Глава 11
К полудню поредевшая группа прибыла на базу. В принципе участники операции остались довольны. Они от души погоняли фрицев и потери понесли умеренные.
Командир с комиссаром улыбались, требовали от Верещагина подробного доклада.
– Сил никаких нет, товарищи дорогие, – простонал Мишка. – Дайте передохнуть, а потом спрашивайте, что хотите.
Люди спали без задних ног, забыв про грязь и холод.
Шубин проснулся, когда Барковский и Ленька Пастухов опять затеяли потасовку, а Антонина кричала на всю базу, что видеть их больше не может. Глеб видел, что этой девушке нравился рослый здоровяк Барковский, но с головой она дружила. Советские разведчики уйдут, и они больше никогда не встретятся. А Ленька останется здесь и всегда будет рядом. От этого факта никуда не денешься. Хочешь не хочешь, а придется выходить за него замуж.
Допрос обер-лейтенанта проходил в жесткой форме. Герр Кресс замкнулся, изображал библейское страдание. К нему пришло понимание, что старая жизнь не вернется, а новая продлится недолго. Но все же он хотел верить в лучшее, по этой причине ничего не скрывал, предал забвению солдатский долг. Обер-лейтенант с обреченным видом перечислял фамилии, звания и сферы деятельности старших офицеров. Таковыми являлись работа с военнопленными, непосредственная разведка переднего края, выявление среди коллаборационистов одаренных лиц, готовых стать будущими шпионами и диверсантами. Он упомянул несколько операций, к которым приложила руку местная команда абвера, говорил о заброске парашютистов в тыл советских войск, уничтожении штаба механизированной бригады, похищении высокопоставленного командира. Последнее, впрочем, удалось частично. Тот погиб, когда пытался завладеть оружием автоматчика, стерегущего его.
Невзирая на невысокий чин, герр Кресс оказался сведущим лицом. Его знания могли принести пользу советской разведке.
Единственное, чего он не смог предоставить, так это сведений о полковнике Амосове, перешедшем на сторону немцев. Именно данное обстоятельство сводило на нет все старания Шубина.
– Попытайтесь вспомнить, герр Кресс, – настойчиво проговорил Глеб. – Полковник Амосов, начальник штаба стрелковой дивизии, сдался вашим солдатам в октябре текущего года. Занимался им майор абвера Филипп Хансен. Им удалось сбежать из Волоколамска. Мне нужны приметы господина Амосова. Я даже пойду дальше, герр Кресс. – Шубин понизил голос. – В случае предоставления вами нужных сведений – после того, разумеется, как они подтвердятся – я обязуюсь вас отпустить, поскольку вы не являетесь военным преступником, не участвовали в карательных миссиях и не служите в СС. Подумайте еще раз, герр Кресс.
Это были тщетные усилия. Можно было и не прикладывать столько стараний к поимке данного типа. Он слышал про Амосова, сдача которого в плен преподносилась как большая победа германской разведки. Но ни он, ни его руководство дел с предателем не имели и сведениями о нем не располагали. О том, что Амосов пропал, а Хансен убит, Кресс тоже не знал.
Доклад об операции, проведенной в Бурмихе, ушел в эфир. Из полка прибыла ответная радиограмма. Мол, поздравляем, Шубин, это крупный успех и весомый вклад в нашу грядущую победу! Движение на ветке железной дороги временно приостановлено, работа штаба немецкой дивизии парализована, поставки боеприпасов прерваны. Можете возвращаться в часть.
Шубин снова настаивал, требовал сообщить приметы Амосова. Ответ обескуражил его. В районе действуют вражеские диверсанты, перерезано большинство телефонных линий. Связь с дивизионным разведотделом отсутствует. Доставьте туда всех подозреваемых. Там разберутся.
Все это смахивало на издевательство. Задержанные кандидаты на роль предателя продолжали томиться в неведении. Обращение с ними было нормальным. Их кормили, выводили по одному до ветра, при этом тщательно стерегли. Попыток к бегству они не предпринимали, знали, что бежать было некуда.
– Как они? – спросил Глеб у часовых и для поддержания беседы угостил их куревом.
Воинскому уставу партизаны не подчинялись, дымили на посту за милую душу.
