47
После
Первую пулю выпустил из своего револьвера шериф Эстебан Стиллер. Она вошла Люциферу в затылок — мгновенная смерть. Кто умер потом, я не знаю. Завязалась неистовая перестрелка между людьми Люцифера и целой армией полицейских, которые непостижимым образом умудрились прятаться вокруг. Они следовали за мной, когда я первый раз поехал сюда. И, по-видимому, никуда не уезжали.
— Чистейший инстинкт, — сказал Стиллер позднее, когда мы с ним разговаривали. — Я подозревал, что вы поехали разведать обстановку, и оказался прав.
Инстинкт не подвел Стиллера. Он уже несколько лет присматривался к Винсенту, убежденный, что тот куплен Люциферовой организацией. Что мы братья, он не знал. Не знал, что Винсент — Люцифер. Но там, на месте встречи, эта информация не имела для него значения.
— Когда я понял, что он собирается вас пристрелить, пришла пора действовать, — сказал он.
Правда, он забыл рассказать, что подлинным героем был Джош Тейлор. Именно он позвонил шерифу и предупредил, что тот глаз с меня спускать не должен. Потому что, если повезет, я приведу его к самому Люциферу. Стиллеру сообщили, что я въехал в страну, но действовал он недостаточно эффективно. Пока не позвонил Тейлор. Который позвонил и мне, предупредив, что у меня на хвосте половина техасских полицейских.
— Чтобы ты не наделал глупостей и не стал преступником, каким Стиллер все время тебя считал, — пояснил он.
По словам врачей, я был мертв двенадцать минут. А потом три недели лежал в коме. За эти три недели Люси сумела убедить американскую и шведскую полицию, что я был жертвой преступлений, но сам никак не замешан в криминале ни в Швеции, ни в Штатах. Американцы поработали над видеозаписями Вольфганга и сумели сделать их настолько четкими, что стало видно: именно Дидрик перенес тело Элиаса в мой автомобиль. Женщину, однако, не опознали, что для меня роли не играло. Она явно не была мною — вот что главное. Кроме того, Люси доказала, что свидетельница, утверждавшая, будто Дженни сбил “порше”, была подкуплена Дидриком. В итоге мое положение существенно улучшилось.
Последняя эсэмэска, которую я отправил Люси, сыграла для полиции решающую роль.
“Люцифер — мой родной брат”.
Да, именно так я и написал. Не больше и не меньше. Словом, в конце концов вся история разъяснилась. И, увы, стала достоянием широкой общественности. До тех пор были силы, державшие прессу в неведении, перекрывавшие все утечки. Теперь таких сил не существовало. После смерти Винсента его организация рухнула. Одни бросились в бега, спасая свою жизнь, другие предпочли явиться с повинной и получили не слишком большие тюремные сроки, поскольку сдали своих друганов. Во многих странах — я даже перечислить их не берусь — за те три недели, что я пробыл в коме, пресса опубликовала сотни, даже тысячи статей. Только одно Стиллер сумел утаить, неопределенно сославшись на крайне опасные угрозы по моему адресу, — мое имя. Поэтому СМИ именовали меня Коматозником. А в тот день, когда я очнулся, исламские террористы взорвали американское посольство в Иордании. И пробуждение Коматозника отступило в тень перед этим новым кошмаром, так что мировой знаменитостью, как пророчила Люси, я не стал.
Коматозник. Эпитет, от которого Люси сперва расплакалась, а потом рассмеялась, когда я очнулся и выяснилось, что я не овощ. Врачи-то не давали особенно оптимистичных прогнозов. В коме я пробыл долго, и мозг вполне мог сильно пострадать.
“Тогда лучше дайте ему умереть”, — серьезно сказала Люси.
“Ни в коем случае, — ответил врач. — У нас живые остаются живыми. Пусть даже неполноценными. Если он захочет умереть, может покончить с собой”.
Не стану даже пытаться описывать, каково было очнуться после столь долгого беспамятства. Нет смысла. Достаточно сказать, что ничего более отвратительного я никогда не испытывал. Врачи любят использовать слово “неприятно”, говоря о том, что на самом деле просто наводит ужас. Сам я предпочитаю называть вещи своими именами. “Отвратительно” — самое подходящее слово. Еще годится — “жутко”.
Не было и речи о том, чтобы сразу встать и пойти домой. Я вообще не мог подняться. Да и с полицией еще не все уладилось. Люси поработала на славу, но последние детали мне пришлось прояснять самому. Память день за днем возвращалась, примерно в такт с восстановлением подвижности. Лежать в больнице — бесконечное унижение. Находиться под подозрением у полиции — почти то же самое.
— Почему вы встретились именно на старом нефтепромысле? — допытывался шериф Стиллер.
Я ответил, что не знаю. Джош Тейлор, присутствовавший на этом допросе, при упоминании о нефтепромысле потупил взгляд.
