Глава 8
Мир был покрыт туманом, где прятались призраки. Их голоса звучали отдаленно, неразборчиво и глухо, как со дна колодца. Иногда Габриэль видел неясные лица, подсвеченные дрожащим и мутным светом. Они выступали из густого тумана лишь на мгновение, а затем расплывались, растворялись в нем, словно две крупные капли белой краски, упавшие в воду.
Мэйт не знал, есть ли в нем еще хоть капля жизни или всю ее выпила голодная, хищная тьма. Сознание, как и все вокруг, заволокло жаркой мглой. Последнее воспоминание лишь наполняло тело страхом и обжигало болью, но не давало ясности. Габриэль помнил, как он прыгнул в черную пасть гигантского вихря, как закружился в нем, пытаясь разрушить. А потом…
Потом была тьма. И она возвращалась всякий раз, когда мэйту казалось, что он вот-вот очнется, сбросив тугие многочисленные путы, порожденные магией. Тьма пугала его больше всего. Он боялся, что она может забрать его навсегда. И радовался, когда приходили призраки. Их явление давало робкую надежду на то, что он не сгинет в темной бездне.
Призраки шевелили губами, шептали, но Габриэль не понимал ни слова. А когда хотел спросить сам, то вновь проваливался во мрак, где не было даже тумана. Была только вечная ночь, без лунного и звездного света. Страшная ночь. И чтобы не остаться в ней навсегда, мэйт цеплялся за воспоминания, как за веревку, брошенную в глубокую яму.
Он вспоминал теплую улыбку отца, его длинные серебристо-серые волосы. И прелестную Лени с ее звонким детским голосом. И светловолосого курносого мальчишку, смотрящего на незнакомца сквозь круг литуса. И бесконечную полосу безымянного леса, его бессчетные запахи и звуки. И холмы Грэйтлэнда, походившие на огромное, зеленое и волнистое море. Иногда воспоминания помогали, иногда – нет…
Внезапно сквозь толщу воспоминаний, сквозь морок пробился нечеткий звук – не то стон, не то звон – и, вибрируя, понесся по безмолвному миру десятью тысячами гремящих, кричащих воинов, оживляя этот странный мир, раскалывая густую тьму на мелкие осколки. Звук не стихал со временем. Наоборот, нарастал, как шум летящего войска. А вместе с ним нарастала и боль.
Тело, миг назад казавшееся легким, как дымка, неожиданно обрело вес. Габриэля будто вытолкнуло со дна реки на ее поверхность. Подбросило безжалостно и сильно – в бурлящий, стремительный поток. Ноги, руки дернулись, по спине разлилась боль, свет ослепил глаза, в нос ударил запах пота. Звуки и запахи сразу вцепились в очнувшегося мэйта.
– Хвала богам, – произнесли за стеной света. Произнесли тихо, без особой радости, но и без злобы, словно для порядка.
Голос принадлежал мужчине. Габриэль попытался встать, но измор тяжелой лапой придавил немощное тело к ложу.
– Не вставай, ты еще слишком слаб, – предупредили мэйта.
Из раздраженных глаз, привыкших к темноте, невольно потекли слезы. Широкое желтое пятно света, повисшее над Габриэлем, двинулось в сторону и опустилось, открывая незнакомца. Смуглый крепкий мужчина пододвинул стул к кровати, опустился на него и поставил волшебный фонарь на пол.
Габриэль встретился взглядом с незнакомцем: в чужих серых глазах вроде бы не таилась угроза, но и дружелюбными их назвать было нельзя. Впрочем, подрагивающие огоньки волшебного фонаря мешали полностью прочесть внимательный взгляд.
Незнакомец молчал, словно давал Габриэлю время прийти в себя, осмотреться, вспомнить. И мэйт воспользовался этим негласным великодушным предложением. Место, где он лежал, сложно было назвать комнатой. Даже в рыбацких хижинах на Семи островах светлее и просторнее. Потолок нависал так низко, что казалось если подняться, то непременно заденешь его головой. На стенах из серого камня с красными прожилками не было ничего: ни полок, ни крючков. Да что там стены – здесь не имелось даже окон, поэтому воздух был жесткий и с неохотой лез в легкие. В двух шагах от ног темнел провал входа в форме арки. Рядом с кроватью стоял не то крошечный столик, не то большой табурет, плотно заставленный глиняными плошками и грязными склянками. Словом, место напоминало темницу. Габриэль на всякий случай бросил взгляд на ноги, проверяя, не связаны ли они, и вспоминая звук, вытянувший сознание из бреда. Сейчас, когда туман выветрился из головы, Габриэль понял, на что походил тот спасительный звук. На звон цепей. Но, к счастью, ни цепей, ни каких-либо других пут на ногах не было. Да и руки были полностью свободны, их сковывала лишь слабость.
