Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Вскоре после герценовского издания «Записки» Лопухина наконец вышли и в самой России.
Отрывки из «Записок» И. В. Лопухина впервые в России были напечатаны в журнале «Друг юношества» (1812. Январь. С. 6–52; 1813. Март. С. 3–6) и в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» (1832. № 40. С. 318–319) (Ред.).
Признавая их историческую ценность, некоторые весьма и весьма достойные авторы (А. Н. Пыпин, Я. Л. Барсков) все же не находили того, что видел Герцен, – ценности современной.
Однако в 1895 году, через 35 лет после первой публикации «Записок» Лопухина, о них высказался крупнейший русский историк Василий Осипович Ключевский:
«Чтение… доставляет глубокое нравственное удовлетворение: как будто что-то проясняется в нашем XVIII веке, когда всматриваешься в этого человека, который самим появлением своим обличает присутствие значительных нравственных сил, таившихся в русском образованном обществе того времени… Когда мы читаем о подобных пароксизмах совестливой мысли, может быть, мы впервые застаем образ русского человека в минуту тяжкого раздумья, какое ему не раз пришлось и не раз еще придется переживать впоследствии».
Герцен и Ключевский жили в разные эпохи, взгляды их во многом не совпадали; оба были историками-художниками, о прошлом они глубоко размышляли, тонко его чувствовали. Их мысль одновременно проста и нелегка: да, такие люди, как Лопухин, очень не похожи на нынешних, многие их взгляды, например на крепостное право, принадлежат к «предрассудкам» давнего времени.
Однако свободный, хороший человек – пусть по-иному свободный, чем потомки, – личность, сумевшая не раствориться среди множества «согласных»: такая личность – одно из главнейших приобретений любой цивилизации; ее надо беречь.
Людей вроде Лопухина было в XVIII столетии мало; в следующие эпохи – больше… Но никакие завоевания освободительной борьбы не могут быть гарантированы, если не опираются на значительное, весомое число внутренне свободных или освобождающихся людей.
Очень непохожие дед и внуки сходились в немногом, но самом важном – в тяжком, честном раздумье.
«Я убежден, – восклицал Герцен, – что на тех революционных путях, какими мы шли до сих пор, можно лишь ускорить полное торжество деспотизма. Я нигде не вижу свободных людей, и я кричу: стой! – начнем с того, чтобы освободить самих себя…»
Вот почему не забывать Лопухина просят потомков Жуковский и Герцен, Афанасьев и Ключевский…
Иль невозвратен навек мир, дающий блаженство народам.
Или погрязнет еще, ах, человечество глубже?
А. Н. Радищев
15 апреля 1858 года в Лондоне вышел очередной, 13‐й номер газеты «Колокол». Читающая Россия нетерпеливо ждала этого восьмистраничного издания, которое являлось на свет с лета прошлого года: сначала раз в месяц, потом – через две недели…
Имя главного редактора и главного автора газеты, который чаще всего подписывался псевдонимом Искандер, знали уже все – Александр Герцен.
Несколько номеров назад на страницах «Колокола» открыто объявил свое имя и второй редактор – Николай Огарев.
Смысл, дух, направление «Колокола» легко обнаруживались в каждом выпуске. В «нашем», 13‐м номере, как и во всех других, прямо под заглавием – знаменитый эпиграф, лозунг «Vivos voco!» («Зову живых!»); рядом лондонские адреса издательства, типографии, по которым можно присылать письма, корреспонденцию…
Два друга, два писателя в течение 10 лет будут собирать «Колокол», заряжать его своими статьями, заметками, стихами, обрабатывая сотни корреспонденций, тайно пришедших из России, выполняя работу, которая обычно под силу целому «редакционно-издательскому коллективу». При этом, однако, их поле сражения отнюдь не умещается на восьми, порой шестнадцати типографских страницах «Колокола», ставшего позже еженедельником.