Люси все время находилась рядом. Белла тоже. Люси прилетела в Хьюстон вместе с моей дочкой и ее няней Сигне. Белла, по обыкновению, пребывала в лучезарном настроении и покоряла всех, кто ее видел. Один из врачей больницы проверил ее перелом и снял гипс. Что она первым делом и продемонстрировала мне, когда я очнулся:
— Смотри! Обыкновенная рука! Люси поговорила с доктором, и он мне помог.
Да уж, эта Люси мастерица все улаживать.
* * *
И вот однажды во вторник мы приземлились в Арланде. Лето кончилось. Настал сентябрь, моросил дождь, и я старался не думать о том, в какую сумму страховщикам обошлось мое пребывание в больнице. Осень лежала передо мной, как прямая дорога длиною в вечность. Врачи рекомендовали взять больничный по меньшей мере месяца на два. Я обещал последовать их совету. Не дурак ведь, знаю, когда стоит прислушаться к окружающим. Если с тобой еще до сорока пяти лет случается инфаркт — да какой! — надо себя поберечь.
— Начну заниматься спортом, — сказал я Люси в такси по дороге из аэропорта. — Изменю режим питания, может, к диетологу схожу.
Мы втроем сидели на заднем сиденье. Белла посередине. Спала, уткнувшись мне в плечо. Люси молча смотрела в залитое дождем боковое окошко. Я протянул руку, коснулся ее щеки. Белла уткнулась мне в грудь, когда я убрал руку.
— Все хорошо, детка?
По сути, ответ был единственно возможным. Вполне ожидаемым.
— Нет, — сказала Люси. И продолжила: — Все кончено. Понимаешь? Кончено, Мартин.
Как описать шок, волной нахлынувший на меня? Я испугался, и куда больше, чем когда вышел из комы. Не то чтобы я забыл наши прежние ссоры. Но мне казалось, что недели в Техасе кое-что изменили. Что мы сблизились. Я же чувствовал. Всем своим больным телом.
— Ты приехала в Техас. Ты…
Приложив палец к моим губам, она заставила меня умолкнуть.
— Я люблю тебя. — Она заплакала. — Понимаешь? Люблю. Больше всех на свете. Но этого мало. Настоящих отношений между нами нет. И ты действительно их не обещал. Но знаешь… я так не хочу. Только не говори, что можешь измениться, ведь на самом деле ты не можешь. И не изменишься. Понимаешь? Я люблю тебя. Но этого мало. Потому что ты любишь меня не на тех же условиях.
Я запаниковал. Куда больше, чем в тот миг, когда ждал смертельного выстрела. Искал слова, которые могли бы убедить ее, как сильно я люблю ее, как сильно в ней нуждаюсь. Хотел сказать, что не чувствую себя цельным, когда ее нет рядом, что нет у меня друга ближе ее.
Но я не сказал ни слова. Потому что думал обо всем, чего, как я знал, она хочет помимо этого.
Верного любовника.
Общий дом.
Может быть, даже общих детей.
И тут я расплакался, ведь Люси, черт побери, была права. Как всегда, права. Ведь именно этого я ей не дам. Ну, разве только здесь и сейчас. Человек, переживший тяжелую болезнь, становится таким кротким. Летом тоже случались часы слабости, когда я подумывал, что смогу стать таким, кто ей нужен, смогу дать ей то, чего она желает. Ведь она заслуживает этого, как никто другой. Но я слишком эгоистичен для подобных жизненных решений. Знаю ведь, что не смогу измениться так, как необходимо, чтобы поистине целиком принадлежать ей. И, пожалуй, в такой честности по отношению к себе есть здравое зерно.
Мы таковы, каковы есть.
РАСШИФРОВКА ИНТЕРВЬЮ С МАРТИНОМ БЕННЕРОМ (М. Б.)
ИНТЕРВЬЮЕР: КАРЕН ВИКИНГ (К. В.), независимая журналистка
Стокгольм
К. В.: Не знаю, что и сказать. Вы действительно поставили точку? Прямо на месте?
М. Б.: Да.
К. В.: И что теперь?
М. Б.: У нас перерыв. Мы заперли контору, и некоторое время она будет пустовать. Хельмер в оплачиваемом отпуске. Я восстанавливаю здоровье, а Люси временно работает в какой-то компании.
К. В.: Но вы хоть иногда видитесь?
М. Б.: Конечно. Иначе Белла очень бы расстроилась.
К. В.: Как вам кажется, вы будете снова вместе?
(Молчание.)
М. Б.: Это важно, учитывая все, что я рассказал?
К. В.: Не для самой истории. Но в чисто человеческом плане мне ужасно любопытно.
М. Б.: Это лишнее. Ваш предшественник Фредрик никогда не проявлял любопытства.
К. В.: Простите. Как все было, когда вы приехали домой? Я имею в виду убийства, в которых вас подозревали.
М. Б.: Эту проблему мы отчасти решили дистанционно, из Штатов. Шведская и американская полиции были вынуждены сотрудничать. Но кое-что, конечно, пришлось уладить уже дома.
К. В.: Трудно было убедить их, что Дидрик являлся соучастником преступлений?
