20

Хотя было завоевано еще не всё герцогство, Жоффруа, граф Анжуйский, не стал откладывать дело в долгий ящик и на следующий день после захвата Руана провозгласил себя герцогом. Точнее, сделал это архиепископ в Руанском соборе, а также все благородные и просто благодарные жители столицы. А что им оставалось делать?! Людям было плевать с высокой колокольни, кто ими правит, лишь бы установился порядок. Раз Жоффруа Анжуйский оказался сильнее, значит, крикнем ему: «Да здравствует герцог!». Победит Стефан, крикнем еще раз. В собор я не сумел протиснуться. Анжуйцы показали, что в придворных маневрах они будут посильнее, чем на поле боя. Главное, что граф Анжуйский видел меня у входа в собор, а во время церемонии ему будет не до мелких вассалов.

Зато за пиршеским столом оттеснить меня не смогли, потому что места там расписаны четко. Ближе к новоиспеченному герцогу сидели самые богатые бароны, потом – средней руки, в том числе и я. Дальше – мелочь пузатая. Рыцари-вассалы баронов пировали этажом ниже. Мне и сидевшему ниже меня нормандскому барону досталось по отдельной тарелке, медной, а вот дальше одну тарелку давали на двоих. Как мне позже рассказали мои рыцари-валлийцы, им вообще дали одно деревянное блюдо на четверых. Правда, очень большое. Холл, в котором мы сидели, был украшен обоями из тканей, на которых изображалось, как Вильгельм Завоеватель захватывает Англию. Примерно такое же я видел в музее на ковре из Байо. Кто из них у кого содрал – не знаю. Впрочем, это могли быть две самостоятельные версии.

Начался пир со сладкой выпечки и легкого вина, белого и красного вперемешку. Затем пошло мясо: говядина, свинина, баранина. Дальше начали приносить разнообразную жареную птицу, включая лебедя, к подрумяненной тушке которого приделали белые крылья. «Дичь жареная, не улетит». К птице начали подавать крепленое вино. Если не ошибаюсь, испанское. Музыканты здесь были получше. Да и певцы ничего. Они уже сложили две баллады о том, как герцог Жоффруа захватил Руан. Это, видимо, будущие трубадуры. Или, судя по уровню подхалимажа, уже настоящие?!

Герцог Нормандский не долго сидел за столом. С небольшой группой приближенных он поднялся на этаж выше, где находились его личные покои. Я тоже ушел. Отправился ночевать в дом богатого купца, где меня разместили на постой, потому что не хотел проснуться утром рядом с незнакомым человеком, который будет дышать мне в лицо застоявшимся перегаром. Мои рыцари ушли со мной. По пути они орали песни на валлийском языке.

Застолье продолжилось и на следующий день. И на третий. Мы приходили к столам примерно в полдень и уползали поздно вечером. Кое-кто отказывался ползать, ночевал неподалеку от стола и даже под ним. Только на четвертый день перед началом пира меня пригласили к герцогу Нормандскому на беседу. Герцог сидел в дальнем от лестницы конце холла на широком стуле, рассчитанном на двоих, с очень высокой спинкой, причем не украшенной резьбой. Зато стоял стул на помосте, отчего голова сидящего герцога Жоффруа была на одном уровне с моей, хотя я стоял. Рядом за двумя низкими столиками сидели два писца. На стульях и скамьях по обе сторону от герцога расположилась его свита, в том числе и виконт, а нет, теперь уже маркиз Генрих со своим новым учителем Гильомом Конхезием, который называл себя философом. Гильом умел красиво болтать обо всем, включая то, о чем понятия не имеет. На этом и заканчивалась его ученость. Если исходить из того, что философия шляется там, куда пока не добралась наука, то Гильом Конхезий был истинным философом. Видимо, у юноши сейчас был урок ведения государственных дел. В роли преподавателя выступал отец. Юный наследник явно предпочел бы помахать мечом или хотя бы побегать по двору.

