Самое главное, что сделал в своей жизни царь Александр II, – отмена крепостного права. Далось это нелегко. Мы давно ему говорили, что крепостных пора отпускать на волю. Это же был позор нации. Рядом, в Европе, все люди свободны, а у нас – европейская страна и на тебе – крепостные. Причём доходило до маразма, некоторые владельцы крестьян, самые заскорузлые из помещиков, до сих пор использовали право первой ночи. То есть перед свадьбой крепостная девушка должна была прийти на ночь к помещику.

Жена помещика к этому относилась спокойно. Да и крестьяне, надо признать, так уже к этому привыкли, что порой даже шутили: «А пущай барин чёрную работу сделает, а мы уж потом будем сливки снимать».

Вот так иногда шутковали эти развратники. А мы ещё боролись за отмену для них крепостного права.

Однако время шло, Александр, царь-батюшка, всё хотел отменить это рабство, но почему-то это ему никак не удавалось. Одни, либералы, говорили – надо отменять, другие, ретрограды, кричали: «Ни за что!» И ретроградов было, конечно, больше, чем нас. Кому охота отдавать своё, кровное. А их же не просто отпускать надо было, их же надо было наделять землёй, а поскольку денег у крестьян не было, то платить за землю должно было государство. Тогда мы, либералы, предложили царю поговорить с самим народом. Надо же и крестьян спросить: а хотят ли они на свободу?

– Что за глупый вопрос! – вскричал царь. – Как человек, находящийся в рабстве, может не хотеть свободы?!

– А вот так, – загадочно говорили ретрограды. – Вы, царь-батюшка, вспомните, как в двенадцатом году Наполеон листовки разбрасывал, что хочет освободить крестьян от крепостного права. Что получилось?

– А что? – испуганно спросил царь.

– А то, – отвечали ретрограды, – что весь народ поднялся на борьбу с Наполеоном. Пока ещё он не объявлял о своём намерении освободить крестьян – в партизаны шли ни шатко ни валко, но не очень-то. А как объявил, так крестьяне на него, на Наполеона, обозлились, все, кто мог, в партизаны пошли.

– А чего же они обозлились-то? – спросил царь.

– А то и обозлились, что Наполеон хотел вековой порядок нарушить. А крестьяне говорили: «У себя там, во Хранции, чего хочешь делай, а наших отцов родных обижать не смей». Это же его главная ошибка была, Наполеона, – пообещать русскому крестьянину свободу. Он-то привык в других странах: свободу пообещал – и все на его стороне. А здесь не прошёл номер, здесь крестьяне на него так взъелись, да и смели его. Ошибочка у него в России вышла. Он потом на острове сидел, репу свою чесал и всё думал: как же так получилось, что они, русские крестьяне, за ним, то есть за освободителем, не пошли? И невдомёк ему было, что у нас кто-то слух пустил, будто этот узурпатор, Наполеон, освободить хочет для того, чтобы своё ярмо на всех крестьян надеть. А ведь никто по-французски из крестьян ничего не понимает. Как, спрашивается, жить? Значит, получалось, чтобы под французами жить, надобно учить французский язык. А это уж извините. Заставить наших людей учиться? Да вы что?! Мы все что, Ломоносовы, что ли?

– Да, – вздохнул царь, – сложная ситуация. Я и не знал, что всё здесь так запущено.

Однако подумал царь немного и говорит:

– Так ведь это же давно было, это же полвека назад было. Должно же что-то за это время в сознании людей произойти. Эволюция, так сказать.

Вообще-то надо отметить, что царь Александр Николаевич был человек умный. Он и с умными людьми дружил, например с великим нашим писателем Алексеем Константиновичем Толстым. Он и земство ввёл, он и суды как мог реформировал. Да он, если хотите знать, он даже с турками войну выиграл, освободив болгар. А уж крепостное право – это просто обязательно надо было отменить.

Подумал он, подумал и говорит:

– А позовите-ка вы ко мне самого простого крестьянина.

Мы все, либералы, аж зааплодировали такому прогрессивному решению нашего царя.

Аплодисменты стихли, а царь продолжил:

– Я сам с ним поговорю, сам у него спрошу: хочет он на свободу или нет?

