Мой 22-летний «Додж Дарт» когда-то научил меня, что самая важная часть машины не двигатель. Однажды я обнаружил, что машина останавливается полностью, только если нажать на педаль тормоза всем своим весом. Тихим утром, когда дорожное движение было не слишком интенсивным, я медленно вел свой «додж» к ближайшей автомастерской. Хотя мне и удалось доехать целым и невредимым, по пути пришлось натерпеться немало страха, и после этого мне еще месяцами снилось, что я сижу за рулем машины, которая замедляет ход, но никак не останавливается.

Сдержки и противовесы в природе так же важны, как тормоза в машине. Все регулируется, все под контролем. Например, млекопитающие и птицы совершили эволюционный скачок к теплокровности, однако теперь у них начинаются неприятности всякий раз, когда они перегреваются. В жаркую погоду или после физической активности они охлаждаются потея, махая ушами или учащенно дыша с высунутым языком. Природе пришлось создать ограничитель температуры тела. Так и для любой певчей птицы существует оптимальная величина яйца, оптимальное количество яиц в кладке, оптимальное расстояние полета за пищей, оптимальный размер добычи и так далее. Птицы, которые отклоняются от нормы, откладывая слишком много яиц или ища насекомых слишком далеко от гнезда, выбывают из эволюционной гонки.

Это применимо и к противоречащим друг другу социальным тенденциям, таким как конкуренция и кооперация, эгоистичность и стремление к сотрудничеству, раздоры и гармония. Все балансирует возле точки оптимума. Эгоистичность необходима и неизбежна, но только до какого-то определенного предела. Вот что я имел в виду, называя человеческую природу двуликой, словно Янус: мы являемся порождением противоборствующих сил, таких как потребность думать о собственных интересах и потребность ладить с другими. Если я делаю акцент на второй из потребностей, то только потому, что традиционно принято уделять основное внимание первой. Обе они тесно взаимосвязаны и вносят свою лепту в выживание нашего вида. Даже сами способности, которые обеспечивают мир, в том числе умение примиряться после ссор, никогда бы не возникли при отсутствии конфликтов. В биполярном мире в любой способности кроется намек на ее полную противоположность.

Мы обсудили конкретные парадоксы, такие как связь между демократией и иерархией, между нуклеарной семьей и инфантицидом, между справедливостью и конкуренцией. В каждом случае от одного до другого всего несколько шагов, но, как бы то ни было, социальные институты рождаются из взаимодействий противоборствующих сил. Эволюция – процесс диалектический.

Человеческая натура также по сути своей многогранна, и то же самое относится к шимпанзе и бонобо. Пусть шимпанзе по натуре более агрессивные, а бонобо более мирные, шимпанзе тем не менее умеют улаживать конфликты, а бонобо конкурируют друг с другом. На самом деле примирения у шимпанзе впечатляют еще больше, если учитывать их склонность к насилию. У обоих видов человекообразных обезьян наблюдаются обе тенденции, но в конце концов каждый по-своему достигает баланса.

Мы, будучи более последовательно жестокими, чем шимпанзе, и более эмпатичными, чем бонобо, несомненно являемся самыми биполярными приматами. Наши общества никогда не бывают полностью мирными или полностью конкурентными, в них никогда не царит безраздельный эгоизм и никогда – идеальная нравственность. Чистые состояния не свойственны природе. То, что верно для человеческого общества, верно и для человеческой натуры. В ней можно найти доброту и жестокость, благородство и вульгарность – и подчас все это уживается в одном человеке. Мы полны противоречий, но по большей части укрощенных, смягченных. Разговоры об «укрощенных противоречиях» могут показаться непонятными и даже мистическими, но они повсюду вокруг нас. Превосходным примером является Солнечная система. Она возникла из двух противоборствующих сил: одна направлена внутрь, а другая наружу. Сила притяжения Солнца уравновешивает центробежное движение планет так хорошо, что вся система остается стабильной миллиарды лет.

Неизбежная двойственность человеческой натуры прежде всего определяется интеллектом. Даже если мы привычно переоцениваем свою рациональность, невозможно отрицать, что человеческое поведение есть сочетание эмоционального порыва и разума. Нам не слишком хорошо удается контролировать древние стремления к власти, сексу, безопасности и пище, однако мы привыкли взвешивать все за и против, прежде чем приступаем к конкретным действиям. На человеческое поведение серьезнейшим образом влияет опыт. Мысль, казалось бы, слишком очевидная, чтобы даже упоминать об этом, и тем не менее такой подход кардинально отличается от того, как это нам преподносили биологи. В 1960-е гг. почти на каждую сколь-нибудь выраженную у человеческого вида наклонность навесили ярлык «инстинкта», а Instinktlehre (что по-немецки означает «теория инстинктов») Конрада Лоренца даже включала в себя «парламент» инстинктов, связывающий их все вместе. Однако проблема с термином «инстинкт» заключается в том, что он принижает значение обучения и опыта. Подобная тенденция существует и в некоторых современных научных кругах, только теперь в фавор вошел термин «модуль». Модульная теория сравнивает человеческий разум со швейцарским армейским ножом, к которому в ходе эволюции добавлялись модули для разных целей: от распознавания лиц и использования орудий до дружбы и заботы о детях. К сожалению, никто не знает точно, что такое «ментальные модули», и доказательства их существования не более ощутимы, чем свидетельства существования инстинктов.

Невозможно отрицать, что у людей есть врожденные предрасположенности, однако я не рассматриваю нас как существ, слепо выполняющих генетические программы, заложенные природой. Я скорее воспринимаю нас как импровизаторов, гибко приспосабливающихся к другим импровизаторам на сцене, а наши гены подают нам предложения и подсказки. То же самое относится к нашим собратьям-приматам. Позвольте объяснить это на примере Йеруна – шимпанзе из арнемского зоопарка Бюргерса, который повредил в драке руку. Йерун выстраивал союз с молодым, набиравшим силу самцом Никки, но во время перебранок при налаживании партнерства Никки его укусил. Хотя рана была неглубокая, Йерун сильно прихрамывал. Однако через пару дней у нас создалось впечатление, что хромал он в основном, когда молодой самец был неподалеку. Всякий раз, видя хромающего Йеруна, мы отмечали, где в этот момент находится Никки. Обнаружилось, что определяющую роль играло то, видел ли его Никки. Например, Йерун шел мимо сидящего Никки, и все то время, пока оставался в поле его зрения, скорбно хромал, но, как только оказывался у него за спиной, снова начинал ходить совершенно нормально.

Йерун, по-видимому, изображал хромоту, чтобы партнер относился к нему помягче и, может быть, даже выразил какое-то сочувствие. Вредить приятелю – шаг довольно глупый, и Йерун словно указывал на это Никки, преувеличивая свои страдания. Притворство и показуха, разумеется, нам знакомы, поскольку мы все время этим занимаемся. Например, семейная пара старается на публике выглядеть счастливой, чтобы скрыть свои напряженные отношения, или люди смеются над глупой шуткой босса. Стремление производить определенное впечатление – это то, что роднит нас с обезьянами.

Недавно мы просмотрели сотни записей шуточной борьбы между юными шимпанзе, чтобы увидеть, когда они больше всего смеются. Во время игры обезьяны открывают рот, и выражение их лиц в этот момент очень напоминает мимику людей при смехе. Особенно нас интересовало взаимодействие детенышей с большой разницей в возрасте, поскольку в этом случае довольно обычным делом является переход игр в более грубую форму. Как только это происходит, вмешивается мать младшего драчуна, причем иногда она бьет его обидчика по голове. Старший шимпанзеныш, ясное дело, хочет этого избежать. Мы обнаружили, что подростки, играющие с маленькими детенышами, смеялись гораздо больше, когда на них смотрели матери их младших приятелей. Они будто говорили: «Смотрите, как нам весело!» А когда они оказывались наедине с малышами, то смеялись меньше. Следовательно, их поведение зависело от того, может ли их увидеть мать малыша. Под ее взором они просто лучились весельем, чтобы взрослые их не трогали.

Притворство во время игры или в среде политических противников является одной из причин того, что мне сложно поверить в теорию о животных, слепо подчиняющихся инстинктам. Человекообразные обезьяны отнюдь не запрограммированы генетически на то, когда хромать, а когда смеяться, но они остро чувствуют социальное окружение. Как и люди, они обдумывают множество лежащих перед ними возможностей и решают, что делать, в зависимости от обстоятельств. В лаборатории человекообразных обезьян обычно проверяют, предлагая им абстрактные задачи, такие как поиск вознаграждения, на которое указывают экспериментаторы, или количественная оценка четырех, пяти или шести предметов по признаку «больше», «меньше» (способность, известная под названием «различение множества»). Если им это не удается, а иногда такое случается, зачастую делается вывод, что мы умнее них. Однако, когда обезьяны находятся в своем сообществе и общаются с теми, кого знают всю жизнь, создается впечатление, что они не менее умны, чем мы.

Один из самых простых способов проверить это – поместить человека в группу шимпанзе. Конечно, это нереально, потому что силой шимпанзе намного превосходят людей. Тем не менее давайте представим, что мы нашли кого-то достаточно сильного, чтобы противостоять взрослым шимпанзе. Тогда, вероятно, мы могли бы увидеть, насколько хорошо человек может вписаться в сообщество обезьян. Настоящим вызовом для него было бы завести друзей, не проявляя чрезмерной покорности, потому что без определенного уровня агрессивности любой индивидуум в итоге просто окажется в самом низу иерархии, а то и похуже. Как и в реальной жизни, чтобы достичь успеха, он не должен быть ни агрессивным задирой, ни тряпкой. В этой ситуации бесполезно скрывать страх или враждебность, потому что язык человеческого тела для шимпанзе как открытая книга. Могу заранее сказать, что освоиться в группе шимпанзе было бы ничуть не проще, чем в среднестатистическом человеческом коллективе на работе или в школе.

Все это говорит о том, что социальная жизнь человекообразных обезьян во многом связана с рациональным принятием решений. По этой причине если сравнивать между собой людей, шимпанзе и бонобо, то придется выйти далеко за пределы таких понятий, как «инстинкты» или «ментальные модули», как бы мы их ни определяли. Все три наших вида сталкиваются с похожими социальными дилеммами, и им приходится преодолевать одни и те же противоречия на пути к высокому статусу, половым партнерам и ресурсам. Для поиска решений они используют все свои умственные способности. Правда, наш вид способен заглядывать намного дальше вперед и оценивать больше вариантов, чем обезьяны, но это вряд ли можно считать фундаментальным различием. Даже если мы используем самый лучший шахматный компьютер, правила игры в шахматы все равно остаются прежними.