Жоффруа, герцог Нормандии, взял у сидевшего справа от него писца пергамент и зачитал, какие владения передаются мне в собственность за отвагу и доблесть при захвате Руана. За них я должен буду выставлять каждый год десять рыцарей в полном снаряжении на сорок дней в мирное время и шестьдесят во время войны. Я совершил оммаж и поклялся на серебряном ковчеге, в котором, скорее всего, были кости какого-то бедолаги, выдаваемые за мощи святого, что буду служить верой и правдой и так далее. Количество сеньоров, которым я должен служить верой и правдой, не смотря на принадлежность их к враждебным лагерям, начинало вызывать у меня неконтролируемые приступы смеха.

– Теперь по поводу денежного вознаграждения, – перешел герцог Жоффруа к более важному для него моменту. – Все причитающееся тебе и твоим людям за службу получишь прямо сейчас, а вот по поводу ста фунтов серебра придется подождать. Ты их получишь в начале лета, – сообщил он и сразу уточнил: – Или чуть позже.

– А может, учтем их, как щитовые деньги за десять лет службы десяти рыцарей? – предложил я. Получалось за каждого рыцаря по фунту в год, то есть, как за службу в мирное время. – Здесь у вас скоро все закончится, а мне эти десять дет нежелательно было бы уезжать из Англии часто и надолго. Там у нас еще долго будет продолжаться война.

– Я не против, – облегченно вздохнув, произнес герцог Нормандский.

Наверное, ему не хотелось обострять отношения со мной, не было желания прослыть правителем, который не сдержал обещание, но и денег тоже не было. А так я со скидкой откупался на десять лет от службы ему, а он оставался при своих ста фунтах серебра, которые пойдут на уплату другим солдатам.

– Мне говорили, что ты можешь найти выход из безвыходного положения, но я думал, что это касается только войны, – расслабленно улыбаясь, сказал герцог Жоффруа. – Теперь буду знать, что это относится ко всему.

– Рад, что помог такому умному правителю! – отдарил я комплимент.

– Мне может понадобиться твоя помощь и в будущем, – теперь уже улыбаясь самодовольно, молвил герцог Нормандский.

– Если я не буду нести службу другим своим сеньорам, с удовольствием прибуду в Нормандию, – сказал я.

Даже если у него опять не будет денег, поделится землями. Он конфисковал много чего, что принадлежало сторонникам короля Стефана, а захвачена еще не вся Нормандия.

Поскольку попировать я смогу и дома, спросил:

– Герцог не обидится, если я завтра уплыву в Англию? Мне надо собрать оброк со своих владений.

– Конечно, плыви, – разрешил Жоффруа Нормандский. – До лета мы воевать не будем.

– А как же я?! – не удержавшись, произнес обиженным тоном маркиз Генрих. – Ты должен был меня тренировать!

– Сын мой, – вмешался Гильом Конхезий, – для тебя важнее учиться, как управлять подданными.

– Не горюй, маркиз! – утешил и я. – У нас с тобой еще будет время потренироваться.

– Вот так всегда! – произнес мальчик обиженно и убежал в один из закутков, примыкающих к холлу.

Гильом Конхезий пошел за ним.

– Для моего сына ты даже важнее, чем для меня! – шутливо произнес герцог.

– Ему надо научиться у отца выдержки, – серьезно сказал я.

– Научится, – так же серьезно заверил меня Жоффруа, герцог Нормандский и граф Анжуйский.

Утром я спустился ниже по течению Сены и встал на якорь напротив того места, где располагались мои новые владения. Часть судового экипажа на лошадях следовала по берегу. Мы добрались быстрее, подождали их. Джона я оставил на шхуне за старшего, а с Умфрой, Нуддом, Рисом и двумя десятками лучников отправился в замок.

Это был мотт и бейли. На обнесенном рвом холме высотой метров пять за деревянным частоколом находился хозяйственный двор с кузницей, конюшней, хлевом, птичником, сеновалом и амбаром. Подъемным мостом, наклон которого был градусов двадцать, он соединялся со вторым холмом высотой метров семь. На мосту были перекладины, как на морском трапе, чтобы ноги не скользили, и перила с обеих сторон. Второй холм тоже окружал ров шириной метров пять. Наверху был деревянный частокол, который ограждал каменный донжон метров шесть на шесть и высотой метров восемь.