В горячие годы общественного подъема, накануне освобождения крестьян, «текущий момент» кроме свободной газеты представляли также сборники «Голоса из России»: в этих небольших книжках печатались разнообразные письма и статьи, с которыми лондонские издатели были не совсем согласны или даже совсем не согласны и все же, споря, печатали, приглашали еще присылать и снова спорили…
Всего этого Герцену и Огареву было, однако, мало. Они стремились вернуть свободу, дать слово и нескольким предшествующим поколениям: декабристам, Пушкину и его друзьям, деятелям XVIII века – тем, кто не мог при жизни опубликовать важные труды или сумел, но заплатил за то эшафотом, каторгой, изгнанием… Прямым предшественником «Колокола» был альманах «Полярная звезда», где Герцен регулярно печатал главы из своих воспоминаний «Былое и думы»; рядом – стихи и статьи Огарева, запретные, впервые публикующиеся стихи Пушкина, Лермонтова, воспоминания и документы декабристов. «Полярная звезда», можно сказать, оживляла целую треть столетия, прошедшего со времени первой, декабристской, рылеевской «Полярной звезды»… Однако и до декабристов вспыхивала и подавлялась свободная мысль; люди первых лет XIX, последних десятилетий XVIII века тоже ожидали «волшебного слова», которое снимет с них официальное заклятие.
В недалеком будущем кроме «Колокола», «Голосов…» и «Полярной звезды» Герцен и Огарев соберут, откомментируют, поднесут читателям еще одно издание – «Исторические сборники Вольной русской типографии».
Однако и этого всего двум издателям недостаточно: ищут новые труды, изобретают новые издания – чтобы потайными, контрабандными путями отправлять листки жаждущим вольного слова российским студентам, гимназистам, семинаристам, военным и статским чиновникам, литераторам. Отправлять через Петербург, Одессу, китайскую границу – в замаскированных посылках, особых чемоданах; среди дров (на кавказской границе), в пустых гипсовых бюстах (на петербургской таможне)…
На последней странице 13‐го «Колокола» – извещение об одном из ближайших изданий: «Печатается Князь М. М. Щербатов и А. Радищев (из екатерининского века). Издание Трюбнера с предисловием Искандера».
В объявлении всего несколько слов, но каждое заслуживает разбора.
Герцен и Огарев прекрасно знали эффект предварительной рекламы, принцип, хорошо известный опытным шахматистам, – «угроза сильнее выполнения». В «Колоколе» регулярно сообщалось, что, например, печатается и вскоре будет опубликовано подробное разоблачение уголовной деятельности такого-то министра; министр, бывало, ждет несколько недель, трепеща от страха, – что же узнали про него в Лондоне и не придется ли сразу после этой публикации отправляться к царю с просьбой об отставке? Герцен же нередко продлевал пытку и, спустя один-два номера, объяснял читателям, что материал о министре уже набран, но просто его никак не удается «втиснуть» меж другими крайне любопытными статьями и документами; но вот наступал день, когда министр вместе со всей читающей Россией открывал «Колокол» и находил: «Посторонитесь, господа, посторонитесь, его сиятельство изволит идти… дайте дорогу министру! И мы все статьи „Колокола“ подвинули… пожалуйста, Ваше сиятельство, на первое место».
В другой раз также появилось сообщение, что печатается и скоро выйдет издание мемуаров Екатерины II. Несколько месяцев объявление повторялось почти в каждом «Колоколе», вызывая в Петербурге страх, злобу и растерянность: секретные, скандальные записки императрицы давно лежали в Государственном архиве за семью печатями; раз в несколько десятилетий, в присутствии важных чиновников, печати снимались, рукопись забирали исключительно для царского пользования, а затем запечатывали обратно. Но вот «государственные преступники» Герцен и Огарев объявляют и повторяют, повторяют, что готовят вольное издание; и явно сдержат слово.
Объявление в 13‐м «Колоколе» было, конечно, не столь страшным для престола, как только что описанное, и все же свидетельствовало о большой, всепроникающей силе лондонских издателей.