Мэйт убедился, что не был пленником, но это не значит, что узников здесь не было вовсе. Со стороны входа зазвенел металл. И Габриэль увидел, как в сумраке коридора серой змеей скользнула цепь. Мэйт перевел взгляд на незнакомца. Тот продолжал сидеть как ни в чем не бывало, ожидая вопросов. Блестела потная лысина, пролегающая ото лба до макушки; оставшиеся волосы белее белого. Да, незнакомец был седым, а лицо его покрывала заметная сетка морщин, но назвать его стариком язык не поворачивался. В свете волшебного фонаря ясно было видно каждую упругую мышцу. И каждый шрам. На тугой загорелой коже светлые рубцы казались искусственными, приклеенными. А было их столько, словно на груди незнакомца пытались нарисовать острием ножа карту Андрии.
– Ты тот, кого называют Погорельцем? – предположил Габриэль, вспоминая жуткие истории, рассказанные Итаном.
– Можешь звать меня так, если хочешь, – равнодушно ответил маг. – Мне все равно.
– Нет. Я хочу знать твое настоящее имя.
– Готтилф… – ответил чародей и, подумав, не без желчи добавил: – Мой мэйт.
Услышав последнее слово, Габриэль дернул головой и приподнялся на локтях. Обращение Готтилфа ошеломило его. Как, все боги Элементоса, маг узнал, что перед ним сын мэнжа Семи островов? Габриэль с опасением взглянул на чародея, ничего не говоря. Потом крепко задумался, подбирая разумный ответ. Возможно, в горячке…
– Я бредил, – вслух подумал Габриэль. – Так ты понял, кого поймал твой вихрь?
– Вихрь был действительно моим, и ты действительно бредил… – пояснил маг, окинув взглядом Габриэля так, будто видел в первый раз. – Но о твоем высоком роде я узнал намного раньше, чем твои губы прошептали имя мэнжа Семи островов.
Чародей вытянул руку, положил ладонь на грудь Габриэлю и мягко надавил, предлагая мэйту опустить спину. Габриэль не стал противиться: расслабил руки, положил голову на подушку.
Он был потрясен! Мало того, что каждый встречный в Грэйтлэнде рано или поздно догадывался о его происхождении, так еще и делал это каким-то неведомым образом. Ну ладно Итан: мальчика видел схватку на берегу озера. Но Готтилф?..
– Не мучай себя догадками, не трать свои благородные силы зря. Все просто: на тебе лежит печать мэнжа.
Габриэль тяжко вздохнул, услышав о печати мэнжа – о волшебном знаке, невидимом для своего носителя, но открытого для других чародеев. Последний никчемный маг даже в пьяном угаре при взгляде на печать понял бы, что перед ним находится мэйт. Прочел бы ее, как страницу из книги.
Габриэль опять вздохнул, уставившись в потолок. Мысли стремительно ветвились, путались, заполняя горячую голову. Маг, очевидно, почувствовал, что мэйта сейчас лучше не трогать. Он молча поднял глиняную плошку, помешивая зеленоватый отвар.
Запах отвара был резким, неприятным и незнакомым. Впрочем, Габриэль уже смирился с тем, что каждый день, проведенный в Грэйтлэнде, открывал новые запахи и звуки. В этом даже имелось особое очарование. Но с тем, что отцовская опека следует тенью, смириться было сложно.
Неужели мэнж изначально опасался, что его сын сбежит из башни? Габриэль не мог в это поверить. Однако человек, указавший на доказательство, был реален, как боль в спине, и спокойно сидел рядом, шурша ложкой по кривым стенкам посудины. Подумать только, защита мэнжа, его магическая печать. Искусное, коварное, древнее колдовство. И очень полезное, если твой сын собирается сбежать в земли бездарей.