Ретрограды тут приумолкли, закручинились, однако делать нечего. Нашли самого среднего крестьянина и привели к царю. Вот он, простой русский человек, Прохор Нефёдов. В тулупе, в валенках, в ушанке. Шапку он, конечно, снял. Да и тулуп с него стащили. Вот он стоит в валенках, штанах, в валенки заправленных, в рубахе ситцевой, пояском подпоясанной. Запах от него такой, что тут же духов принесли и на него вылили. Стоит он, значит, благоухает, трясётся весь. Шутка ли – перед царём-батюшкой стоит.

Александр Николаевич его успокоил, в кресло посадил. Сначала международное положение обрисовал.

Мужик головой кивал, делал вид, что всё понимает.

Царю в голову мысль трезвая пришла: «А понимает ли он действительно хоть что-нибудь?»

– Ты, братец, – сказал царь Прохору, – грамоте обучен?

– Так, немного есть, – солидно ответил Прохор.

– А скажи-ка ты мне, Прохор, сколько будет дважды два? – спросил царь.

Прохор почесал в затылке и сказал:

– А сколько вам, царь-батюшка нужно, столько и будет.

– Молодец, – сказал царь, – разумно отвечаешь. Соображаешь. – И все вокруг со смеху покатились.

Как же не смеяться, коли царю ответ понравился.

И Прохор осмелел, даже высморкаться оземь захотел, да вовремя ему платок принесли, избежали сраму.

Царь решил, что подготовил Прохора достаточно, и задал ему главный вопрос:

– А скажи-ка, Прохор, тут мне советуют одни люди уважаемые отменить крепостное право, а другие, не менее уважаемые, люди говорят, что право крепостное отменять ещё рано. Так вот я тебя и спрашиваю, как твоё мнение по этому поводу?

– Батюшка царь, – заговорил Прохор, – ума не приложу, про что вы. Ходим мы по воду, ходим, как не ходить.

Тут уж Александр не понял, о чём он говорит.

Я на помощь пришёл:

– Ваше величество, он говорит «ходим по воду», то есть за водой, потому что вы спросили его мнение по поводу. Ваше величество, такие сложные фразы ему не по умственным способностям. Мне кажется, не надо употреблять в разговоре с ним сложносочинённых и сложноподчинённых предложений, а также причастных и деепричастных оборотов.

Услышав мою тираду, Прохор заплакал и сказал:

– Батюшка, ни в чём не виноват. Единственный грех – в прошлом году корову из соседней деревни увёл, так мы же её тут же зарезали, и я её хозяину, как бы ко дню рождения, четверть самогона поставил, так совесть мучила.

– О чём это он? – уже в полном замешательстве спросил Александр Николаевич.

– Позвольте мне, ваше величество, задать ему вопрос в простой, естественной форме, – попросил я.

Царь позволил, и я задал этот непростой вопрос, разбив его на две части:

– Скажи, Прохор.

– Да, ваше высокобродие.

– Ты ведь сейчас крепостной?

– Крепостной, ваше высокобродие.

– Принадлежишь какому помещику?

– Князю Барятинскому.

– Хорошо. Царь-батюшка интересуется, не хочешь ли ты уйти от князя на свободу?

– Никак нет, ваше сиятельство.

– Ты не понял, – сказал я, – царь хочет всем вам, крестьянам, дать вольную. Всем, по всей России, чтобы вы больше не принадлежали помещикам, чтобы вы вольными были.

Прохор упал на колени, стал биться головой об пол и кричать:

– За что?! Батюшка, царь наш, Богом данный, чем прогневали? Живём, никого не трогаем. Верну я ему корову, вот подзаработаю и верну. Христом Богом прошу, не велите казнить, велите миловать.

– Постой, Прохор, э-э-э… любезнейший, – не выдержал царь, – мы же вам вольную дадим моим указом. Вольные вы будете по повелению моему царскому. Вы свободные будете.

– За что?! – кричал Прохор. – Князюшка нам как отец родной. Семья у меня большая, мужиков-то всего двое: отец мой да я с отцом. Куда мы пойдём?

