Ньюнэм-колледж, Кембридж

В холле Зофия Хелена произнесла в трубку телефона:

– Да, Ливерпуль-Стрит, вокзал, послезавтра – третьего. – Послушав еще, она добавила: – Знаю. Я тебя тоже.

Девушка повесила трубку и вернулась в переполненную комнату для занятий, где села за свой стол, на котором лежали листы с доказательством, написанным ее рукой. Когда она вошла, на нее стали оглядываться.

– Все в порядке, Зоф? – спросила ее соседка по комнате, которая и здесь сидела с ней рядом.

– Сестра приезжает, – ответила Зофи. – Ей нашли в Англии семью, и мама только что посадила ее в Праге на поезд. Через день она будет в Лондоне, и я поеду встречать ее на вокзале Ливерпуль-Стрит. Познакомлюсь с семьей, прежде чем они заберут Иоганну.

Соседка обняла ее и воскликнула:

– Замечательно, Зофи!

– Да, – согласилась Зофи, хотя никакой радости не чувствовала.

Голос у мамы был какой-то странный. Хотя, конечно, ей было тяжело отсылать Йойо так далеко, одну. Жаль, что они с дедушкой не приедут. И бабушка тоже. И папа, но это уже совсем невозможно.

– Тебе нужна компания? – предложила соседка. – Я могу поехать с тобой, если что.

– Я… Спасибо, но в Лондоне меня встретит друг из Вены. Студент Университетского колледжа, изучает литературу.

Подруга приподняла бровь. Зофи улыбнулась и вернулась к своему доказательству.

Обед уже прошел, Зофи и еще кое-кто из девушек снова сидели в комнате для занятий, когда туда вошла заведующая хозяйством и включила радио.

– Юные леди, мне кажется, вам стоит отложить занятия и послушать новости, – сказала она.

По Би-би-си выступал Лайонел Марсон. «Надо же, Лайонел, какое смешное имя», – подумала Зофи. Она старалась не паниковать и не думать обо всех тех ужасах, которые неотступно лезли ей в голову с тех пор, как мама повесила трубку, даже не дослушав, что она хотела ей сказать.

– …Германия напала на Польшу и подвергла бомбардировке ее города, – говорил Лайонел Марсон. – В Британии и во Франции объявлена всеобщая мобилизация. Сегодня в шесть вечера состоится заседание парламента. Король на Тайном совете подписал приказ о мобилизации армии, флота и воздушных…

– Что он говорит – Англия и Франция вступили в войну с Германией?

– Пока нет. Но война обязательно будет.

Лондон, вокзал Ливерпуль-Стрит. 3 сентября 1939 года

Зофи появилась в дверях вагона, окутанного паром и лязгующего железом о железо. На вокзале Ливерпуль-Стрит царил хаос: повсюду были люди, часы показывали 10:43. Она высматривала Штефана, когда тот подкрался сзади и обхватил ее обеими руками.

– Штефан! Ты здесь! – Она повернулась, обняла его за шею и поцеловала – неожиданно для себя самой.

Но он поцеловал ее тоже, а потом еще раз.

Затем снял с нее очки и прильнул к ее губам в долгом поцелуе, вызвав укоризненные взгляды людей вокруг. Но Зофи их даже не заметила, а когда поцелуй все же прервался и она увидела, что на них смотрят, возражать не стала. Она привыкла, что на нее все время поглядывают с неодобрением. Даже в Кембридже, стоило ей открыть рот, и все вокруг начинали на нее коситься. И хотя она не была хрупкой леди в перчатках, как Мэри Морстон, в которую влюбился доктор Ватсон, смысл их истории она теперь прочувствовала очень глубоко: очень важно иметь возможность выразить свои чувства, которые долго носишь внутри.

– Мне кажется, Зофи, – сказал Штефан, – опоздай твой поезд еще хотя бы на минуту, я бы умер от нетерпения. – Краем рубашки он протер ее очки, после чего надел их ей на нос и улыбнулся кривоватой улыбкой. – Я ходил посмотреть, на какой путь прибудет поезд Иоганны, но его еще не объявили. Он будет здесь с минуты на минуту.

Пока они шли по перрону к зданию вокзала, Зофи вложила руку в ладонь Штефана. Их пальцы оставались переплетенными и тогда, когда они стояли под доской объявлений и таблички с треском вращались у них над головами, пока не замерли на той, которая указывала прибытие поезда из Хариджа: на нем приезжала Иоганна. Подойдя к краю платформы, они стали наблюдать за высадкой пассажиров: женщины, солдаты, матери с детьми. Зофи была счастлива. Даже когда ей сообщили, что она будет учиться в Кембридже, она не радовалась так сильно.

Но вот перрон покинул последний пассажир.

– Наверное, я перепутала время прибытия, – сказала Зофи.

Иоганна не приехала. Во всем составе не было ни одного ребенка, который путешествовал бы без присмотра.

– Все когда-то ошибаются, – беспечно ответил Штефан. – Даже ты, Зоф. Ничего, мы позвоним и узнаем.

– А вдруг ее встретили и она уже уехала? – возразила Зофи.