Известный историк, государственный деятель, занимавший министерские должности, скончался в 1790 году, Екатерина II тут же распорядилась, чтобы бумаги этого государственного человека (среди которых немало секретных) были осмотрены и доставлены во дворец. Приказ был исполнен; однако семья историка вовремя припрятала несколько рукописей, где князь без всякого стеснения, с предельной откровенностью отзывался и о положении в России, и о придворных нравах, и, наконец, о самой императрице, ее предшественниках на троне.
Около 70 лет потаенные сочинения Щербатова пролежали «под спудом», в сундуке, перевезенном в его ярославское имение. Однако всему свой черед, и в 1855 году, то есть за три года до описываемых событий, историки получили от потомков князя несколько его смелых сочинений; кое-что удалось напечатать в тогдашних российских журналах, некоторые же статьи были столь остры, в них такое говорилось о Екатерине II, прабабушке царствующего императора Александра II, что даже сильно подобревшая цензура конца 50‐х годов не решилась пропустить без потерь старинные тексты; особенно один из них под красноречивым названием «О повреждении нравов в России». Он будет напечатан на родине только в конце XIX века, но Герцен и Огарев почти на полвека опережают российские запреты: князь М. М. Щербатов громко, на всю Россию и Европу объявлен автором Вольной русской печати. Рядом же другое имя —
Михаил Михайлович Щербатов представлен будущим читателям с обоими инициалами, Александр Николаевич Радищев – только с одним. По всей видимости, Герцен и Огарев не знали полного имени-отчества этого писателя. Более того, они сочли нужным после двух имен сделать пояснение —
Должно быть, многие читатели 1858 года не догадаются – что за люди? из какой эпохи?
Нам сегодня, столь хорошо знающим, кто такой Радищев и что он написал, подобное неведение кажется необъяснимым. Действительно, здесь таится загадка, может быть, не одна, и мы попытаемся найти ответ в ходе последующего рассказа; пока же – дочитаем объявление в «Колоколе».
Николай Трюбнер, немецкий издатель, поселившийся в Англии, самоотверженно верил в счастливую звезду Герцена и взял на себя выпуск его трудов еще в то время (начало 50‐х годов), когда они не имели никакого успеха и совсем не расходились по России и Европе. Теперь «добродетель вознаграждена», и по мере роста, усиления общественного движения в России спрос на «Колокол» и другие вольные издания все сильнее; тиражи, по сегодняшним понятиям, небольшие – 1500–3000 экземпляров (впрочем, многие книги переиздаются); но, учитывая, что в ту пору число грамотных в России не превышало 5–6 процентов, – это цифра довольно значительная.
Как видно, к середине апреля 1858 года, к моменту объявления о новом издании, Герцен уже все обдумал: и то, что столь разные люди «екатерининского века», как Щербатов и Радищев, будут соединены в одну книгу; и то, что эта книга откроется предисловием самого Принципала («главнейшего» – так в шутку называли Герцена немногочисленные его сотрудники).
До наших дней сохранилось мало экземпляров этого уникального издания; до последнего времени их можно было получить только в отделах редких книг крупнейших библиотек страны. Недавно, однако, издательство «Наука» выпустило факсимильное воспроизведение книги «О повреждении нравов в России князя М. М. Щербатова и Путешествие А. Радищева», и теперь она стала, конечно, общедоступной…
Общедоступной, но интересной ли?
Мы, разумеется, отдадим должное Герцену за то, что он напечатал Радищева, но ведь «Путешествие из Петербурга в Москву» совсем не нужно читать по старому изданию 1858 года: его проходят в школе, издают и переиздают постоянно.
Что же есть такого в лондонском издании, что приблизило бы нас к первому русскому революционеру, помогло бы узнать о нем новое, существенное, чего бы мы не могли отыскать в любом современном воспроизведении Радищева? Участвуя в подготовке факсимильного издания (вышедшего в 1983 году), автор этих строк попытался вслед за многими исследователями еще поразмышлять над судьбой Радищева и его труда; ему кажется, что, начав с Герцена, с «Колокола» 1858 года, можно выйти на интересную многообещающую «тропу» загадок и отгадок; попробуем же пройти по ней не торопясь…
Войти с помощью соц. сетей: