Предисловие

Когда Никколо де Бернардо Макиавелли (1469-1527 гг.), секретарь Совета Десяти Флорентийской республики, был после возвращения во Флоренцию семейства Медичи отстранен от службы (1512 г.), а затем даже заключен в тюрьму, казалось, что его жизнь терпит крах. Республика пала, флорентийское ополчение, в создание которого он вложил столько трудов, оказалось совершенно непригодным к каким-либо военным действиям, Никколо ждало полное удаление от дел.

Однако именно тогда началось самое, пожалуй, главное в его жизни. Он стал писать, и его письменное слово оказалось даже более убедительным, чем устное. Высланный в свое загородное имение, он пишет "Рассуждения на первую декаду Тита Ливия", "Государя", "Историю Флоренции", "О военном искусстве". Именно сочинения даровали Макиавелли всемирную славу. Они же и привели к появлению знаменитого словечка "макиавеллизм", которое обозначает политическую хитрость, коварство, веру в силу, а не в чувство справедливости, помноженную на образованность, высокую риторику и искреннюю заботу о величии своего государства. Трудно сказать, что во всем этом было главным, что вторичным, что искренним, а что - позой, характерной для многих людей того времени. Так или иначе, впечатление на Европу Никколо произвел сильное.

Наиболее известен в этом плане "Государь" Макиавелли. Однако и трактат "О военном искусстве" не противоречит тем же "принципам". "Стратегемы", военные уловки, сборники которых создавались еще в античности, это примеры образа действий, проповедуемого Макиавелли в "Государе". Единственное отличие заключается в том, что здесь обходы, засады, обманы и подкупы кажутся вполне оправданной и само собой разумеющейся вещью. Обманувший противника удостаивается триумфа, обманутый -в лучшем случае насмешек.

Впрочем, Никколо Макиавелли писал сочинение о военном искусстве не для того, чтобы показать весь арсенал воинских уловок. Он был движим двоякой целью - и апологией своего труда по созданию во Флоренции милиции, и обоснованием необходимости формирования регулярной' армии. Создавался "Трактат о военном искусстве" в 1519-1520 гг., то есть спустя семь лет после гибели Флорентийской республики. За это время военная фортуна успела несколько раз изменить ситуацию в Италии, где в то время Франция боролась за гегемонию с Испанией и Германской Империей. Произошло несколько грандиозных сражений (при Новаре, Ла-Мотте, Мариньяно), во время которых с наилучшей стороны себя показали наемные бригады швейцарцев и ландскнехтов, казавшиеся Макиавелли выросшими из ополчения, подобного флорентийскому.

Никколо Макиавелли воспринял это как подтверждение правильности некогда пропавших втуне усилий; однако он не собирался писать простое восхваление швейцарцев. Замысел его был глубже: ему хотелось показать, как может быть сформирована армия, подобная непобедимым некогда римским легионам во всем - от метода набора и вооружения до тактических построений. Многие предшественники Макиавелли использовали труды Вегеция, Фронтина, Тита Ливия, других древних писателей и бездумно воспроизводили различные описания строя, методов марша и т. д. Все это не имело никакого отношения к реальностям военных действий в эпоху Средних веков и Кватроченто. Но ведь сочинение трактатов по военной теории тогда было одним из видов риторических и школьных упражнений: их писали не практики, а люди, порой ни разу в жизни не бравшие в руки оружия.

Макиавелли же хотел написать практическое руководство. Чтобы сделать свои слова еще более весомыми, он выбрал в качестве главного действующего лица своего трактата-беседы Фабрицио Колонна, знаменитого кондотьера и военачальника. Последний безусловно являлся практиком, поэтому читатель должен был воспринимать вкладываемые в его уста речи не как пустое доктринерство, а как советы опытного в военном деле человека.

Однако в итоге у Макиавелли получилась странная, даже фантастическая смесь римских легионов со швейцарскими баталиями, рыцарской конницей и огнестрельным оружием. Создать подобную армию можно было лишь в воображении человека, который не желал принимать во внимание полторы тысячи лет, прошедшие между его временем и походами Гая Юлия Цезаря.

Великая фантазия бывшего флорентийского секретаря, казалось, не должна была пережить его создателя. Но книга, изданная в 1521 г., постепенно стала знаменитой; на нее ссылались, а, возможно, советам Никколо Макиавелли и следовали. Так, в 1533 г. французский король Франциск I попытался создать национальную пехоту, организованную подобно римским легионам. Она просуществовала порядка тридцати лет, и, хотя лавров на поле боя - как и флорентийская милиция - не снискала, доказала, что в такого рода идеях имеется некий смысл.