М. Б.: Нет, ничуть. Хотя… разобраться в сумбуре вокруг Мио поначалу было трудно. Однако мы получили из копенгагенской больницы историю болезни Себастиана, сына Дидрика. Тамошние врачи подтвердили, что после выписки из больницы мальчик и месяца не мог прожить. Поэтому полиции пришлось признать, что ребенок, которого Дидрик и Ребекка выдавали в датской усадьбе за своего сына Себбе, на самом деле был кем-то другим. Они нашли в доме волоски, сделали анализ ДНК и установили, что волоски принадлежат исчезнувшему Мио.
К. В.: Но Мио, наверно, уже не исчезнувший?
М. Б.: Нет.
К. В.: Так что же случилось?
М. Б.: Когда произошла авария, в машине был еще один взрослый. Он-то и забрал Мио с места происшествия и обеспечил его безопасность.
К. В.: Полагая, что Люцифер по-прежнему его разыскивает?
М. Б.: Так он и разыскивал. Как раз тогда.
К. В.: А сейчас? Теперь Мио, надо думать, ничто не угрожает.
М. Б.: Верно.
К. В.: Тогда почему его прячут?
М. Б.: Его не прячут. Он живет с прекрасной приемной мамой, которая всю жизнь будет любить его как родного сына.
К. В.: Но… кто был в машине?
М. Б.: Да ладно, Карен. Вы сами-то как думаете, кто это был?
К. В.: Понятия не имею.
М. Б.: Плохо.
(Молчание.)
К. В.: Может, Ракель Миннхаген, а?
М. Б.: Кто же еще. Обстановка в Стокгольме накалилась, и она уехала в Данию. Дидрик не слишком ей обрадовался. Тогда они как раз ехали в Каструп. Он хотел отправить ее в Испанию. Очевидно, у нее там были друзья, у которых она могла спрятаться.
К. В.: Откуда вам все это известно?
М. Б.: Я разговаривал с ней. В отличие от полиции. Они до сих пор думают, что из детского сада мальчика похитил Дидрик или Ребекка, но мне все равно. В Швеции Ракель была Саре единственным настоящим другом. Она сделала для Сары и Мио очень много хорошего. А что потом Дидрик и Ребекка втянули ее в свой убийственный цирк, так я не считаю, что это ее вина.
К. В.: Значит, полиция не знает о ее причастности?
М. Б.: Нет, и не узнает. Так я и сказал Наде, воспитательнице, которая видела, как Ракель увела Мио. Ракель тяжело переживала случившееся. Ведь она просто желала Мио добра. И отнюдь не случайно устроилась на работу в “Тролльгорден”. Хотела помочь Саре и держала Мио под присмотром, а Дидрик узнал об этом от Сары и использовал, когда понадобилось похитить ребенка. Потом Дидрик звонил ей, требуя помощи во всем, к примеру, в том, чтобы спрятать труп Элиаса, а потом поместить его в мою машину. Если бы она не выполняла его требования, ее бы посадили за похищение Мио.
К. В.: Она в Испании?
М. Б.: Нет, здесь, в Стокгольме. Учится. Когда все улеглось, она вернулась из Испании, и мы устроили так, что Мио был передан властям, без упоминания о ее причастности. Полиция тысячу раз спрашивала, где был Мио после ДТП и до того дня, когда вдруг очутился совсем один на лестнице полицейского управления. Я пожимаю плечами и говорю, что не знаю.
К. В.: Простите, он очутился один на лестнице полицейского управления? В газетах писали…
М. Б.: Там писали, что полиция, проведя огромную работу, отыскала пропавшего Мио. Знаю. Но на самом деле было иначе.
(Молчание.)
К. В.: У меня еще два вопроса.
М. Б.: Выкладывайте.
К. В.: Я не понимаю, как они ухитрились положить Элиаса в ваш багажник. Вы не запираете машину?
М. Б.: Запираю, конечно, однако опытный сыщик вроде Дидрика в два счета откроет такой замок. Только не спрашивайте как.
К. В.: И призовой вопрос: кому отдали Мио?
М. Б.: Ну, как сказать отдали… Он у подруги Бобби. Бобби никогда бы не признали в качестве приемного родителя, но его подруга совсем другая. Она из тех, кому доверяют. Мио узнал ее, хотя они не виделись больше года. Ему нужен именно такой человек, как она. Который знает его историю, знает его корни.
К. В.: А Борис?
М. Б.: Хм, это уже лишний вопрос. У Бориса все хорошо. Но где он, не скажу.
К. В.: А… “порше”?
М. Б.: Отправлен на слом. Я купил себе “мазерати”. Он куда лучше.
К. В.: Значит, все хорошо, что хорошо кончается?
М. Б.: Хорошо, насколько это возможно. Мы живы-здоровы. И это, пожалуй, главное.
К. В.: Вот как. Пожалуй, вы все же можете измениться, невзирая ни на что?
(Молчание.)
М. Б.: Нет, я в это не верю. Ни капельки, если честно.
notes
