На берегу

Штефан, Вальтер, Зофи и малышка сидели на одеяле, брошенном на песок. Зофи корпела над очередным доказательством в блокноте, который держала на коленях, Штефан делал записи в своем дневнике. Год повернул к лету, дни удлинялись, и под ясным небом пляж сделался золотым, а море – бирюзовым. Настоящего тепла еще не было, но сидеть на берегу в пальто и смотреть на волны, с шипением накатывавшие на сушу, было приятно.

Вдруг Вальтер бросил свою книжку рассказов и пожаловался:

– Не могу больше читать!

Штефан закрыл глаза. Но солнце просвечивало сквозь тонкую кожу век, неотступное, как чувство вины. Он был виноват перед Вальтером в том, что в последнее время совсем не уделял ему внимания, целыми днями стуча на пишущей машинке, которую одолжил ему Марк Стивенс, студент местного колледжа. Марк приходил в лагерь учить мальчиков английскому и, как и Штефан, оказался большим поклонником Цвейга. Виноват был и в том, что в прошлое воскресенье готов был сбыть братишку первым попавшимся родителям. Он был виноват перед мамой в том, что не сумел оправдать ее надежд.

Одной рукой прижав к себе Вальтера, Штефан открыл книгу.

– Может быть, Петер нам поможет? – спросил он. – Ведь он хорошо читает по-английски.

– Даже лучше, чем ты, – отозвался Вальтер, плотнее придвигаясь к старшему брату.

Малыш явно нуждался в любви. Конечно, он нуждается в любви. И конечно, Штефан никому его не отдаст, тем более каким-то незнакомым людям. И все же Штефан нет-нет да и представлял себе, как бы он жил совсем один, не связанный необходимостью заботиться о братишке. Представлял, как покинет лагерь, найдет работу, какую угодно, лишь бы хватало денег на кусок хлеба, книги и бумагу и оставалось время писать.

– Помнишь, сколько книг было у папы в библиотеке? – обратился он к Вальтеру. – Теперь Петер, наверное, смог бы прочесть любую из них.

И услышал голос мамы: Вальтер забудет нас. Он еще слишком мал. Ты – его память.

Иоганна вдруг поползла к краю одеяла, на песок, но Зофи, отбросив блокнот, тут же перехватила ее со словами:

– Нет! Нет! Туда нельзя!

– Мама, – пролепетала малышка.

– Я не мама, глупенькая, – ласково произнесла Зофи. – Мамой ты будешь звать ту леди, которая возьмет нас к себе.

Наблюдая за ними, Штефан нашарил в сумке – тоже подарок Марка – листы новой пьесы:

– Я написал пьесу. – Собравшись с духом, он протянул листки Зофи. – Может, почитаешь и скажешь мне, что ты о ней думаешь?

Все, дело сделано. Слова произнесены. Давно пора.

Зофи взяла протянутые страницы, а Штефан вскочил и потащил за собой Вальтера.

– А ну-ка, кто быстрее! – воскликнул он, в точности как это делал его отец на каникулах где-нибудь в Италии.

Братья наперегонки побежали к воде. Штефану страшно хотелось обернуться и посмотреть, что делает Зофи, но он боролся с искушением, пока они с Вальтером не убежали подальше. Там Вальтер погнался за какой-то морской птицей – все-таки день был на удивление солнечный и теплый, – а Штефан все же оглянулся. Сидя на одеяле с малышкой на руках, Зофи близоруко склонилась к печатным листам, к строчкам, которые он писал только для нее:

ПАРАДОКС ЛЖЕЦА

Автор Штефан Нойман

АКТ I, СЦЕНА 1

Летний лагерь Уорнера. Большая комната главного здания полна людей. Дети сидят так терпеливо, как не должны сидеть дети. Предполагаемые родители переходят от стола к столу, стоят, наклонив голову набок, и разглядывают детей так придирчиво, словно выбирают славную отбивную к обеду, или целый кабачок, или немятую грушу, которую не стыдно положить в вазу для украшения стола. Малышей в комнате нет, их давно разобрали, остались дети постарше.

Высокая, элегантная дама – леди Монтегю – подходит к красивой девочке-подростку, Ханне Бергер, которая держит на руках младенца.