– Эти ребята и впрямь не понимают, за что сюда угодили, – сказал крепыш со смышленым лицом, в котором туманно проступало что-то азиатское. – Если они в чем-то провинились, то почему им никто не сказал об этом? То спокойно сидят, то ругаться начинают. Один другому на ногу наступил, в миску его чихнул, золой осыпал, еще что-нибудь. Журналист сперва сдерживался, а теперь так матерится, что уши в трубочку сворачиваются. Тот, что по лошадям, чуть не ударил инженера, сам сдержался, а тот не стал, врезал ему. Потом как петухи сцепились. В общем, худо им там, товарищ лейтенант. Посидят еще немного, совсем одичают, жрать друг дружку начнут.
– Открывай свои запоры, – со вздохом сказал Глеб.
Мужчины сидели на полу, укрывшись мешковиной. В текущий временной отрезок разногласий между ними не было. Они еще больше обросли щетиной, обвисла кожа, запали глаза. Топилась буржуйка, но особого тепла в землянке не было, чувствовался сквозняк.
«Все равно сидят без дела, могли бы щели законопатить, интеллигенты хреновы», – подумал Шубин.
– Ну вот, наконец-то, – пробормотал Хлебников. – Что-то прояснилось, товарищ?
– На расстрел нас сейчас поведут, – тоскливо проговорил Слесарев. – Как пить дать.
– Может, вас и расстреляют, а меня не за что, – заявил Мухавец. – Вы во всем разобрались, товарищ?
Шубин исподлобья смотрел в серые лица, ожидая подсказок от интуиции. Его бесило, что в этом деле он беспомощен как ребенок. В милиции не служил, уголовные дела не расследовал.
Но от него это и не требовалось. Ему приказано было доставить всю эту троицу в советское расположение. Крюк не дальний. Прокопий Тарасович не обеднеет. Разведка во всем разберется, ей на это потребуется не более получаса. Остальные пусть возвращаются к гражданской жизни, или куда там им положено.
Он ушел, не сказав ни слова, оставив арестантов в полном замешательстве.
Ночь прошла спокойно. Гонцы из Бурмихи сообщили, что в поселок прибыли грузовики с зачехленными кузовами. В них фрицы с автоматическим оружием и пулеметами. Это не просто солдаты, а карательное подразделение. На касках и в петлицах у них красуются спаренные руны.
Потом поступил тревожный сигнал о том, что в населенный пункт прибыло еще одно подразделение, на этот раз полиция. Злые, физически крепкие молодчики.
Каратели обшаривают окрестности Бурмихи. У метеостанции они уже были. Сутки не падал снег. Следы пребывания в овраге крупной группы прекрасно сохранились.
Потом из деревни Лядово, расположенной на полпути к Бурмихе, прибежал пацан со скверной новостью. Облава идет! Грузовики, пехота!.. Не меньше ста человек движутся по большаку между Лядово и Кузьминкой. Дорога, слава богу, петляет, прямого проезда нет. Пацан прибежал на лыжах, напрямик. Он был шустрый, сообразительный, показал на карте, где немцы, и поспешил убраться с базы, не то мамка заругает.
– Вам нужно уходить, Прокопий Тарасович, – сказал Глеб. – Через два часа немцы будут здесь. Их люди на лыжах прошли по нашим следам, выяснили, где находится база, по рации сообщили своим. Колонна выступила. Пусть она и тянется по дальней дороге, но все равно придет. Есть мысли, Прокопий Тарасович?
– Собираетесь покинуть нас, товарищ лейтенант? – спросил комиссар Навроцкий.
– Мог бы остаться, помочь знаниями и опытом, – сказал Глеб и пожал плечами. – Но вы сами знаете, что нас ждут в штабе дивизии.
– Думаю, бой примем, – сказал командир отряда. – Мы знаем, где и когда они пойдут. Сотня – не так уж много. Нас поменьше, но мы в тельняшках. Может, подсобишь, лейтенант? – Командир устремил на него просительный взгляд. – Как закончим дело, мотай в свою часть, будем вспоминать тебя с любовью и теплотой. Ты ведь не спешишь на пожар. А мы тебе такое благодарственное письмо заделаем, что начальство твое закачается.
Шубин колебался. Взвод понес потери. Такими темпами через день-другой он вообще без людей останется.
– Есть соображения, Прокопий Тарасович?
– Да, покумекали мы тут с комиссаром. Смотри сюда. – Командир развернул карту. – Вот этот большак, что упирается в Таменский бор. Он здесь единственный. Фрицы по нему придут – иначе никак. Слушай мои соображения, а потом рассудишь, может, что интереснее придумаешь.
