собеседники переглянулись, удивленно уставились на лейтенанта.

– Простите, – пробормотал Глеб. – Вспомнил кое-что. Застреленный офицер какой был из себя?

– Рослый такой, светлые волосы, лицо скуластое. Лет тридцать пять – сорок. Выдержка у гада была отменная, но все же чувствовалась в нем досада, когда патроны в пистолете кончились, а мы машину пулями изрешетили. Тот мужик, который с ним был, убегал. Он оружия не имел. Так этот майор постоянно озирался, кричал ему что-то. Обойма опустела, он следом припустил, шагов десять, наверное, пробежал.

– Служебные документы посмотрели?

– Да, конечно. – Комиссар наморщил лоб. – В немецком мы не сильны, но слово «абвер» разобрали. Фамилия – Ханнес, Хансен, что-то такое, точно не припомню.

Волнение в душе лейтенанта усилилось.

«Так вот куда вас занесло, господин Амосов, предавший партию, страну и всех людей, живущих в ней. В принципе сходится. Невероятное совпадение, но такое могло быть. Майор Хансен и полковник Амосов сбежали из Волоколамска семь дней назад. Возможно, не сразу, где-то отсиживались, выбрались из города, что не удивительно. Улицы тогда не были заполнены ликующими народными массами. Примкнуть к своим они смогли не сразу, иначе были бы уже далеко. Блуждали по району, прятались от советских солдат. Видимо, вышли к своим. Те их накормили, дали отдохнуть и отправили в глубокий тыл под конвоем мотоциклистов. Тут, откуда ни возьмись, появился Борис Леонтьевич со своей гвардией, весьма злой на некоего товарища Санина. Амосов снова сбежал. Я почти не сомневаюсь в том, что это был он. Искать его теперь бесполезно. Изменник выбрался к своим хозяевам либо сгинул в гиблых топях».

– А на следующий день еще одна занятная история произошла, – сказал Навроцкий. – Три человека вышли из этих болот, но уже в другом месте, на пару верст южнее. Все трое в штатском, сказали, что случайно в лесу встретились, решили вместе идти. На опушке они на Мишку Верещагина напоролись, обрадовались, уверяли, что заблудились, просили взять в отряд.

– А что они делали в тех болотах? – осведомился Шубин.

– Эх, мил человек, знал бы ты, сколько случайного народа по окрестным лесам блуждает, не стал бы спрашивать. Все перемешалось. Одни от немцев бегут, другие, наоборот, к ним, третьи просто ищут безопасное место, вместо того чтобы сражаться с оккупантами. Люди, знаешь ли, разные, всех одним мерилом не измерить.

Последние слова для секретаря райкома большевистской партии звучали довольно странно.

– Где они сейчас?

– Да здесь, в отряде, – ответил командир. – Поставили мы их на довольствие, дали в руки оружие. Предварительно, конечно, опросили, но ничего подозрительного не выявили. Мужики как мужики. У каждого своя история насчет того, почему он оказался в этом болоте. В честь чего интересуешься, лейтенант? Странный ты какой-то стал.

– Станешь тут странным, – пробормотал Глеб. – Какие они из себя? Кто по жизни?

– Вопросики у вас, товарищ лейтенант!.. – со вздохом проговорил Навроцкий. – Обычные люди, в толпе не выделишь. Все среднего роста. Возраст – от сорока до сорока пяти. Один уверяет, что зоотехником работал на конезаводе, другой инженер, что-то по мостам, третий в газете до войны трудился, журналист, стало быть.

– Три дня, говорите, они в отряде отираются. С базы никто из них не выходил? Скрыться не пытался?

– Вроде нет, – ответил Разжигаев. – К боевым операциям мы их пока не привлекали. А скрыться незамеченными с этой базы, знаешь ли, невозможно, если не хочешь в болоте утонуть или в чаще сгинуть.

– Фамилии у них есть? Документы?

– Документов не было ни у кого, лейтенант. Но это тоже дело рядовое. Я когда от немцев из дома убегал, все бумаги в шкафу оставил. – Командир смущенно улыбнулся. – Но меня и так все знали. Надо будет, восстановим. Фамилии этих мужиков, если память не подводит, Слесарев, Хлебников и Мухавец.

– Точно не командиры? Не скрывают свое военное прошлое? Вспомните, товарищи. Офицера можно определить по выправке, по манере себя вести, по отношению к штатским, по речевым оборотам, которые он употребляет.

– Не заметил ничего такого, – сказал комиссар, прищурился и поинтересовался: – Вы нас допрашиваете, лейтенант? Что происходит?

– Последний вопрос, Борис Леонтьевич. Вы видели лицо того типа, сбежавшего в болото, запомнили какие-то особенности, рост, комплекцию? Допустим, прихрамывал он или еще что. Может этим беглецом оказаться один из мужиков, вышедших из леса через день? Не было ли на одном из них такого же плаща?

Наступило продолжительное молчание. У представителей командного состава заработали головы, они стали что-то соображать.

Шубин лихорадочно прокручивал в голове предполагаемые события.

«Все это может оказаться пустышкой, но игнорировать факты я не имею права. Итак, предатель Амосов и его куратор майор Хансен с трудом выбираются из советского расположения, отправляются в тыл под охраной мотоциклистов. Территория оккупирована, серьезный конвой не нужен. Откуда ни возьмись появляются партизаны. Гибнут охрана, водитель, куратор, без которого Амосов как без рук. Предатель в панике. Он удирает в болота, понятия не имеет, где находится, в страхе забирается в глушь, приходит в себя. Возможно, негодяй пытается выйти из леса, но это ему не удается. Бывший полковник встречает человека в лесу. Тот тоже блуждает, потерянный и дезориентированный. Возможно, сразу двух. Амосов выдумывает какую-то историю о себе, отрываться от попутчиков не хочет или не может. Все же в компании безопаснее. Болота зимой – тоже не подарок. Они идут вместе, выходят на открытый участок. Предателю надо оторваться, но компания попадает в объятия Мишки Верещагина. Изменник вместе со всеми изображает радость, придерживается своей истории, попадает в партизанский отряд, откуда, разумеется, хочет сбежать, но такой возможности судьба ему не предоставляет».

– Нет, той накидки я больше не видел, – ответил Навроцкий. – Все трое были в замызганных ватниках, основательно замерзли. Не хотите что-нибудь рассказать, товарищ лейтенант? Я, конечно, извиняюсь, но вы начинаете ломаться как девушка.

– Данная история не должна выйти за пределы этой землянки, – заявил Глеб.

– Мы похожи на болтунов? – с обидой проговорил Навроцкий.

Они слушали Глеба молча, потягивали остывший травяной чай из трофейных немецких кружек. Потрескивали дрова в буржуйке.

Шубин не утаил ни слова, хотя Измайлов предупреждал его о том, что сведения секретные. Однако где сейчас этот майор?

Сведения были секретные, пока советские войска отступали. Их обнародование могло подействовать на моральное состояние личного состава. Сейчас ситуация изменилась, хотя все же болтать не стоит.

– Ни хрена себе! – прошептал потрясенный Навроцкий, когда лейтенант замолчал. – Это что же получается? Неужто мы такую важную гниду упустили? Товарищ Шубин, но мы же не знали. У него на спине не написано.

– Борис Леонтьевич, то, что от вас сбежал Амосов – факт очевидный, поскольку покойный майор абвера Хансен опекал его лично. Есть ли он в числе тех трех, нам пока неизвестно. Но такое вполне может быть.

– Не понимаю, о чем мы говорим, – произнес Разжигаев. – Посмотрите на них, нам не жалко, покажем. В чем проблема? Вопрос решается за несколько минут.

– Не решается, – заявил Глеб и поморщился. – Я не знаю, как выглядит Амосов.

– Это как? – не понял командир.

– Прокопий Тарасович, я же все объяснил вам доступным языком. Полковника Амосова я видел лишь однажды, со спины, как и товарищ Навроцкий. Обстоятельства не позволяли разглядеть его лучше. Фотографию Амосова мне никто не предъявлял, приметы были сообщены самые общие – средний рост, такая же комплекция. Майор Измайлов получил тяжелое ранение и просто физически не мог этого сделать. Налицо досадное стечение обстоятельств. Я не уверен, что к вам вышел Амосов. Настоящий предатель может до сих пор сидеть в лесу. Он мог замерзнуть насмерть, утонуть в болоте или выйти к своим хозяевам. Если Амосов доберется до немцев, то последствия могут быть тяжелые. Дело не в том, что он владеет ценными сведениями. Предатель давно уже их раскрыл. Амосов ненавидит Советскую власть. Он был высокопоставленным офицером Красной армии. Поэтому немцы будут использовать его на всю катушку.