Подъемный мост, по которому можно было попасть через ров в хозяйственный двор, был приподнят. Нас давно заметили и приготовились к встрече. Я остановил коня перед рвом. Стенки его обсыпались сверху. Уверен, что ров уже много лет не чистили. Темная, мутная вода имела тонкую и узкую прозрачную ледяную корочку у стенок. В бойницу деревянной надворотной башни выглянуло голова в полукруглом шлеме. Лицо с седой бородой, но еще темными усами. На теле кольчуга, дешевая, из крупных колец.

– Кто такие? – спросила голова.

– Александр, барон Беркет, твой новый сеньор, – ответил я.

– Мой сеньор – Роберт де Бомон, граф Лестерский, – возразила голова.

– Жоффруа, герцог Нормандский, конфисковал все земли Роберта де Бомона и раздал их своим вассалам, – сообщил я. – И ты это знаешь не хуже меня. Так что не дури, опускай мост и открывай ворота.

Голова помолчала пару минут, а затем обернулась и что-то тихо сказала стоявшим позади него. Еще через пару минут заскрипел ворот и мост начал опускаться. Висел он на двух канатах толщиной в руку, изрядно измочаленных. На шхуне я бы такой пустил на кудель для конопатки. Мост тоже требовал ремонта. Только ворота выглядели надежно. Возле них стоял рыцарь, которому принадлежала голова в шлеме, выглядывавшая в бойницу, и у которого правая нога была короче сантиметров на пять, отчего его перекосило вправо. Левой рукой он придерживал ножны меча, чтобы в случае чего быстро выхватить его. Позади рыцаря стояли десять солдат в таких же шлемах, кожаных доспехах, с короткими копьями и большими каплевидными щитами. Все пожилые, наверняка, вояки-инвалиды. В глазах смесь отчаяния и злости. Мой приезд не предвещал им ничего хорошего. Старый гарнизон обычно меняли, а идти им было некуда.

– Как тебя зовут? – спросил я рыцаря.

– Фулберт, – ответил он.

– Показывай вверенное тебе хозяйство, Фулберт, – приказал я.

Он пошел впереди меня по двору, объясняя, какое строение для чего служит и что в нем находится. В кузнице работали пожилой кузнец и подмастерье – юноша лет семнадцати, который с завистью посмотрел на моих лучников, своих ровесников. В конюшне стояли старый жеребец и две клячи. В хлеву – две коровы и пять коз. Возле птичника копошились полтора десятка кур. В амбаре зерна хранилось только на зиму для гарнизона.

– Остальное продали по приказу графа, деньги отправили ему в самом начале зимы вместе с оброком, – рассказал Фулберт.

Роберт де Бомон догадывался, что скоро его владения захватят, поэтому выжал из них все, что мог.

Полным был только сеновал. Из него принесли сено нашим лошадям, которых я оставил на хозяйственном дворе вместе с лучниками и солдатами замка. Вместе с Умфрой, Нуддом и Рисом поднялись вслед за хромающим Фулбертом по крутому мосту к донжону.

Сложен он был из местного песчаника. Первый этаж глухой. Там обычно располагают кладовые с припасами и колодец. На второй вел приставной трап с перилами, который в случае опасности затягивали внутрь донжона. На этом этаже находился высокий холл с большим камином, в котором горели дрова и возле которого лежали метровые бревнышки, расколотые вдоль. Посреди холла стояли два сдвинутых стола на козлах, рядом с которыми – четыре лавки с затертыми до блеска сиденьями. В стены вбиты колышки, на которых висели два щита и короткий лук, вызвавший снисходительные улыбки у моих валлийцев. В холле, не смотря на сквозняки, сильно воняло дымом и той смесью запахов, которую придают любому жилью его обитатели. И ведь для кого-то это самое лучшее место на земле… На третьем этаже, более низком, по обе стороны от камина располагались две очень широкие кровати, рассчитанные человек на пять каждая. Рядом с «окном» – узкой бойницы, закрытой ставней, – стояли две трехногие табуретки. Была еще и широкая лавка у дальней стены. На ней сидели четыре женщины, все пожилые. Еще пару женских лиц я видел в жилом надстройке над конюшней и хлевом, выглядывали осторожно в узкие окошка – дыры в стенах.