План вышел вроде приемлемый. Его реализация особых сложностей не предвещала. От базы километра два, опушка соснового леса, местность неоднородная, канавы, валы. Большак приподнят относительно местности, основная масса снега отсюда выдувалась.
Дорога петляла по лесу, выбегала на открытые участки, снова погружалась в чащу. С Шубиным шли его люди, все, которые остались от взвода, и семеро партизан, имевших навыки в саперном деле. Они тащили пулемет, несколько противотанковых и противопехотных мин.
Как оказались в этой группе Антонина и Ленька Пастухов, Глеб не понял. Впрочем, это было не важно. Кавалеры вели себя смирно, делали вид, что не знают друг друга.
Основная масса партизан во главе с Разжигаевым шла северным лесом, чтобы ударить по противнику с фланга, а если повезет, то и с тыла. На это требовалось время, которого уже не хватало.
Антонина нервничала, прикладывала ладошку к уху, нервно теребила шерстяную косынку, обмотанную вокруг головы, потом подбежала к Шубину и сказала:
– Лейтенант, техника идет, слышишь? Далеко пока, но минут через десять мы их увидим. – Девушка кусала губы, хмурилась.
Да, она была весьма привлекательна. Терзания парней, втрескавшихся в нее, были понятны и объяснимы.
– Вы уверены, Антонина?
Ох уж эти чувствительные женские уши. Лично он ничего не слышал.
– Помяни мое слово, лейтенант, спешить надо. – Она как-то странно глянула на него, смутилась, отвела глаза.
Нет уж, в эти игры он больше не играет! Размотаться бы с тем, что уже наделал.
Работать быстрее было невозможно. Место для засады Глеб выбрал на сравнительно открытом участке. Со всех сторон бор, рослые сосны перемежались пышными елями. Дорога со стороны противника убегала за косогор и гущу голого кустарника.
Бойцы зарывались в снег, искали укрытия за стволами деревьев. Саперы яростно долбили дорогу в сорока метрах от пулеметного расчета, били ломом, кайлом. Смерзшаяся почва едва поддавалась. Больше негде было ставить эти клятые мины. Снег на дороге не задерживался.
– Парни, помогите! – крикнул Глеб.
К саперам устремились несколько человек. Барковский отобрал у Пастухова кайло, оттолкнул его, стал яростно долбить неподдающуюся землю. Во все стороны летели куски спрессованной глины. Энергично заработал лом.
Но парни не успевали. Теперь уже все они отчетливо слышали шум подходящей колонны. Она была за поворотом, где-то близко. Там ревели тяжелые грузовики, перевозящие пехоту.
Шубин бросился к месту проведения работ, но что он мог сделать? Они не успевали, им не хватало всего несколько минут. Люди нервничали. Глеб уже готов был бросить все к чертовой матери, пустить в ход одно только стрелковое оружие.
– Заканчивайте, я задержу их! – вдруг выкрикнула Антонина, сбросила с головы платок и побежала по дороге.
Русые волосы неслись за ней, трепетали на ветру.
– Ты куда? – чуть не хором выкрикнули Барковский и Пастухов, но она лишь отмахнулась.
Это было сущее безумие. Парни в отчаянии выли, долбили землю. Девушка с непокрытой головой отдалялась от них.
Шубин припустил параллельным курсом, не мог ее оставить без присмотра. Он бежал, пригнувшись за кустарником, потом распластался, ободрал живот о какие-то сучки, вполз на косогор. Антонина была слишком далеко от него, чтобы Глеб мог поддержать ее огнем.
Не пришло ей в голову ничего другого, кроме как изобразить дружелюбно настроенную пьянчужку. Девушка, пошатываясь, брела по дороге, что-то пела, танцевала!
Шубин онемел. У него возникло такое ощущение, что Антонина Сотникова сошла с ума. Она смеялась, отплясывала, волосы реяли на ветру. Как-то незаметно распахнулись полы полушубка, обозначилась узкая талия, перетянутая бечевой. Ноги девушки перепутались, она чуть не упала.
В кузове головного грузовика раздался дружный гогот. Антонина выдохлась, но снова стала притоптывать, постукивала валенками друг о дружку, делала какие-то неприличные жесты, словно собиралась удовлетворить всю колонну.
Первая машина со скрежетом остановилась. Распахнулась дверь, высунулась оскаленная физиономия водителя. Спрыгнул на дорогу жилистый роттенфюрер с автоматом в руках. Он направился к женщине, задумчиво уставился на нее, потом начал как-то глумливо ухмыляться.
