Каждый день ближе к вечеру в зоопарке Бюргерса в Арнеме мы со служителями отзывали Кёйф от остальной группы для ежедневного кормления Розье из бутылочки. Однако, прежде чем она подходила к нам, неся своего приемного детеныша, всегда происходил некий странный ритуал.

Мы привыкли к тому, что человекообразные обезьяны приветствуют друг друга, после того как долго не виделись с сородичами, или объятиями и поцелуями (как шимпанзе), или какими-то сексуальными ласками (как бонобо). Кёйф была первой встреченной мною обезьяной, которая «делала до свидания» (мы называем это «говорить до свидания», но очевидно, что обезьяна может попрощаться, только что-то сделав). Прежде чем войти в здание, Кёйф направлялась к Маме, уважаемой альфа-самке группы и своей лучшей подруге, чтобы ее поцеловать. После этого она искала Йеруна, старшего самца, чтобы проделать то же самое. Даже если Йерун спал где-нибудь в дальнем конце острова или был занят грумингом с одним из приятелей, Кёйф делала гигантский крюк, чтобы с ним встретиться. Мне это напоминало то, как мы обычно уходим с вечеринки, обязательно попрощавшись с хозяевами.

Для приветствия требуется лишь выразить радость при виде знакомого индивидуума. Многие социальные животные демонстрируют такую реакцию. С прощанием сложнее, поскольку для этого необходимо заглянуть в будущее: понять, что вы некоторое время кого-то не увидите. Однажды я заметил еще один случай такого заглядывания в будущее: когда самка шимпанзе сгребла солому в своей ночной клетке, старательно подбирая все до последней травинки, пока не получилась полная охапка, и унесла ее наружу, на остров. Обычно шимпанзе никогда не разгуливают с соломой в руках, так что это привлекло наше внимание. Был ноябрь, и дни становились все холоднее. По-видимому, эта самка решила, что снаружи лучше утеплиться. В тот момент, когда она собирала солому, находясь при этом в отапливаемом помещении, ей не могло быть холодно, так что, вероятно, она сделала вывод о наступающем холодном дне на основании вчерашнего опыта. Весь день она провела в своем соломенном гнезде, которое не могла покинуть, поскольку все остальные только и ждали, чтобы растащить его.

Это именно та разновидность умственных способностей, которая привлекает многих из нас при изучении человекообразных обезьян. Исследователей интересует не только их агрессивное или сексуальное поведение, во многом совпадающее с поведением других животных, но также удивительная проницательность и ловкость, с которой они все делают. Поскольку многие из этих способностей трудно выявить и зафиксировать в природе, изучение человекообразных обезьян в неволе абсолютно необходимо. Точно так же как никто не станет пытаться измерять интеллект ребенка, наблюдая за его беготней по школьному двору, изучение познавательной функции обезьян требует непосредственного участия исследователя. У него должна быть возможность ставить перед обезьянами задачу и смотреть, как они пробуют ее решить. Другим преимуществом изучения обезьян в неволе (разумеется, при грамотном содержании, что означает просторную территорию на открытом воздухе и размер группы, приближенный к естественному) является то, что за их поведением можно наблюдать с гораздо более близкого расстояния и более детально, чем это возможно в полевых условиях, где в ключевые моменты объекты изучения обычно исчезают в лесу.

В моем любимом кабинете (у меня их несколько) на полевой станции Центра Йеркса есть большое окно, выходящее на вольер шимпанзе, что позволяет мне видеть все, что там происходит. Они не могут скрыться от меня (а я от них, что становится очевидно всякий раз, когда я пытаюсь незаметно для них позавтракать). Благодаря простому наблюдению политическая борьба, примирение после драк и использование орудий были впервые обнаружены у обезьян в неволе и лишь позже подтвердились в дикой природе. Обычно мы ведем наблюдения при помощи бинокля и вносим в компьютер всякое событие в колонии шимпанзе, свидетелями которого становимся. У нас есть длинные списки специальных кодов для игры, секса, агрессии, груминга, заботы о детенышах и несметное число детальных характеристик внутри каждой категории; мы постоянно фиксируем данные в формате «кто что сделал, с кем». Если события оказываются слишком сложными, например в случае, когда возникает массовая драка, мы снимаем это на видео или пересказываем происходящее под запись на диктофон, словно спортивные комментаторы. Таким образом накапливаются буквально сотни тысяч наблюдений, а потом компьютер программируется на сортировку этих данных. Помимо удовольствия от работы в исследовании приматов есть и весьма скучная сторона.