Габриэль мысленно похвалил отца, подивившись его хитрости, и укорил себя за то, что не в силах понять замысел мэнжа. Было ясно лишь то, что отец колдовал над ним и знал о побеге. Но когда это случилось? Габриэль не помнил, чтобы отец сплетал пальцы в знаке или шептал слова заклинания в его присутствии. Хотя… возможно, тем самым утром, когда он спал… Нет, тогда почему ни один из магов, встреченных после побега на Янтарном острове, а потом и на Безымянном острове, не обратил никакого внимания на мэнжа? А маг с Грэйтлэнда сразу заметил волшебную печать. Получалось, что защита либо начинала действовать спустя какое-то время, либо ее поставили перед самым отплытием на Безымянном острове. И первое, и второе звучало совершенно невероятно. Подобное заклинание, проявляющееся со временем? Чушь, вздор! Легче было поверить в то, что знак тайно поставили в ночь перед отплытием с Безымянного острова. Впрочем, время и место тайной волшбы не имело большого значения. Ее причина была намного важнее. Если отец, да продлит Тиррацея его жизнь, не желал отпускать пленника, то зачем поставил на него защиту? Если действительно верил, что ни стража, ни крепкая дверь не удержат ценного узника, то ограничился ли только магической печатью? Или… приказал кому-нибудь из своих верных людей следить за мэйтом?.. Возможно, именно поэтому путь до Безымянного острова казался чересчур спокойным. В любом случае океан не оставил надсмотрщикам ни малейшего шанса выполнить задание… О боги, Габриэль похолодел от следующей мысли: ему привиделся отец, чья ослабевшая рука отпускала листок с вестью о кораблекрушении.
– Готтилф, скажи, ты по-прежнему верен Аладару?
Чародей перестал мешать свое снадобье, внимательно посмотрел на Габриэля, словно все еще не верил, что перед ним сын мэнжа Семи островов.
– Я верен магии и четырем богам Элементоса, – уклончиво ответил Готтилф. – У тебя есть какая-то просьба… мой мэйт?
Габриэлю жутко не понравилось, с какой интонацией сказано последнее слово. Готтилф как будто произносил название болезни. При этом отнюдь не страшной. Что-то легко излечимое, вроде насморка. Поэтому у Габриэля сразу появилось второе желание.
– Во-первых, перестань говорить мне «мой мэйт». Я стараюсь не думать о своем прошлом, пока нахожусь в Грэйтлэнде.
После короткой паузы чародей продолжил спокойно мешать зеленоватое варево.
– Именно поэтому ты на глазах бездарей прыгнул в мой вихрь, пытаясь его рассеять?..
– На то была другая причина, – мрачно ответил Габриэль, признавая всю справедливость вопроса.
– Можно узнать какая?
– Это непростая история, – ответил Габриэль.
– А что «во-вторых»?
– Во-вторых, ты должен предупредить моего отца, что я жив и здоров. И я прошу тебя не как мэйт, а как маг.
Сделалось тихо; в сумраке коридора скреблась, словно голодная крыса, о камни чья-то цепь.
– Это будет сложно, – со вздохом сказал Готтилф. – Но думаю, я смогу тебе помочь. – Он подал Габриэлю плошку с отваром. – Пей.
Мэйт вдохнул неприятный пар, припал губами к краю плошки и начал жадно пить неизвестное зелье, только сейчас поняв, насколько сильно изнемогает от жажды. Прежде он никогда не позволил бы себе выпить неведомый отвар, поднесенный едва знакомым человеком, который к тому же отчего-то недолюбливал мэнжа Семи островов. Но сейчас… Обижать подозрением мага, способного послать весточку отцу, Габриэлю не хотелось. Да и вряд ли Готтилф выходил его лишь затем, чтобы потом отравить. К тому же отвар хоть и пах скверно на вкус, был куда лучше влаги веллиса, а главное – утолял жажду.
Отвар был непрост. В горячей жиже горчил хьюманит, но чудо-корень был явно не основным компонентом неизвестного зелья. Он лишь дополнял травянистый взвар, то появляясь, то исчезая в нем. Габриэль ощутил, как после первого глотка оживает магия, будто тоже хочет испробовать целебную влагу. Вместе с теплотой по телу разливалось чужое колдовство, наполняя руки и ноги силой, изгоняя боль из бока и головы. Отвар действовал невероятно быстро, словно после каждого глотка попадал прямо в кровь. Стало жарко, на лбу мгновенно выступил пот, но зато исчезло напряжение из мышц, как если бы над ними потрудились массажисты Семи островов.
Габриэль выпил отвар до капли, протянул пустую плошку чародею.
– Спасибо.
Мэйт хотел подняться, но Готтилф опять его остановил, положив ладонь ему на грудь.
– Пока ты должен лежать. Дай отвару разойтись как следует.
– Я пленник? – решил уточнить Габриэль, не понимая чрезмерной опеки со стороны мага.
– Нет. Конечно, нет. Ты волен делать, что хочешь.
– Хорошо, – сказал мэйт и, вопреки предупреждению, сел на край кровати.
Готтилф не стал возражать, наблюдая дерзкое нарушение запрета.
– Можешь снять с меня печать мэнжа? – не глядя на мага, поинтересовался Габриэль.
– Нет. Да и зачем?
Мэйт вздохнул, разглядывая подрагивающее пятно света на неровном полу. Габриэль не видел чародейские глаза, но чувствовал взгляд Готтилфа. И ожидал вопроса.
– Ну и какого Хьола ты прыгнул в мой вихрь?
– Хотел помочь несчастным…
– Помочь?!
Тень на полу колыхнулась. Габриэль поднял взгляд на вспыхнувшего от раздражения Готтилфа. Маг действительно был зол. Огоньки волшебного фонаря, отражающиеся в глазах Готтилфа, казалось, стали ярче, разгорелись. Злились вместе с ним.
– Помочь – кому? Бездарям? Чему только тебя учат на твоих островах, мальчик?
– Меня учили тому, что любая жизнь бесценна, – с нарастающим гневом начал Габриэль. – А еще меня учили, что если твой противник слаб и беззащитен, то в таком поединке нет никакой чести… старик.
– Вон в чем дело. Ты думаешь, что я отнимаю у них жизни?
– А разве нет?
– Когда-то… – Готтилф горестно вздохнул, задумался, потом спокойно продолжил: – Я действительно забирал их жизни, чтобы утолить свою ненависть. Одну за другой, одну за другой. Я даже не могу вспомнить, скольких я убил. Не сказать, что я горжусь этим… Впрочем, и не особо сожалею. Я уничтожил бы весь Грэйтлэнд, если бы это вернуло мне жену и детей. – Маг опять задумался. – Теперь я их продаю в рабство. Ловлю, как когда-то ловил зверей, и продаю. И буду так делать до своего последнего дня.
– Это неправильно, – робко возразил Габриэль.
– Возможно. – Готтилф остался спокойным, несмотря на возражение. – Но мне нужно на что-то жить. Мне нужно держать село в постоянном страхе. Чтобы каждый из этих никчемных ублюдков помнил, что случилось двадцать лет назад. Хотя…
– Ты был охотником?
– И охотником, и рыбаком, и магом в армии… твоего отца.
– Почему ты не ушел со всеми, когда пал Мирацилл? – осторожно спросил Габриэль.
– Я хотел… Хотел забрать семью и уйти. Но бездари забрали ее раньше.
В коридоре загремела цепь. Габриэль повернулся на шум и увидел во мраке коридора высокую тощую женщину. Она горбилась, чтобы не удариться головой о потолок. Густой морок не позволил разглядеть ее ясно. Незнакомка молча прошла мимо, волоча за собой тяжелую цепь, словно серый хвост. Призрак, тень – не человек, Габриэль смотрел на нее с сочувствием.
– Кто она?
– Бездарь. Помогает мне по хозяйству. И… гниет в подземелье вместе со мной.
В подземелье… Значит, он не ошибся. Габриэль окинул взглядом комнату, похожую на темницу. Неудивительно, что здесь так душно и неуютно, земля давит сверху. И неудивительно, что Погорельца до сих пор не поймали волисты.
– Мы глубоко?
– Достаточно, чтобы сверы нас не унюхали.
– Женщина. Она тоже из села?
– Да, – кивнул Готтилф. – Если хочешь, можешь ее поиметь. Хотя, думаю, для тебя она слишком стара и простовата.
От дикого, бесчеловечного предложения Габриэль стиснул зубы, сдерживая накатившую ярость. Ему нестерпимо захотелось ударить безумного Готтилфа. Но, увы, именно этому чокнутому магу, держащему на цепи несчастную женщину, мэйт был обязан жизнью. И именно этот глупый седой маг, расписанный ужасными шрамами, должен был передать отцу столь важную весть. По ладоням пробежали серебристо-алые искры. Готтилф, к счастью, даже глазом не моргнул, заметив их.
– Это неправильно, – уже твердо произнес Габриэль. – Она – не животное.
Маг зевнул, почесал затылок, демонстрируя полное равнодушие к возражениям Габриэля. Но тот продолжил:
– Твоя семья. Твоя боль… Это не повод…
– Замолчи! Ты ничего не знаешь о боли. Ты не снимал с пики голову собственной жены и не вытаскивал из горы еще горячего пепла обгорелые трупы собственных детей. Одному из них было всего два года. Ублюдки Эдварда Однорукого, гореть ему в Хьоле вечность, не пощадили даже малышей. Так что не тебе говорить мне о боли, мальчик.
– Как это случилось?
– Когда началась война, во все ближайшие села и деревни были отправлены гонцы, чтобы предупредить магов. Все, кто хотел отправиться на острова, должны были немедленно следовать в порт на Крабовом берегу. Никто из Диама в порту так и не появился. Не то гонцов убили в пути, не то гонцы опасались появляться в поселке, который находился так близко к границе Фитии. Возможно, про Диам просто забыли. – Готтилф поднялся, вздохнул. Он оказался выше ростом, чем предполагал Габриэль. – А потом я вернулся, – отрешенно сказал он.
Габриэль тоже встал.
– Мне нужно на воздух, – сказал он, проводя ладонью по потному лицу.
Готтилф поднял фонарь, молча кивнул на выход и, пригнувшись, вышел в коридор. Мэйт направился следом, купаясь в густом свете волшебного фонаря. Прозрачный кокон, наполненный безобидной магией, был установлен в фонаре неправильно, без нижней опоры. Поэтому качался и звонко бился о стеклянный сосуд, гоняя пятно света со стены на стену. Глядя на игру лучей, Габриэль вспомнил: бездари считали, будто маги помещают в фонари живых светящихся жуков. Хотя на самом деле это был всего лишь кокон, крепкий, похожий на огромную сосульку и способный беречь магию долгое время. И кокон, стоит заметить, вовсе не жука, а кларуса, мотылька, живущего на Семи островах. Но сейчас из-за тряски казалось, что в фонаре и вправду мечется огромный светящийся мотылек, а не его бездушный кокон. Габриэль улыбнулся, но потом подумал о несчастной женщине, чья цепь шуршала во мраке коридора, и ему стало стыдно и дурно, будто это именно он пленил и заточил ее в подземелье Диама.
Коридоры подземелья оказались узкими и короткими. Габриэль не прошел и тридцати шагов, как перед ним из мрака выступила каменная лестница – несуразная, крутая, с мелкими опасными ступенями. Готтилф взошел на нее, поставил фонарь, накинув на него тряпку, и замер, прислушиваясь и водя носом по воздуху.
Спустя пару звитт чародей осторожно сдвинул крышку, высунул голову, повертел ею, изучая обстановку, и наконец-то дал знак, что можно выбираться. В подземелье хлынул воздух прохладной летней ночи, подогревая желание поскорее покинуть душный коридор.
Как только чародей оказался снаружи, Габриэль ухватился за край провала. После чего подтянулся на руках и с облегченным вздохом выпрямился в полный рост. Под звездным небом, под равнодушным взглядом луны, купаясь в море свежего воздуха.
– Далеко не уходи, – сразу предупредил Готтилф.
– Не буду, – буркнул мэйт, изучая местность.
На небе блестели тысячи звезд. Пахло солью; на западе тихо шептали волны, хотя самого моря не было видно. Из мрака выступали развалившиеся домишки, целых среди них Габриэлю найти не удалось. Диам был страшен, как и говорил Итан. Под ногами шуршали, качались старые гнилые доски, земля вокруг входа в подземелье была завалена ими основательно.
– Зачем ты здесь? – вдруг спросил Готтилф.
– Хотел увидеть мир, – честно ответил мэйт, понимая, что в обстановке поселка-призрака ответ звучал…
– Глупо, – сказал последний житель поселка.
– Не менее глупо, чем маг, бегающий по ночам в маске и шкуре волка.
Готтилф промолчал. Он сидел на груде досок, разглядывая небо.
– Если хочешь, можешь идти. Я тебя не держу. Ночью здесь безопасно. Не волнуйся, отец узнает, что с тобой все в порядке.
Габриэль ничего не ответил. Он уйдет, он обязательно уйдет. Но не сейчас…