Антонина обессилела, подошла к немцу на подгибающихся ногах, вдруг ахнула и повалилась ему на шею.
Солдаты гоготали. Роттенфюрер отдирал от себя прилипчивую бабу, а она что-то лепетала, ластилась к нему. Все это выглядело безумно, но как-то убедительно.
– Это сумасшедшая русская баба! – прокричал роттенфюрер. – Она не пьяная, от нее не пахнет!
Солдаты веселились.
Шубин приподнялся, глянул через плечо. Работа за поворотом подходила к концу. Саперы установили две мины, разровняли руками дорожное покрытие и уже прытко удирали в лес.
– Оставить в покое эту чертову девку! – прозвучал командный окрик.
Шубин напрягся. Эсэсовцам закон не писан. Они могли и пристрелить девушку. Но солдаты были настроены благодушно, признательны Антонине за выступление. Роттенфюрер взял ее за шиворот, оттащил к обочине и спихнул в кювет. Девушка заскользила вниз, махая руками, не удержалась, повалилась в кашу из грязи и снега.
Солдаты потешались. Им понравилось это представление. О том, в чем был его смысл, они даже не задумывались.
Колонна двинулась дальше.
Шубин облегченно перевел дыхание.
Солдаты ржали, тыкали пальцем в девицу. Она возилась в кювете, вылезла оттуда на четвереньках, побежала в лес. Вдогонку ей неслись скабрезные выкрики.
Взрыв прогремел под колесами головной машины. Отвалились колеса, искореженная кабина рухнула на проезжую часть. Многие фрицы, сидевшие в кузове, пострадали, остальные с воплями выпрыгивали оттуда.
По вражеской колонне прошелся свинцовый шквал. В течение четверти часа на опушке бушевал ад.
Основные силы партизан задерживались, долго шли в обход. Дорога оказалась дальней и тернистой. Дюжине бойцов пришлось отдуваться за всех. Солдат из головной машины они косили в упор, без жалости добивали раненых. Залихватски свистел Ленька Пастухов, опустошая магазин. Тарахтел ручной пулемет. Сначала он шпарил без остановки, затем – короткими очередями по одиночным мишеням.
Колонна встала, дорога оказалась блокированной. Уцелевшие солдаты пытались спастись, искали укрытия на ровном месте. Снег обильно оросился кровью. В колонне было пять грузовых машин. Они перевозили роту эсесовцев.
Второй грузовик стал сдавать назад, но столкнулся с третьим, водитель которого не отличался сообразительностью.
– Назад! – истошно выкрикнул офицер.
Замыкающая машина стала сдавать. Вскоре все уцелевшие грузовики пришли в движение, тоже попятились.
Пули рвали брезент, убивали и ранили солдат. Два окровавленных тела перевалились через задний борт, разлеглись под колесами. Водитель давил своих же товарищей.
Пехотинцы покидали машины, рассыпались вдоль дороги. Ответный огонь был открыт с опозданием. Немцы уже понесли большие потери. Шубин лежал за деревом, ловил в прицел перебегающие фигуры. В стане противника царила суматоха. Одни пятились назад, другие порывались наступать.
Офицер находился в кабине предпоследнего грузовика. Голосовыми связками его природа не обделила, но перекричать весь этот балаган он не мог, а вести солдат в бой лично почему-то не решался. Покрикивали младшие командиры. Весь личный состав уже покинул транспортные средства. Солдаты лежали в снегу, беспорядочно стреляли.
Партизан, лежавший слева от Шубина, совсем молодой паренек, вскрикнул и схватился за простреленный живот.
Остальные держались. Бил с фланга пулемет, ревел как самолет-истребитель Федор Ванин, опустошая диск.
Противник начал переходить к активным действиям. Солдаты встали и двинулись вперед. Со стороны поля велся непрерывный огонь. Пули буравили снег, сбивали кору с деревьев.
Снова кто-то вскрикнул, перевалился на спину.
– Держитесь, братцы! – прорычал Шубин. – Выстоим, немного осталось!
Зла уже не хватало на этих черепах. Где они?
Шубин вогнал в гнездо последний магазин, дернул затвор. Его группа несла потери, а противник приходил в чувство, начал давить. Солдаты поднялись, пошли в атаку. К смерти эсэсовцы относились философски. Раз фюрер приказал, значит, так надо.