Леди Монтегю: Какое очаровательное дитя. А ты – ты ведь не ее мама, правда? Я бы никогда не смогла забрать ребенка у матери…

Просто младенец из поезда

Штефан подобрал пиджак Вальтера и кролика Петера – те валялись на земле – и позвал брата: он играл с другими мальчиками в футбол на площадке у главного здания.

– Я же просил тебя, не пачкайся, – упрекнул мальчика старший брат.

– Адам разрешил мне постоять на воротах.

Штефан заправил выбившуюся рубашку Вальтера в брюки и помог ему надеть пиджак – рукава стали коротковаты, но это был самый приличный его костюм. Отдал Вальтеру кролика Петера.

– Ладно, – сказал он. – Идем, Вальт. Еще разок.

Вальтер протараторил:

– Добрый день. Как мило, что вы нас посетили.

Зофи была уже там, в большой комнате. На коленях она держала Иоганну, на столе перед ней лежала раскрытая тетрадь. Малышка была только что выкупана и наряжена в платьице, которое кто-то пожертвовал лагерю совсем недавно. Сама Зофи расплела косы и распустила по плечам тщательно расчесанные волнистые пряди.

– Давай сядем сегодня за другой стол, Вальт, – предложил Штефан.

Вальтер посмотрел на него так внимательно, словно читал его предательские мысли.

– Петер хочет сидеть рядом с Иоганной, – наконец изрек он, решительно подошел к Зофи с малышкой и вскарабкался на соседний с ними стул.

– Вот доказательство, над которым я работаю, Иоганна, – услышал Штефан, подходя ближе. – Видишь, проблема в том… – Она подняла голову и посмотрела на Штефана.

Тот протянул руку и снял с нее очки.

– Она всего лишь младенец, – сказал он, протирая запачканные стекла ее очков краем своей рубашки. – Двух слов еще не может связать.

– Папа всегда говорил, что математика – тот же язык, – отозвалась Зофи. – И чем раньше начинаешь его учить, тем проще он дается.

Снова устремив взгляд на уравнение – уже сквозь чистые очки, – Зофи продолжила объяснять:

– Понимаешь, тут есть одна проблема – назовем ее парадоксом Штефана, – которая состоит вот в чем: если некие друзья были непростительно жестоки по отношению друг к другу и отказались извиниться, друзья ли они после этого? Если они извинились, то их жестокость не была непростительной. А если не извинились, то они не друзья.

– Прости меня, Зоф, – перебил ее Штефан, – но, по-моему, друзья не помогают друг другу, если позволяют снова и снова происходить тому, что мешает им найти семью. Это давно пора было сказать.

Зофи подвинула к нему листки с текстом его пьесы, и он увидел ее правку:

ПАРАДОКС ЛЖЕЦА

Автор Штефан Нойман

АКТ I, СЦЕНА 1

Летний лагерь Уорнера. Большая комната главного здания полна людей. Дети сидят так терпеливо, как не должны сидеть дети. Предполагаемые родители переходят от стола к столу, стоят, наклонив голову набок, и разглядывают детей так придирчиво, словно выбирают славную отбивную к обеду, или целый кабачок, или немятую грушу, которую не стыдно положить в вазу для украшения стола. Малышей в комнате нет, их давно разобрали, остались дети постарше.

Высокая, элегантная дама – леди Монтегю – подходит к красивой девочкеому мальчику-подростку, Ханне Бергер, Гансу Нибергу, котораяый держит на за рукаху младенца младшего брата.

Леди Монтегю: Какоей очаровательноеый дитямальчик. А ты – ты ведь не ее мама его брат, правда? Я бы никогда не смогла забрать ребенка у матери брата…

Штефан сидел, уставившись в страницу.

– Прости меня, – прошептала Зофия Хелена, – но это тоже нужно было сказать.

– Что сказать? – тут же заинтересовался Вальтер.

Штефан смял листки с пьесой и запихал их в сумку. Сунув Вальтеру книгу, он открыл дневник. Воскресенья проходили быстрее с тех пор, как они решили заниматься чем-то своим, а не сидеть, наблюдая, как потенциальные родители проходят мимо, устремляясь к недавно прибывшим новичкам.

– Что нужно было сказать? – настаивал Вальтер.

