Глава 1
Габриэль Альтирэс, старший сын достопочтенного мэнжа Семи островов, не отрывал взгляда от карты. Огромная карта, вставленная, точно картина, в золоченую раму, висела напротив кровати, встречая его своим великолепием, своей грандиозностью каждое утро и провожая в сумерки снов каждую ночь.
У Габриэля было много карт Андрии. Нарисованных здесь, на Семи островах, и привезенных из далеких стран. Совсем новых, искусно выписанных на бумаге, от которой еще пахло чернилами, и созданных древними мастерами на бараньей коже; последние карты каким-то чудом пережили века и не одну сотню прикосновений человеческих рук. Быть может, не только человеческих… Но эта карта, повешенная напротив кровати, была самой любимой. Холст сверкал мелкими рубинами, разбросанными по крупным городам материка Грэйтлэнда. Переливался перламутровыми ракушками, устилающими берега. Синел морями и океанами – настолько живописными, что при взгляде на них слышался шум волн. Карта делала бескрайний Грэйтлэнд ближе, разжигая мечту.
В свете волшебного фонаря, разгоняющего мрак летней ночи, карта Андрии выглядела особенно красиво. А еще, насколько знал Габриэль, эта была самая точная и подробная карта на Семи островах. И он знал каждый город, каждую реку, каждый остров, нанесенные на нее истинным мастером. Знал так, как знают ее картографы. И если бы его вдруг заставили воспроизвести карту всей Андрии, он нарисовал бы ее без колебаний, не пропустив ни одной детали.
Ах, Грэйтлэнд – бескрайняя земля! Она начала манить Габриэля с тех самых пор, как он изучил последний уголок на Семи островах, побывав в деревне рыбаков – в Скафке, расположенной на острове Серебряного месяца. Именно тогда, четыре года назад, он, юный мэйт Семи островов, понял, что ему непременно нужно увидеть самый крупный материк Андрии – Грэйтлэнд. И именно тогда, качаясь в рыбацкой лодке вдали от берега, он впервые так близко увидел спирфлама. Ни одна картина, ни один рассказ не могли передать всего величия черного дикого спирфлама. Воздух, рассекаемый мощными перепончатыми крыльями, загудел, когда громадная тень пронеслась над лодкой, вселяя одновременно радость и страх. Стражники, готовясь к атаке, сразу сложили пальцы знаками, чтобы защитить сына мэнжа, сидящего с раскрытым ртом… К счастью, спирфлам не обратил на лодку никакого внимания, продолжив свой величественный полет.
Острова были такими мелкими, такими ущербными по сравнению с Грэйтлэндом. Семь серых камешков рядом с дорогим ожерельем. Горсть сухих крошек, лежащих вблизи ломтя свежевыпеченного хлеба. Несколько соскобленных чешуек, почти незаметных в сочном блеске выловленной гранд-рыбы…
Габриэль подложил руки под голову, продолжая разглядывать восхитительную карту-картину. Продолжая грезить о Грэйтлэнде, отталкивая сон. Подушку, казалось, набили опилками, а не пухом. Привычное легкое покрывало нынешней ночью вдруг стало жечь, покалывать кожу сквозь ночную рубаху. Пришлось его сбросить, чтобы не изойти потом. Но было все равно жарко, несмотря на распахнутое окно. И невзирая на холодную ночь, какие всегда стояли на Семи островах даже жарким летом.
Ветер загонял в покои шепот океанских волн и приносил тонкий пихтовый запах Мелтийского леса. Небо за окном напоминало темно-синее, с мелкими жемчужинами платье ноби Хастрит, супруги дирра острова Красного камня. Круглая, как щит Демоцея, луна белела на ночном небосводе.
Габриэль подергал ночную рубаху на груди. Ткань противно липла к потному телу. Он все равно вспотел. Но не из-за жары и не из-за хвори, а из-за грядущих перемен. Если все пойдет по плану, уже завтра он будет встречать ночь не во дворце, а в каком-нибудь трактире, на Безымянном острове – единственном мостике, связывающем Семь островов и Грэйтлэнд. И… последнем месте, куда во всем мире, во всей Андрии, может спокойно ступить маг, не опасаясь за свою жизнь.
По телу Габриэля пробежала приятная дрожь при мысли о побеге, при мысли о Грэйтлэнде – земле настолько большой, что не хватит и жизни, чтобы побывать во всех ее многочисленных городах, лесах и портах.
Великая земля… И, к сожалению, земля, принадлежащая бездарям. А ведь двадцать лет назад часть этих бескрайних земель принадлежала мэнжу и его диррам. Пусть не самая обширная, богатая и плодородная часть, но все-таки… От Крабового берега до Фитийских лесов. Пока его отец не заключил мира с королями бездарей, подарив этим стервятникам прекрасный город Мирацилл и поклявшись навсегда оставить Грэйтлэнд. Нет сомнения, что заключенный мир спас жизни многих островитян, но навсегда лишил их возможности ступать на землю бездарей.