Замолчал партизанский пулемет.
– Федор, ты жив? Почему не стреляешь? – прокричал Глеб.
– Да жив я! – ответил тот. – Только патроны кончились! Гришка, спишь? Тащи диски!
– А я рожу их тебе? – проорал Григорий. – На тебя, Федька, не напасешься! О будущем не думаешь!
Беззлобная ругань в исполнении близнецов в этот час звучала крайне мило. Оба схватились за автоматы, стали палить, крича в унисон.
Не выдержал бородатый партизан в колхозной телогрейке, стал отползать, за что подвергся жесткой критике со стороны Косаренко. Он застыл, начал шарить по карманам, извлек гранату РГД.
Немцы поднялись в полный рост, побежали. Слабый огонь уже не мог их остановить. Падали подстреленные солдаты, но остальные продолжали атаковать.
Наконец-то появились люди Прокопия Тарасовича. В тылу противника разгорелась стрельба, прокатилась вереница разрывов, вспыхнул замыкающий грузовик.
Немецкий пулеметчик лихорадочно разворачивал свою бандуру, но граната взорвалась между его ног, части туловища разлетелись. В рядах врага снова вспыхнуло замешательство. Метались по полю фигурки в черных шинелях, искали место, свободное от пуль. Улюлюкали люди вокруг Шубина.
– Поживем еще, товарищ лейтенант! – заявил Толик Иванчин.
Партизаны и красноармейцы приободрились, снова открыли огонь, валили солдат, по инерции бегущих вперед. Атака застопорилась, немцы падали в снег, отползали. Они попали в клещи, командиров у них не осталось. Сдаваться в плен было глупо, равносильно самоубийству. У советских людей уже сложилось особое отношение к спаренным молниям и прочим черепам с костями.
Выскочил из-за дерева Краев, бросился навстречу фашистам, швырнул гранату и покатился в сугроб. Осколки не достигли цели, но страха наделали.
Немцы пустились наутек, но и в тылу у них было жарко. Оставался единственный путь к отступлению – лес на левом фланге. Туда и потянулись уцелевшие фашисты. Из чащи, расположенной напротив, с грозными криками выбегали партизаны Разжигаева.
– Ложись! – закричал Шубин. – Не стрелять, прижаться к земле! Иначе свои посекут!
Это было не пустое предупреждение. Народ увлекся, забыл о товарищах. Бойцы лежали в снегу, ждали, пока уляжется эта свистопляска.
До леса добежали только две дюжины из разбитого неприятельского войска. Многие без оружия, израненные, потерявшие каски и даже сапоги.
Партизаны стреляли им вслед, испускали победные вопли. Дальше опушки они не пошли, тоже выдохлись. Ликующие люди посыпались из леса. Не каждый день удается разгромить роту головорезов! Победители цепью шли по полю, добивали раненых фашистов, поджигали грузовики.
Люди вокруг Шубина вставали, неуверенно улыбались.
– Господи, одолели гада! – пробормотал пожилой бородатый партизан, подозрительно смахивающий на попа, и перекрестился.
Уселся в снег смертельно бледный Краев, уставился в одну точку. Пуля сбила шапку с его головы, но он не знал об этом.
Чиркал бракованными спичками Косаренко.
По дороге мимо горящих машин бежала растрепанная Антонина Сотникова. Она была белее муки, сильно прихрамывала. Девушка остановилась и растерянно уставилась на мертвого Леньку Пастухова. Парень лежал, раскинув ноги. Его палец застыл на спусковом крючке. Шансов не было. В разбитой височной кости чернел сгусток крови.
Антонина облизнула губы и перевела глаза на Барковского. Тот лежал неподалеку с открытыми глазами, сжимал кулаки.
Антонина покачнулась, села в снег и заревела в полный бабий голос.
Тела погибших были доставлены в отряд. Люди впряглись в сани, протащили их по мостику. Они хоронили товарищей на краю лагеря, снова долбили кирками и ломами мерзлую землю.
В ходе двух последних операций Разжигаев потерял полтора десятка человек. Четверо были ранены, хотя и могли передвигаться самостоятельно. У Шубина остались пятеро – подавленные, безмерно уставшие. Зато оружия и боеприпасов партизаны набрали гору. Им пришлось волочь отдельные сани, благо дорога была не дальней.
– Ну что, бросаете нас, товарищ лейтенант? – со вздохом сказал Разжигаев. – Привыкли мы к вам, славно время провели.