– Потешное войско под знаменами антисоветчины? – Командир отряда скептически поцокал языком. – В общем-то, не спорю, предателей хватает, мы не успеваем их уничтожать. Ты же рацию привез, лейтенант. Так свяжись с отделом разведки, пусть сообщат приметы Амосова. Что может быть проще?

Сгустилась темнота, подкрадывалась ночь. Командир усилил посты. Жизнь на базе практически замерла, в землянках топились печки.

Разведчикам была предоставлена гостиница, довольно крупная землянка с нарами. Семеро бойцов разместились в ней, пусть без удобств, но терпимо.

– Здесь еще одно место, товарищ лейтенант, – сонным голосом пробормотал Карабаш. – Ложитесь, мы потеснимся.

– Позднее приду, – проговорил Глеб. – Вот и настал тот светлый час, парни, когда можно спать, сколько влезет.

Курить в землянке было как-то невежливо. Он дымил на улице, исподлобья косясь на силуэты деревьев, выплывающие из темноты. Пышные ели простирали мохнатые лапы, поскрипывал снег под ногами часовых.

Рация была перенесена в командирскую землянку. Ускоренные курсы радиодела все же приносили свои плоды. В разговорном режиме приемопередатчик не работал. Шубину приходилось отбивать морзянку. Летели в эфир нехитрые позывные. Командир и комиссар склонились над душой, угрюмо молчали. Это была игра в испорченный телефон. Связь с разведотделом осуществлялась через полковых радистов.

«Сообщите приметы Амосова, – отстучал Глеб. – В отряде имеется тройка подозрительных лиц. Один из них может оказаться предателем».

В полку не знали, кто такой Амосов. Просьба ушла наверх, и наступило продолжительное молчание. Шубин напряженно вслушивался в трещащий эфир.

«Майор Измайлов скончался в госпитале», – пришло удручающее послание.

Глебу было жалко майора. Резкий, с собственными представлениями о нормах приличия, но добросовестный сотрудник разведки, делавший важное дело. Знал ли кто-то другой про Амосова? Да, конечно. Имели эти люди право разглашать сведения? Вскоре выяснилось, что нет. Режим секретности никто не отменял, требовался специальный допуск. Но явного отказа не последовало.

«Просим подождать двое суток. Необходимо связаться с армейским разведывательным управлением, – последовал ответ. – Подозрительных лиц изолируйте».

Шубин раздраженно скрипнул зубами. Это была одна из тех распространенных ситуаций, когда должностные лица боялись брать на себя ответственность. Не важно, что этот секрет уже не актуален. Важна ответственность за его разглашение.

Лейтенант снова стучал ключом. Мол, дело крайне важное, сообщите приметы! Но ответа не было. Люди, обязанные принимать решения, не спешили это делать.

– Не расстраивайся, лейтенант, – прокряхтел, укладываясь на нары, командир отряда. – Во-первых, ты сам не уверен. Во-вторых, ничего страшного не произошло. Выявим предателя, и что? Ты все равно не сможешь его отправить куда положено. Это опасно, потребуется усиленный конвой. С кем останешься? А нам с тобой еще немцев в Бурмихе гонять. Можно расстрелять, но, боюсь, ты не имеешь таких полномочий. Изолировать эту троицу – вот решение, товарищи правильно подсказали. Посадим в землянку, пусть сидят. Охрану поставим надежную, чтоб не сбежал твой ублюдок. Даже если и удерет, то далеко не уйдет. С этой базы просто так не выбраться. Не лето на дворе, по следам догоним. Двое невиновны, но это мы переживем. Потом им расскажем, мужики поймут.

– Оружие у них не забудьте отобрать, – проворчал Глеб. – Не вздумайте ничего объяснять. Просто изолируйте в отдельной землянке, и все дела. Кормить, по нужде выводить, а лучше бак с крышкой им поставить, чтобы соблазнов не было. Я с ними поговорю. Любопытно взглянуть на эту публику.

– Выброси из головы все постороннее, лейтенант, – проговорил Разжигаев. – Давай спать, утро вечера мудренее. Просидим всю ночь, только заморочим себя окончательно. А нам еще по Бурмихе важные вопросы решать. Никуда не денутся твои подозрительные лица. Просидят пару дней под запором, потом получишь приметы, и все разрешится. Мы пока основными делами займемся. С утра отправляем людей в Бурмиху, пусть разнюхают, что там к чему. Как вернутся, операцию спланируем. Мы с Борисом Леонтьевичем знаем, как незаметно до поселка добраться, а потом в лесах раствориться. Не грузи голову, лейтенант, топай спать.