Однажды мы с Анатолием Трушкиным и Михаилом Городинским поехали на гастроли в город Петрозаводск.

Трушкина сегодня многие знают, а Городинского либо вообще не знали, либо забыли. А между тем Михаил Городинский написал когда-то, в восьмидесятых годах, несколько очень смешных рассказов для Геннадия Хазанова.

Часто люди говорят: «Мы за рулём. Причём за одним». А это фраза из рассказа Городинского «В ночное», про то, как советские люди ходили на стриптиз в Италии. Оттуда же фраза: «Блондинка, спинным мозгом чувствую» – ставшая также расхожей.

Итак, поехали мы втроём в Петрозаводск. Там у меня был знакомый директор филармонии.

Начальство встретило нас хорошо, даже пришли в номер к Трушкину несколько человек с водкой и закуской. Выпили за встречу и разошлись.

На следующий день, после концерта, Трушкин позвал нас к себе. Он сказал, что от вчерашнего начальства осталось полбутылки водки и надо её допить. Мы пришли в номер к Трушкину, быстро разлили водку, произнесли тост «Будем!». Я тут же махнул свои полстакана и почувствовал, что это не водка, а вода. Да и как мог Трушкин, при его любви к выпивке, целый день хранить полбутылки водки?

Я понял, что Толя нас разыграл, но не подал виду. Крякнул, сказал: «Хорошо пошла», посмотрел на Трушкина. Тот чуть не захохотал, но, поняв, что я продолжаю розыгрыш, тоже выпил. Мы закусили и стали ждать, когда «махнёт» Городинский.

Миша, маленького роста, в очках, всё время курящий беломор и всё время матерящийся, он не спешил, он курил свою беломорину и разглагольствовал о роли интеллигенции в истории России.

Мы буквально извелись, ожидая, когда же, наконец, он выпьет. Наконец Городинский тоже сказал «Будем!» и опрокинул свои полстакана водки в рот. Что тут началось! Мат стоял несусветный. Мы с Трушкиным умирали со смеху.

– Сволочи! – кричал Городинский. – С этим не шутят! Лучше бы вы со сцены так шутили! Да пошли вы!

Всерьёз обиженный, он с криком выбежал из номера.

Назавтра мы конечно же помирились, поскольку надо было вместе выступать.

На третий день мы поехали в город Костомукшу. Естественно, в поезд взяли бутылку водки. Сели в поезд и, как только тронулись, разлили, выпили по рюмке, потом по второй. Миша, как всегда, держал в руках папиросу и разглагольствовал самозабвенно. Потом они с Трушкиным пошли в тамбур покурить.

А я кинулся к проводнице, взял у неё пустую бутылку и налил туда воды ровно столько, сколько в нашей бутылке было водки. Нашу бутылку с водкой спрятал под полку. Сижу. Жду. Они возвращаются. Я разливаю воду в рюмки. Миша долго говорит тост о смысле жизни. Трушкин выпил, скосил на меня глаза, сдержал смех, крякнул, сказал: «Ох, хороша, зараза» – и стал закусывать. Я тоже выпил, мы стали ждать, когда же, наконец, выпьет Городинский. Он размахивал рюмкой, о чём-то рассуждал. Но вот и он выпил, и снова зазвучал мат, и снова мы умирали со смеху.

– Козлы вонючие! – закричал Городинский, выскакивая из купе.

Однако деваться ему было некуда, через некоторое время он вернулся и сел с нами в купе. На столе уже стояла настоящая водка, мы разлили, сказали тост за Мишу. Однако он злился и свою рюмку не брал, сколько бы мы его ни убеждали, что водка настоящая.

– Вот два дебила, – говорил он, – больше вы меня не купите, придурки!

Мы разлили по второй, крякали, закусывали, а он только приговаривал: «Кретины!»

Наконец мы разлили по последней рюмке, и я сказал:

– Миша, ты можешь нам не верить, но что тебе мешает хотя бы попробовать? А вдруг это действительно водка?

Мы выпили свои рюмки, и Миша наконец решил попробовать из своей.

Он сделал глоток, понял, что рюмка настоящая, опрокинул её всю в рот, и вдруг до него дошло, что у него на глазах мы допили всю водку. Городинский завопил так, что прибежала проводница, думая, что кого-то убивают. Миша потом не разговаривал с нами дня два и смилостивился только в день отъезда.

Мы выпили и разъехались. Он – в Ленинград, мы – в Москву.

Сейчас он живёт в Германии, и говорят, что он там печатается и пишет хорошую прозу.