– Моя жена и служанки, – представил Фулберт их, а потом мальчика лет десяти, который стоял рядом со скамьей, – и мой внук Симон.

– Пойдешь ко мне служить оруженосцем? – спросил я мальчишку.

– Да, сеньор, – без раздумий и колебаний ответил Симон.

Дед и баба открыли от удивления рты, но ничего не сказали. Что они могли предложить мальчишке в этой дыре? А мне нужен был заложник, поскольку менять гарнизон не собирался. Фулберт сразу понял это и немного расслабился, что говорило в его пользу. Мне не нужен в кастеляны тупой солдафон.

– Пусть приготовят обед на всех моих людей, – приказал я Фулберту в присутствии его жены. – Поедим и уедем.

Уверен, что руководит хозяйством она. Теперь знает, что их не выгонят, так что накормить нас должна на славу.

Мы с Фулбертом спустились на второй этаж, где я ему рассказал, какие теперь земли будут под его управлением, как и когда буду забирать оброк.

– В начале лета заставишь почистить и углубить ров, починить мост, частокол и что еще надо – думаю, ты лучше меня знаешь, – приказал ему.

– У нас вилланы на денежном оброке, – сообщил он. – Работают бесплатно только во время посевной, сенокоса и сбора урожая.

– В счет оброка и отремонтируешь, – сказал я. – Только не швыряйся деньгами.

Имелось в виду – не воруй.

– Как скажешь, сеньор, – судя по потупленному взгляду, правильно понял рыцарь Фулберт.

– Заведи две пары хороших кобыл, еще одну корову, свиней, гусей и заполни амбар зерном доверху.

– Сделаю, сеньор, – заверил он повеселевшим голосом.

Видимо, надоело жить в нищете.

– Видел когда-нибудь кибитки? – спросил я.

– Приходилось, – ответил он.

– Сделаешь две. И сарай для них, – приказал я. – Чтобы не возить их из Англии, когда воевать здесь придется.

– Кибитка в походе – дело хорошее, – согласился старый вояка.

Я испугался, что сейчас он начнет вспоминать свои походы, поэтому предложил:

– Проедем по деревням, посмотрим, что там и как.

Народ здесь жил покультурнее, что ли. Я бы сказал, что сохранилось больше остатков былого римского влияния. Дома ухоженнее, многие крыты черепицей. На улицах чище. Люди одеты не богаче, но аккуратнее, чем валлийцы и англосаксы. И не такие прямолинейно грубые, потоньше, более податливы, услужливы. Старосты деревень чуть ли не умоляли меня зайти к ним в дом и выпить местного вина. Кстати, не очень хорошего. Как и в двадцать первом веке, нормандские вина в двенадцатом особой популярностью не пользовались. Зато скоро здесь научатся делать хороший кальвадос. Угощаться мне некогда было, поэтому нигде не задерживался. Заметил, что крестьяне смотрят на Фулберта без особой злости и радости. Значит, давит на них в меру. Ехал он на жеребце, которого по моему приказу дал ему на время Рис, оставленный в замке. На своем старом жеребце Фулберт не объехал бы мои владения и за два дня. А так управились часа за три.

В замке нас ждал обед из козлиного мяса и овощей. Во время еды обговорили с Фулбертом возникшие во время объезда вопросы. Читать и писать он не умел, но память имел отличную. Рыцарь уже понял, что в его жизни начались перемены в лучшую сторону, поэтому приободрился и даже начал покрикивать на служанок и жену.

Долго не рассиживались, сразу после обеда отправились в обратную дорогу. Я хотел до темноты выйти в море.

Бабы поплакали, провожая Симона. Зато пацана так и распирало от предчувствия новой, более интересной жизни. Первые интересные впечатления он получил в Кельтском море, где нас прихватил небольшой шторм. Непривычный к качке, Симон позеленел и, перегнувшись через фальшборт подветренного борта, на который кренилась шхуна, принялся блевать так, что чуть не свалился в море. Жизнь умеет подгорчить сладкую конфету.