Когда мы хотим поставить перед нашими подопечными какую-либо задачу, то отзываем их от группы в небольшое здание. Поскольку обезьян невозможно заставить участвовать в эксперименте, мы зависим от их желания сотрудничать. Все обезьяны знают не только свои имена, но также имена друг друга, так что можно попросить обезьяну А привести Б. Главная хитрость в том, чтобы сделать процесс приятным для испытуемых. Компьютеры с джойстиками очень привлекают обезьян. Моему ассистенту достаточно показать им тележку с оборудованием, и моментально выстраивается целая очередь желающих. Как и у детей, при работе с компьютером мгновенная обратная связь вызывает у обезьян восторженное возбуждение.

В одном из экспериментов в Центре Йеркса Лиза Парр показывала шимпанзе сотни фотографий, сделанных мною в зоопарке Бюргерса. Наших шимпанзе разделял океан, так что мы могли быть уверены, что они никогда раньше не видели этих лиц. На экране компьютера появлялось сначала одно лицо, потом два, одно из которых соответствовало первому. Шимпанзе давали глоточек сока за то, что они перемещали курсор к повторяющемуся лицу. Способность к распознаванию лиц проверяли и раньше, но обезьяны оказались в этом не особенно сильны. Однако в предыдущих экспериментах использовали фотографии человеческих лиц – предполагалось, что их легче различать. Но не для шимпанзе, которые куда лучше справлялись с лицами других шимпанзе. Лиза показала, что они видят сходство не только между разными фотографиями одного и того же лица, но и между фотографиями матери и ее детеныша. Так же, как я, листая ваш семейный альбом, вероятно, смог бы отличить ваших кровных родственников от некровных, шимпанзе распознают приметы родства. По-видимому, они так же хорошо различают обезьяньи лица, как мы – человеческие.

Еще в одном исследовании ставился вопрос, могут ли шимпанзе намеренно указывать кому-либо на какие-то предметы. Рассказанная выше история о Канзи и Тамули уже предполагает, что могут, но это утверждение остается спорным. Некоторые ученые обращают внимание только на жест указательным пальцем или рукой, как указываем мы. Однако я не вижу причин для такого ограниченного подхода. Никки однажды пообщался со мной посредством куда более изощренного приема. Он привык к тому, что я бросаю ему через ров дикие ягоды. Как-то раз, внося данные, я совершенно позабыл о ягодах, висевших на высоких кустах, растущих рядком позади меня. А вот Никки не забыл. Он уселся прямо передо мной, пристально уставился на меня своими красновато-коричневыми глазами и, как только привлек мое внимание, резко перевел взгляд на точку над моим левым плечом. Затем он снова посмотрел на меня и повторил движение глазами. Может, я и туповат по сравнению с шимпанзе, но во второй раз я проследил за его взглядом и заметил ягоды. Никки показал мне, чего он хочет, без единого звука или жеста рук. Очевидно, такое «указывание» имеет смысл только в том случае, если ты понимаешь: другой не видит того, что видишь ты, а следовательно, осознаешь, что не все обладают одинаковой информацией.

Убедительный эксперимент по указывающему поведению у человекообразных обезьян провел Чарльз Мензель в том же Центре лингвистических исследований, где живет Канзи. Чарли устроил так, чтобы самка шимпанзе по имени Панзи наблюдала за ним, пока он прятал пищу в лесу неподалеку от обезьяньей клетки. Панзи следила за ним сквозь прутья клетки. Поскольку она не могла отправиться туда, где находился Чарли, ей требовалась человеческая помощь, чтобы достать еду. Чарли выкапывал в земле ямку и зарывал пакетик с конфетами M&M’s или прятал в кустах шоколадный батончик. Иногда он делал это, когда все люди вечером уходили домой. Это означало, что Панзи не могла никому сообщить о том, что знала, до следующего дня. Когда утром приходили смотрители, они не знали об эксперименте. Панзи сначала нужно было привлечь их внимание, а затем передать информацию кому-нибудь, кто не знал того, что знает она, и кто понятия не имел, о чем она «говорит».