– Что даже глупый плюшевый кролик и тот написал бы пьесу лучше, чем я. А теперь сиди и читай тихо, понял?

Вальтер тут же прижал к себе плюшевого кролика – еще бы.

– Простите меня. Прости, Вальтер. И ты прости, Петер. – Штефан ласково потрепал кролика по макушке. До чего он докатился – просит прощения у плюшевой игрушки! – Я вовсе не собирался принижать твои писательские способности, кролик, – добавил он.

Вальтер смотрел на него. Ресницы его были влажными. Именно влажными, не мокрыми. Увидев это, Штефан едва не взвыл: не из-за слез, до которых почти довел братишку, а из-за того, как тот закалился в считаные недели.

– Прости меня, Вальт. Я правда не хотел говорить то, что сказал. Я становлюсь ворчливым, как старый Рольф, правда?

– Хуже, – ответил Вальтер.

– Действительно, хуже, – согласился Штефан и обратился к Зофи: – Марк Стивенс говорил, ходят слухи, будто лагерь хотят закрыть.

– Это твой приятель, маньяк Цвейга? – поинтересовалась Зофи, которая еще не справилась с обидой.

– Говорит девушка, которая выучила всего Шерлока Холмса наизусть.

Хотя это тоже было не совсем честно. Зофи ничего не заучивала так, как это обычно делают люди; она просто читала и запоминала, а потом воспроизводила наизусть. Такая у нее была память.

– Значит, нас всех разошлют по семьям?

– Скорее, переселят в студенческие общежития. Или в школы, – ответил Штефан.

До конца марта, так сказал Марк, – довольно точная дата для пустых сплетен. Сегодня было уже двенадцатое. Штефан сомневался, что теперь им с Вальтером удастся попасть в одну школу, и не исключено, что они проводят вместе последний выходной.

– Я бы с удовольствием походила еще в школу, а ты? – спросила Зофи. – Может быть, потом я смогу поступить в Кембридж.

Марк говорил, что их разошлют по специальным еврейским школам, но ведь Зофия Хелена не еврейка, и на ее счет он ничего не знал.

– По-моему, девушек с детьми не берут в Кембридж, – сказал Штефан.

Это было обидно. Он не должен был так говорить. Он сразу это понял, увидев, как Зофи молча обвела в тетради последний написанный ею символ. Но у него не было выбора. Зофи отказывалась видеть, что думают о ней другие люди, возможные родители: они считают, что этот ребенок – ее, а может быть, и его тоже. Если бы не она, их давно бы уже взяли в семьи. Да и малышку уже кто-нибудь удочерил бы, но многих отпугивала мысль, которую одна дама высказала еще в день их приезда в Доверкорт: Иоганна – ребенок погибшей девицы. Не оступившейся, не совершившей ошибку, а именно погибшей, то есть ей уже никогда не стать такой, как прежде. Но «гибель» Зофи, как теперь ясно видел Штефан, состояла вовсе не в том, о чем думала та женщина. Да, Зофи погибла, как погиб он сам, как погиб его брат Вальтер, да и все дети в этом лагере, по той причине, что взрослый мир не оказал им поддержку в тех обстоятельствах, в которых они оказались, взрослый мир не сказал «нет» тому, что происходило с ними и их родителями.

Зофи отложила карандаш и чмокнула девочку в макушку.

– Ее мама знает мое имя, – прошептала она. – Как она найдет дочку потом, если я отдам ее в чужие руки?

Штефан сидел, уставившись на страницу. Слова расплывались у него перед глазами: он представлял себе, как их ищет мама.

– Интересно, а кролик Петер не устал еще читать? – спросил он, справившись с собой. – Может быть, я вам двоим почитаю?

Вальтер сразу протянул брату книгу и прильнул к нему так доверчиво, как будто ничего не было.

– Вальтер, до чего ты похож на маму! – Штефан обхватил братишку одной рукой, притянул его к себе и открыл книгу. – Прости меня, что ворчал на тебя. Мне и правда жаль.

Уже появлялись потенциальные родители. К ним устремилась изящная дама средних лет, с мужем. Точнее, дама шла прямиком к младенцу:

– Здравствуй, маленькая, как тебя зовут?