Габриэль вздрогнул от накатившей низкой мысли. Боги Элементоса! Он начал рассуждать так же, как его вечно мрачный дядя и его жалкие прихвостни, так и не простившие своему мэнжу отданного куска Грэйтлэнда. Он посмел осудить отца, который не заслуживал осуждения. Только не отец! Он все сделал правильно, он стольких спас… А дяде и его ничтожным прихлебателям всегда было плевать на чужие жизни. Их интересовали лишь земля, власть и деньги. Многие из них вообще не участвовали в той войне, отсиживаясь в высоких башнях из крепкого камня, под магической защитой Семи островов. Как после этого они могли упрекать отца, который дважды едва не погиб, обороняя Мирацилл?..
Габриэль слез с кровати, стянул влажную от мрачных дум ночную рубаху и, обнаженный, высунулся в окно, потирая мочку уха. Разгоряченное тело обдало приятной прохладой. Чуткий, как и у всякого мага, нос распознал в букете ароматов сладкий запах жасмина. Ветер менялся с юго-восточного на юго-западный, неся пьянящий дух скромных садов Янтарного острова. Запахи ночной фиалки, розы и, конечно, хрустальной орхидеи сходились в ярком карнавале.
Внизу, во мраке ночи, часто простучали копыта, на мгновение нарушив монотонную мелодию бьющихся волн. Впереди, в далеком свете волшебных фонарей, по стене, словно призраки, неспешно бродили стражники – еле заметные из дворца. Было тихо и спокойно. Вот чего добивался отец, подписывая договор о мире и жертвуя всего лишь клочком земли, подумал Габриэль. Мира, тишины и спокойствия. Если бы не мэнж, эти стены наверняка превратились бы в груду серых камней, облитых кровью и огнем.
– Предатели, – прошипел Габриэль, надевая свежую рубаху. – Все они предатели, не понимающие, чем могла обернуться война.
А он? Кто он, если не предатель? С этой ужасной мыслью Габриэль упал на кровать. Почему он раньше об этом не подумал, когда начал готовиться к побегу? Когда истории Семи островов стал предпочитать историю стран Грэйтлэнда, а урокам магии – искусство боя на мечах, любимом оружии бездарей. Оружии, которое отправило в могилу не одного его соплеменника.
О боги! Габриэль схватился за голову. От мучительных, темных мыслей она, казалось, треснет, как раковина под ножом ловца жемчуга. Габриэлю захотелось зарычать, что-нибудь разбить, кого-нибудь ударить. Будь он спирфламом, сейчас брызнул бы огнем, чтобы освободить бушующее, нестерпимое пламя в груди.
Как он еще глуп! Как все-таки он невыносимо глуп! Своим побегом он предаст отца не меньше, чем… Своим побегом он подставит отца и нанесет Сапиэносу немыслимое оскорбление. Дирр острова Красного камня и ноби Хастрит вряд ли будут в восторге от того, что их милая страшненькая доченька, которую им удалось так хорошо пристроить, осталась без жениха. Впрочем, до свадьбы еще полгода… А после нее ни о каких побегах не может быть и речи. Он, Габриэль, станет полноправным мэнжем, и ему придется править, держа в кулаке всех тех, кто желает вернуться в Грэйтлэнд. И не просто вернуться, а забрать то, что когда-то им принадлежало. А это означает неминуемую войну. Трон его удел. К нему его, мэйта Семи островов, готовили самые искусные сциники.
Барталд, его брат, – вот кто должен править Семью островами! Увы, боги недоглядели, и он появился на свет на полтора года позже своего брата, мечтающего увидеть мир вопреки всем запретам.
Что за глупые законы?!! Если была бы хоть малейшая возможность их изменить, то он не задумываясь отдал бы трон Барталду, который ни в чем ему не уступает. Но, в отличие от своего непутевого старшего брата, не видит во снах вершины гор Бэй-Цэнга, трепещущие паруса летающего города Смулау и огромные коптящие трубы Дарквы, чей черный дым не в силах рассеять даже бог неба и ветра – Демоцей.
Это нечестно! Несправедливо! И если бы дело было только в свадьбе… Покинув остров и ступив на землю бездарей, он, житель Семи островов, нарушит договор. Конечно, вряд ли его казнят, как какого-нибудь бедного рыбака, но этот проступок бросит тень на весь род Альтирэсов. Поглядите-ка, сын мэнжа Семи островов не уважает закон!
К сверам законы! Он понимал последствия и раньше. Да и отец не позволит Барталду сесть на трон, даже если перепишут правила. Барталд слишком долго находился под чуткой опекой своего хитрого дяди, изо дня в день отравляющего племянника собственной необузданной ненавистью к бездарям. Назначение Барталда мэнжем рано или поздно приведет к войне.