– Тогда будем думать, как добраться до дома той семьи, где она живет. – Его голос звучал так уверенно.

– Там, в Кембридже, когда ты не со мной, я достаю твои письма и перечитываю. И мне всегда становится легче.

– Знаешь, Зоф, никто не говорит таких вещей, как ты, – заявил он.

– Почему нет? – спросила она.

Он рассмеялся милым, эллиптическим смехом.

– Не знаю, – сказал он. – Хотя, вообще-то, я тоже перечитываю твои письма.

Штефан мешкал. Ему не хотелось возвращать Зофии Хелене ее украшение со знаком бесконечности, но он все же вынул его из кармана и расправил цепочку.

– Моя подвеска! – воскликнула Зофи.

За это выражение радости на ее лице Штефан отдал бы что угодно, не говоря уже о кусочке золота, нежданно-негаданно полученного от Зофи сначала на вокзале в Вене, а потом под звуки детского «Ура!» вторично обретенного под обшивкой вагонного сиденья; памятке о Зофи, которую он привык вертеть в руках в минуты волнения или грусти.

– Давно собирался тебе отдать, – сказал он. – Точнее, давно уже пора было отдать, но я… мне хотелось, чтобы какая-то частичка тебя всегда оставалась со мной.

Зофия Хелена чмокнула его в щеку:

– Знаешь, Штефан, ты говоришь такие вещи, которые вслух произносить не принято.

– Правда? Почему?

– Не знаю, – улыбнулась она.

Штефан взял цепочку, обвил вокруг шеи Зофи и застегнул. Подвеска легла точно на место: в ямку под горлом, туда, где кожа такая нежная.

– Люди либо повторяют то же, что и все кругом, либо молчат, боясь прослыть дураками, – сказал он.

– Но ты не такой, – возразила Зофи.

В памяти всплыла строчка Цвейга, прочитанная им прошлой ночью: «Тысяча лет не излечит потерь одного часа». Зная, что утром ему предстоит встреча с Зофией Хеленой, он не мог спать и зачитался за полночь. И потом лежал, пытаясь придумать, как рассказать ей о своей любви. А она взяла и просто поцеловала его, не дав ему произнести ни слова.

Он все еще мешкал, не желая разрушать очарование этого момента, когда он купался в ее любви, но потребность быть честным с ней до конца победила.

– Нет, Зоф, я такой же, как все, – произнес он тихо. – Я салютовал немецким войскам в тот день, когда они вошли в Вену.

Он ожидал увидеть в ее глазах удивление, разочарование, страх. Как он мог приветствовать тех, кто пришел, чтобы убить его отца? Конечно, тогда он еще не знал, что они идут именно за этим, но понимал, что их нельзя приветствовать как победителей, что никто, ни один австриец не должен салютовать вторгшимся в их страну войскам. Однако Зофи просто взяла и крепко сжала его руку.

Штефан притронулся пальцем к подвеске, ощутив заодно и кожу Зофи.

– Он был математиком, твой отец? – спросил он.

– Он любил математику, но был писателем, как ты. Он всегда говорил, что математик из него вышел бы несравненно лучший, просто писатели сейчас нужнее, из-за Гитлера.

Вместе они подошли к красной телефонной будке. Пока они ждали, когда она освободится – мужчина внутри уже заканчивал разговор, – ожили вокзальные громкоговорители. Раздался голос премьер-министра Невилла Чемберлена:

– Сегодня утром британский посол в Берлине предъявил германскому правительству ультиматум, в котором было сказано, что если до одиннадцати часов утра мы не услышим о начале отвода германских войск с территории Польши, то будем считать наши страны вступившими в состояние войны.

На вокзале вдруг стало очень тихо. Мужчина вышел из телефонной будки и слушал вместе со всеми. Штефан поискал взглядом часы. В желудке у него точно лежал камень. Одиннадцать часов, время прибытия поезда, давно прошло.

– Вынужден сообщить, – продолжал Чемберлен, – что, поскольку никаких подобных действий со стороны германского руководства предпринято не было, наша страна вступила с Германией в состояние войны.

Штефан, не выпуская руки Зофи, шагнул в будку и набрал оператора. На том конце никто не ответил, а Чемберлен продолжал говорить:

– …Да благословит вас Бог! Да защитит Он правого! Нам предстоит борьба со злом – с грубой силой, фанатизмом, несправедливостью, подавлением и преследованием инакомыслия, – но я уверен, что правда и добро победят в этой битве.

Наступила тишина, люди на вокзале точно вдруг разом потеряли голос и переговаривались негромко, будто шепотом. Тут же сигнал в трубке прервался, и девушка, явно подавляя всхлип, сказала:

– Оператор. Чем могу помочь?

– Движение помощи детям Германии, пожалуйста, – еле выдавил Штефан. – Кажется, где-то в Блумсбери.

Втянув в будку Зофи, он закрыл за ней дверь и обнял девушку свободной рукой. Потом наклонил трубку так, чтобы им обоим было слышно.

– Алло, здравствуйте. Мне нужна информация о поезде, который вез детей из Праги в Лондон, – сказал он.