79

Карен вытаскивает из-за пояса новую свечу. Стеарин треснул, и свеча шатается, когда она осторожно накрывает ее колпаком, но огонек горит ярко. Потом она поворачивает и идет обратно. Останавливается, медлит: мне ведь надо налево? Я ведь пришла оттуда?

Господи, я не знаю.

Голова кружится от страха, мысли путаются, рассудок вот-вот покинет ее. Все попытки дышать медленно и думать позитивно оборачиваются пучиной страха, меж тем как она продолжает идти, шаг за шагом, метр за метром. Час за часом? Или речь лишь о минутах? Мрак словно бы поглотил всякое представление о времени и пространстве.

Внезапно стена трескается, запретный вопрос вырывается наружу. Сколько я протяну здесь, если не выберусь наружу? Как в таких случаях говорят? Трое суток без еды. Трое суток без воды? И грудь мгновенно сжимается не от страха смерти, а от мысли, что́ ее ждет. Трое суток ада, прежде чем она в конце концов умрет.

От ужаса сердце обрывается, руки-ноги немеют. Утратив контроль над тем, куда ставит ноги, она в тот же миг спотыкается и падает на колени. Инстинктивно опирается на левую руку, другой поднимает свечу. От толчка огонек колеблется, гаснет, и впотьмах все становится сумбуром боли без начала и без конца. Все болит, все во мраке. С самого начала — совершенно безнадежно, незачем было и пытаться. Тетя Ингеборг была права.

Живой мне отсюда не выйти.

Осознание — как удар дубины. Мысль о том, чтобы снова зажечь свечу, встать и идти, тонет в потоке избавительного смирения. Я больше не могу, думает она и кое-как садится. Прислоняется к стене, осторожно ставит рядом стеклянный стакан. Чувствует под пальцами острые края. А в заднем кармане — острие штопора. Твердые, острые предметы. Тоже выход, что ни говори. Уильям Трюсте ее не убьет. Она сделает это сама.

Я могу вскрыть себе вены, думает Карен. Или перережу горло. Эта мысль наполняет ее неожиданным спокойствием, она расслабляется и от облегчения даже всхлипывает. Дышать разом становится легче. Уверенность, что она может уйти отсюда, успокаивает сердце. Выход есть. Пусть не через штольню в лесу, но все-таки есть. Это быстро, думает она и жмурится в темноте. Потом в аду останется только тело.

Я освобожусь.

Где-то внутри слышится голос матери: “Насчет себя решай сама, а я намерена лежать в Лангевике”, и в тот же миг она чувствует на щеке легкое ласковое дуновение. Мама…

Карен улыбается, прислоняется головой к каменной стене.

Секундой позже она замирает.

Медленно, почти нехотя открывает глаза, поворачивает голову. Нет, наверняка померещилось, не надейся, твердит она себе. Все будет быстро, правда быстро.

Но тут она чувствует его снова, легкое дуновение в лицо.

Вскакивает она чересчур поспешно, вскрикивает, всей тяжестью навалившись на колено. Пошатывается от боли и падения кровяного давления, прислоняется к стене. Неужели почудилось? Сейчас, стоя, она не ощущает ничего. В отчаянии сует руку за пояс, ощупывает жирные крошки стеарина и голые фитили и понимает, что, когда она упала, свечи поломались. Копается, ищет, наконец пальцы что-то нащупывают. Она осторожно вытаскивает дециметровый обломок, достает из кармана зажигалку, видит, как огонек разгорается, зажигая фитиль. Наперекор боли она садится на корточки.

В следующий миг, когда все подтверждается, из горла вылетает странный звук. Сомнения нет: огонек наклоняется в ее сторону. И она вновь ощущает на лице слабое дуновение.

Где-то дальше впереди есть выход.