– Никуда ходить не надо будет, – увещевал царь, – землю вам выделим. Помещик вам землю свою даст, а я за это помещикам заплачу, и вы будете свободно работать на своей земле. И платить государству налог.

– Ещё и налог? – зарыдал Прохор. – Батюшка царь, да зачем же это? Так ведь мы справно живём. С князем не ссоримся, работаем и на него, и на себя. Зачем же вам его-то обижать и нас нищими оставлять? Вот, – он показал на меня рукой, – и его высокородие не даст соврать.

И сколько мы с царем ни бились с этим Прохором, ничего не помогало, он стоял на своём.

И других приводили к царю: и бедных, и богатых, справных мужиков и лентяев – все они твердили одно и то же. Не хотели они свободы.

Один даже сказал: «Царь, отец наш родной, ежели нас отпустят силком, так мы все усадьбы барские сожжём. Я наш народ знаю. Вот ежели барин только скажет: «Идите от меня, более вы мне не дети», – так и сожжём».

Оттого и реформа забуксовала и шли эти нескончаемые совещания, бои между ретроградами и либералами годами, и ничего не мог царь поделать.

А что ты сделаешь, если сам народ не хочет, чтобы его освобождали?

Царь даже плакал, оттого что народ его не понимает.

– Как же так? – убивался он. – Для них же всё делается, а им это, оказывается, не нужно.

Шёл, как сейчас помню, 1860 год. Ехали мы с царём и со свитой, в которой были и противники, и защитники отмены. Остановились в каком-то небольшом городке. Царь – у купца в хорошем доме, мы тоже кое-как разместились. Вспомнил, городок тот Боровском звался.

Отправились мы пешей прогулкой за город, проходили мимо какой-то избы, и вдруг мне в голову ударило. Говорю царю:

– Ваше величество, не хотите воды деревенской из колодца попробовать?

Он так посмотрел на меня внимательно.

– Хочу, – говорит.

Подошли мы к колодцу, тут же крестьяне из ближайших домов сбежались. Налили нам воды. Стоим мы с царём, друг рядом с другом, пьём воду, и я ему тихо так говорю:

– Вот где про отмену крепостного права спрашивать надо.

Он на меня опять же внимательно посмотрел, вижу, понял он, чего я от него жду, выбрал самого на вид справного мужика и говорит:

– Скажи-ка нам, братец, только честно, хотел бы ты, чтобы крепостное право отменили?

Тот говорит:

– Конечно хотел бы, дак ведь как его отменишь?

– А почему бы ты этого хотел? – далее спрашивает царь.

– Так ведь свободные будем, работать будем на себя. На себя же по-другому работается. Ежели налог разумный будет, так и себя, и всю страну хлебом обеспечим. Только бы землицы получить.

– Вот, – сказал царь и оглядел приближённых.

Вы бы лица ретроградов в этот момент видели.

Будто у всех у них разом зубы заболели. Тогда царь ко всем остальным, рядом стоящим крестьянам обратился:

– А вы-то хотели бы свободными быть?

Те все упали на колени и кричат:

– Батюшка царь, ещё как хотели бы!

– Вот так, – сказал царь и всем выдал по пятаку. Не сам, конечно, а приказал, кому надо, всех наградить, а тому, первому, справному мужику лично рубль подарил. Быстро прогулку закончил, в Боровск вернулись, а затем прямым ходом через Москву в Петербург.

Тут же Госсовет собрал. Речь такую закатил. И что вы думаете, сдвинулось дело. Понял царь, что ему ретрограды своих запуганных крестьян доставляли, а те что им велено было, то и говорили.

Вот так, в 1861 году, крестьянское право и отменили.

Хороший царь был, чего только для народа своего не делал. И чем больше делал, тем больше не любили его. И тем больше и больше покушались на жизнь его, пока наконец не убили.

Вот ведь как бывает, а, допустим, другой царь, Иван IV, прозванный Грозным, как только он над своим народом не издевался. Казнил сплошь и рядом. Боялись его хуже, чем чумы. А поди ж ты, почему-то любили. Боялись и любили.

Но это совсем другая история.