– Да уж, не поспоришь, – произнес Шубин. – Но надо уходить. Новый год не за горами, хотим в части встретить. Поспим часа три и в путь, вместе со всеми подозрительными лицами.
– Точно, забирайте эту троицу, – заявил командир отряда. – Ни к чему нам эти головные боли, своих хватает.
Поспать Глебу удалось совсем немного. В соседней землянке взахлеб рыдала Антонина, твердила, что это она во всем виновата. Ее успокаивала повариха.
Потом перед глазами Шубина стали подниматься мертвые. Их становилось больше, им не было конца. Процессию павших возглавляли Барковский и Леха Карабаш. Они пристально смотрели в глаза командиру и, видимо, хотели что-то сказать ему.
Потом на базу опять прибежал пацан, и вновь началась суматоха.
«Этого малька хоть не пускай», – мрачно подумал Глеб, отыскивая сбежавшие валенки.
Командир и комиссар были непривычно взволнованы. В направлении базы снова шли каратели. Теперь не рота, гораздо больше. В колонне шли два бронетранспортера, а также мобильная батарея минометов, способных вести огонь из кузова или прицепа.
Теперь удерживать базу было бесполезно. Пеший противник в лагерь не войдет, но что мешает ему накрыть ее минометным огнем? Тут никакие землянки не помогут. Кончатся боеприпасы, фрицы еще подвезут.
– Вам решать, Прокопий Тарасович, – сказал Шубин. – Лично мы уходим. В противном случае не сделаем свое дело. Я не советую вам принимать бой. Всем понятно, чем он закончится. Уходите, уводите людей через болото. К чему это глупое самоубийство? Вы еще можете принести пользу Родине.
– Надо решать, Прокопий, – заявил комиссар. – Шубин прав, мы еще можем быть полезными. А какой прок от мертвых?
– Ладно, сунем в задницу свою гордость. – Командир погрустнел. – Имеем час в запасе, пока солдаты не окружат и болота. Должны проскочить, не так уж нас много. Начнем новую жизнь на новом месте, так сказать. В Илюшинском бору есть резервная база. Немцы туда еще не заходили.
– Не забудьте послать радиограмму, когда обустроитесь.
– Да уж не забудем, лейтенант. Ну, давай, счастливого пути.
На базе разгорелась суета. Партизаны в спешке собирались в путь. Кто-то ворчал, мол, что за панический дух? Нельзя уходить, держаться надо. Немцам врезали и еще раз ответим, пусть знают наших! Но подобные настроения не превалировали. Люди не хотели умирать зазря.
Остатки взвода построились за землянкой. Бойцы приводили в порядок одежду, застегивали комбинезоны. В строю остались пятеро, с командиром – шесть. Боеспособная в принципе единица. Вооружены до зубов, спасибо германской армии.
Красноармейцы зевали, терли слипающиеся глаза, жалобно смотрели на командира. Как же так? Еще бы часок вздремнуть!
– На этом закончилась вольная жизнь, товарищи, – объявил Шубин. – Снова подчиняемся уставу. Через пять минут выступаем. Время в пути, надеюсь, составит не более восьми часов. Отвлекаться не будем. Трех известных нам лиц надо доставить в штаб.
– Ничего себе! – заявил Иванчин.
– Как-то неправильно это, товарищ лейтенант, – проговорил Косаренко. – Тащить всю троицу, хотя нужен только один. Не знаю, вам виднее.
– Мне виднее, – подтвердил Шубин этот факт. – Ваше дело – молча выполнять мои приказы. Предупреждаю, если один из этих людей предатель Амосов – а в этом я почти не сомневаюсь, – то нам надо действовать с крайней осторожностью. Этот тип понимает, что если его доставят в штаб, то расстрел для него будет благом, которого он не заслуживает. Поэтому не исключаю, что Амосов попытается сбежать или попробует завладеть оружием. Приказываю проявлять бдительность, не выпускать их из виду и не подставляться. Все ясно?
– А давайте их свяжем, товарищ лейтенант, – предложил Григорий Ванин. – Нам же безопаснее будет.
– Мы лучше тебя свяжем, – выдал Федор. – И рот заткнем, чтобы глупости не говорил.
– Примерно так, – сказал Глеб. – Любая попытка ограничить свободу этих людей приведет к тому, что нам придется их тащить. Просто будьте начеку. Со всеми попрощались? Можем выступать?