Во время демонстрации умений Панзи Чарли мимоходом заметил, что смотрители обычно придерживаются куда более высокого мнения об умственных способностях обезьян, чем пишущие на эту тему философы и психологи, немногие из которых ежедневно взаимодействуют с животными. Для эксперимента было чрезвычайно важно, чтобы Панзи имела дело с людьми, которые относятся к ней серьезно. Все, кого Панзи удалось привлечь, рассказывали, что сначала удивлялись ее поведению, но вскоре понимали, что она пытается заставить их сделать. Следуя ее указующим жестам, кивкам, пыхтению и крикам, они без труда находили спрятанное в лесу лакомство. Без ее руководства они бы не знали, где его искать. Панзи никогда не указывала неверное направление или место, использовавшееся в предыдущие разы. В результате получалось, что обезьяна передает информацию о прошлом событии, сохраняющемся в ее памяти, людям, которые ничего об этом не знали и не могли дать ей никаких подсказок.

Я привожу эти примеры, чтобы подчеркнуть: есть превосходные исследования человекообразных обезьян, на которые можно опираться, делая утверждения об их чувстве прошлого и будущего, способности распознавания лиц и социальном поведении в целом. Пусть даже в этой книге я отдаю предпочтение примерам из жизни, стараясь нагляднее преподнести то, что мы знаем о наших ближайших родственниках, однако существует целый корпус научной литературы, подтверждающей большинство моих заявлений. Но не все, заметьте, и это объясняет, почему разногласия сохраняются и конца научной работы по моему направлению не видно. Конференция по человекообразным обезьянам, возможно, привлечет сотню-другую специалистов, но это сущая мелочь по сравнению с обычными конгрессами психологов или социологов, на которые частенько съезжаются до 10 000 участников. И в результате мы все так же далеки от того уровня понимания обезьян, которого многие из нас хотели бы достичь.

Большинство моих коллег – полевые исследователи. При всех своих достоинствах исследования обезьян в неволе никогда не смогут заменить изучение их поведения в природе. Мы хотим знать, что именно каждая примечательная способность, продемонстрированная в лаборатории, означает для диких шимпанзе и бонобо и какую пользу они от нее получают? Это также связано с вопросом, почему та или иная способность вообще появилась в процессе эволюции этих видов. Выгоды от умения распознавать лица вполне очевидны, но как насчет предвидения и планирования будущего? Полевые исследователи обнаружили, что бродящие в поисках пищи шимпанзе иногда собирают стебли травы и небольшие прутики за несколько часов до того, как начнут выуживать ими муравьев или термитов. Они подбирают нужные орудия по пути, в тех местах, где их много. Вполне возможно, что шимпанзе учитывают это при планировании маршрутов своих передвижений.

Пожалуй, самое важное в подобных исследованиях вовсе не то, что человекообразные обезьяны могут рассказать нам о наших инстинктах. При медленном развитии (они становятся взрослыми годам к шестнадцати) и широких возможностях обучения обезьяны на самом деле не намного больше подчинены инстинктам, чем мы. Они принимают в жизни множество решений, например: стоит напасть на новорожденного детеныша или защитить его, спасти птицу или причинить ей вред? Следовательно, мы сравниваем, какими способами люди и человекообразные обезьяны справляются с задачами, пользуясь сочетанием врожденных наклонностей, интеллекта и опыта. В этой мешанине невозможно разобрать, что врожденное, а что нет.

Тем не менее это сравнение поучительно, даже если всего лишь заставляет нас отступить чуть назад и заглянуть в зеркало, показывающее иную сторону нас самих, отличную от той, что мы привыкли видеть. Вы кладете ладонь на ладонь бонобо и видите, что ваш большой палец длиннее, берете его за плечо и понимаете, что никогда не трогали таких крепких мускулов, оттягиваете нижнюю губу и ощущаете, насколько его губа больше вашей, заглядываете ему в глаза и получаете в ответ взгляд, столь же испытующий, как и ваш. Все это открывает нам что-то новое. Моя цель – провести такие же сравнения и в отношении их социальной жизни, показать, что нет ни единой нашей наклонности, которая не была бы общей для нас и этих мохнатых типов, над которыми мы так любим посмеяться.

Подозреваю, когда люди смеются над приматами в зоопарках, они делают это именно потому, что их нервирует поставленное перед ними зеркало. Иначе почему всякие странные на вид животные типа жирафа или кенгуру не вызывают подобного бурного веселья? Приматы пробуждают определенное беспокойство и смущение, потому что показывают нас самих в безжалостно правдивом свете, напоминая, что мы, по меткому выражению Десмонда Морриса, всего лишь «голые обезьяны». Именно такой правдивый образ самих себя мы ищем – или должны искать, – и прекрасно, что теперь, больше зная о бонобо, мы можем видеть собственное отражение в двух взаимодополняющих зеркалах.