А ее муж заглянул в тетрадку Зофи:

– Можно посмотреть?

Уже одним этим он сразу понравился Штефану. Родители в большинстве своем полагали, что имеют полное право заглядывать через плечо хоть в тетрадь Зофи, хоть в тексты Штефана.

– Это так, для развлечения, – ответила Зофи, чей английский заметно улучшился за время, проведенное в лагере.

Мужчина слегка скептически (новое слово, которое Штефан недавно выучил на английском, и оно ему ужасно нравилось) заметил:

– Ты «для развлечения» занимаешься аксиомой выбора?

– Да! А вы ее знаете? – удивилась Зофи. – Конечно, она довольно противоречивая, но я просто не вижу, как иначе обойтись с бесконечными. А вы?

– Вообще-то, это не совсем моя сфера, – ответил мужчина. – Так сколько, говоришь, тебе лет?

– Вообще-то, я ничего не говорю, – ответила Зофи. – Потому что вы меня не спрашиваете. А если бы спросили, я бы сказала, что почти семнадцать.

– Посмотри, дорогая, – обратился мужчина к жене. – Ты только посмотри на это, – и показал на тетрадь Зофи.

Но жена его не слышала. В другом конце комнаты она разговаривала с кем-то из помощников-волонтеров. Вот она оглянулась на мужа, радостно улыбнулась и заспешила обратно.

Штефан видел, что Зофи следит за каждым ее движением, продолжая прижимать к себе Иоганну. Обычно в это время она уже отдавала малышку родителям. Девушка знала, что, раз подержав на руках эту малютку, ее нельзя не полюбить, а всякий, кто ее полюбит, уже не захочет с ней расстаться и возьмет к себе, в семью, в чем, собственно, и состояла главная их цель. Но теперь Зофи только крепче прижимала ребенка к себе. Ей очень хотелось самой попасть в эту семью, в дом этого человека, который говорил на одном с ней языке – на языке математики, – хотя это, как он сам объяснил, была не совсем его сфера. Штефан тут же пожалел, что не обладает знаниями этого человека. Пожалел, что никогда не мог говорить с Зофи обо всех этих закорючках, которыми она испещряет свои тетради. И зачем только он написал эту чертову пьесу, зачем ее спровоцировал?! А вдруг эта семья ее возьмет? Нет, он, конечно, хотел, чтобы это произошло, он желал этого Зофи. Но как же ему будет больно.

– Ты представляешь, – обратилась женщина к мужу почти шепотом, словно готовилась сообщить ему невесть какой секрет. – У малютки даже нет документов. – Она повернулась к девочке и сказала: – Да, сладкая, у тебя ведь нет документов? – И снова мужу: – Это, конечно, сложно, я знаю, но… мы можем попросить моего брата Джеффри, чтобы он… сделал ей что-то вроде свидетельства о рождении, правда? Ну, в случае, если… никто за ней так и не придет? Она, наверное, сирота. Разве кто-нибудь отправил бы младенца из Германии в Англию с чужими людьми?

Но ее муж смотрел на Зофию Хелену. Он-то с куда большим удовольствием взял бы ее, Штефан чувствовал. Муж выбрал Зофи. Так почему он не скажет об этом прямо?

Зофи, едва сдерживая слезы, передала малютку женщине. Так она поступала каждую неделю, вот только глаза у нее всегда бывали сухими.

Малышка потрогала лицо женщины ручонками и засмеялась.

– О, я бы так тебя любила, – сказала женщина.

Мужчина обратился к Зофи:

– Это… твоя сестра?

Зофия Хелена, не в силах произнести хотя бы слово, только помотала головой.

– А как ее зовут, милая? – спросила его жена.

– Иоганна, – пробормотала Зофи.

– Ох, как я буду тебя любить, малютка Анна! – подхватила женщина. – Я буду любить тебя сильно-сильно!

– А как ее фамилия? – не отставал муж.

Зофи молчала. Ее глаза за грязными стеклами очков смотрели на Штефана. Если она сейчас откроет рот, то наверняка заплачет.

– Мы не знаем, – ответил за нее Штефан. – Мы впервые увидели ее в поезде. Она лежала в корзинке, корзинка стояла на полу, дверь вагона закрыли, опечатали снаружи, и мы поехали.