Макиавелли и Франциск I попросту опередили свое время. Они мечтали о регулярной армии, когда еще не сложилось ни национальной идеи, ни необходимого для такой армии однотипного вооружения. Однако их попытки - практические и "на кончике пера" - на самом деле стали провозвестниками нового периода в истории европейских армий, да и в политической истории в целом. Как ни странно звучат ныне требования Никколо Макиавелли давать во время боя всего лишь один залп из орудий (чтобы пороховой дым не мешал мерному сближению войск с неприятелем) или при строительстве крепости располагать ров с внутренней стороны (!) стен, его фантазии куда ближе нашему времени, чем воинское искусство, при помощи которого в 1512 г. испанцы разгоняли флорентийскую милицию.

P.S. В подготовке текста принимал участие Валерий Смолянинов.

Многие, Лоренцо, держались и держатся того взгляда, что нет в мире вещей, друг с другом менее связанных и более друг другу чуждых, чем гражданская и военная жизнь. Поэтому мы часто замечаем, что когда человек задумает выделиться на военном поприще, он не только сейчас же меняет платье, но всем своим поведением, привычками, голосом и осанкой отличается от всякого обыкновенного гражданина. Тот, кто хочет быть скор и всегда готов на любое насилие, считает невозможным носить гражданскую одежду. Гражданские нравы и привычки не подходят для того, кто считает первые чересчур мягкими, а вторые - негодными для своих целей. Обычный облик и речь кажутся неуместными тому, кто хочет пугать других бородой и бранными словами. Поэтому для наших времен мнение, о котором я говорил выше, - это сама истина. Однако, если посмотреть на установления древности, то не найдется ничего более единого, более слитного, более содружественного, чем жизнь гражданина и воина. Всем сословиям, существующим в государстве ради общего блага людей, не были бы нужны учреждения, созданные для того, чтобы люди жили в страхе законов и бога, если бы при этом не подготовлялась для их защиты сила, которая, будучи хорошо устроенной, спасает даже такие учреждения, которые сами по себе негодны. Наоборот, учреждения хорошие, но лишенные вооруженной поддержки, распадаются совершенно так же, как разрушаются постройки роскошного королевского дворца, украшенные драгоценностями и золотом, но ничем не защищенные от дождя. И если в гражданских учреждениях древних республик и царств делалось все возможное, чтобы поддерживать в людях верность, миролюбие и страх божий, то в войске усилия эти удваивались, ибо от кого же может отечество требовать верности, как не от человека, поклявшегося за него умереть? Кто должен больше любить мир, как не тот, кто может пострадать от войны? В ком должен быть жив страх божий, как не в том, кто ежедневно подвергается бесчисленным опасностям и всего более нуждается, в помощи всевышнего? Благодаря этой необходимости, которую хорошо понимали законодатели империй и полководцы, жизнь солдата прославлялась другими гражданами, которые всячески старались ей следовать и подражать. Теперь же, когда военные установления в корне извращены и давно оторваны от древних устоев, сложились те зловещие мнения, которые приводят к тому, что военное сословие ненавидят и всячески его чуждаются. Я же, по всему мною виденному и почитанному, не считаю невозможным возвратить это сословие к его древним основаниям и, хотя бы отчасти, вернуть ему прежнюю доблесть. Не желая проводить свои досуга без дела, я решился записать для ревнителей подвигов древности свои мысли о военном искусстве. Конечно, рассуждать о предмете, неизвестном тебе по опыту, - дело смелое, но я все же не считаю грехом возвести себя на словах в достоинство, которое многие с еще большей самонадеянностью присваивали себе в жизни. Мои ошибки, сделанные при написании этой книги, могут быть исправлены без ущерба для кого бы то ни было, но ошибки людей, совершенные на деле, познаются только тогда, когда приведут к гибели царства. Вы же, Лоренцо, оцените теперь мои труды и воздайте им в своем приговоре ту похвалу или то осуждение, которого они, по вашему мнению, заслуживают. Посылаю их вам, дабы выразить вам свою благодарность, хотя все, что я могу сделать, далеко не соответствует благодеяниям, которые вы мне оказали. Подобными произведениями обычно стремятся почтить людей, прославленных родом, богатством, умом и щедростью, но я знаю, что мало кто может спорить с вами богатством и родом, умом вам равны лишь немногие, а щедростью - никто.