Габриэль уткнулся лицом в подушку, сдавливая ее что было сил. Проклятая свадьба!
Но… во всяком случае, полгода у него еще есть. Он незаметно оставит острова, а потом, посмотрев мир, взглянув на него одним глазом, также незаметно вернется. Отец что-нибудь придумает, когда прочтет прощальное письмо. Он – мэнж.
Габриэль запыхтел. Медлить нельзя. Иначе зачем было учиться владеть магией и мечами, если всю оставшуюся жизнь его драгоценную задницу все равно будут охранять лучшие стражники Семи островов? Зачем было постигать языки, если на двух из трех можно поговорить только с седовласыми сциниками, собственным братом или Громом? Зачем с малых лет его пичкали рассказами о дивных дальних странах, которые он никогда не увидит, если останется на Семи островах?..
Зачем?.. Габриэль заколотил кулаками по подушке, чувствуя, как в нем пробуждается магия. Та самая сила, из-за которой бездари брезгливо называли жителей Семи островов мирклями и демончой, вкладывая в эти слова весь свой страх, всю свою зависть и ненависть к островитянам. Сила, способная разрушать и лишать жизни.
Габриэлю опять сделалось жарко. Мысли, страшные и прекрасные, галдящие и еле слышные, заполнили голову, забились, заплескались в ней, словно огромный косяк рыбы, попавший в умело поставленную сеть. Одни сверкали ярко, лучшими самоцветами Семи островов, другие прятались в сумерках сознания, выжидали, готовясь выпрыгнуть из мрака, как океанская венена, и вцепиться в обессиленный, беззащитный разум. Габриэль видел снежные шапки гор Бэй-Цэнга и суровое лицо отца, который в гневе рвал оправдательное письмо сына. Видел спирфламов, кружащих в небе, и оскорбленную, рыдающую в материнскую грудь юную ноби Бруну. Видел, как над ослепительно белыми башнями Мирацилла всходит солнце, золотя знамена, и…
Это было невыносимо! Габриэль стиснул подушку, в этот момент по его потным ладоням проскочили серебристо-желтые искры, и белый мешок, обшитый кружевами и туго набитый пухом, в мгновение ока исчез в языках пламени.
– Мэйсе! – выругался мэйт, спешно накрывая подушку покрывалом.
В спальне повис густой запах гари. Над кроватью закачалась паутина дыма, медленно растворяясь в свете волшебного фонаря.
– Ну, прекрасно, теперь еще и это, – с досадой покачал головой Габриэль, слезая с кровати.
Он вновь подошел к окну, глянул вниз. Ветер ласкал тело, нос чуял лишь запах паленого пуха. С улиц доносились скрип колес и неспешный стук копыт: по ближайшей мостовой тащилась телега. Габриэль поднял взгляд: стражники на стенах серыми тенями шевелились в мутном желтом свете фонарей.
Вонючий дым все еще плавал по комнате, но дышать стало легче. Габриэль внимательно осмотрел простыню в надежде, что она нигде не тлеет, после чего завернул в нее остатки подушки, завязал узлом и бросил в угол. Но тут же подумал, что следы его гнева сразу найдут и непременно тут же доложат об этом отцу, поэтому поднял узелок и спрятал его под кровать. Вновь выругался, только чуть тише, и лег на край кровати, положив одну руку под голову, а другую свесив так, что она касалась ковра.
Нужно было спать. Нужно было обязательно выспаться перед завтрашним днем, думал Габриэль, закрывая глаза. Если завтра он хоть на звитту потеряет внимание, то годы подготовки, все его планы превратятся в то, что сейчас остывает в комке из простыни. Весь день рассчитан по мьюнам, и любой неверный шаг может обернуться полным крахом. И все из-за чего? Из-за того, что он не выспался.
Свет волшебного фонаря ощущался даже сквозь веки. Не открывая глаза, Габриэль направил руку в его сторону, собрал из пальцев знак и уже хотел произнести слова, способные загасить фонарь, но… передумал. Нужно было не только спать, но и беречь силы. Не тратить их на мелочи вроде фонаря. Тело уже приятно потяжелело, чувствуя сон, однако пришлось подняться и затушить фонарь.
Комната погрузилась во мрак; блеск карты померк, комод, стоявший под ней, стал едва различимым – глаза еще не привыкли к темноте. Луна и звезды, казалось, стали светить ярче. Габриэль вернулся в кровать, лег лицом к двери, прячась от сияния небесных светил.
В голове просветлело, мысли потекли спокойно и тихо, мелким ручейком. Габриэль зевнул, погружаясь в воспоминания…
Сциник Вензис однажды рассказывал ему о зу-ши, каменных существах, которые обитают в горах Бэй-Цэнга и прекрасно видят в темноте, но боятся света. Считалось, что зу-ши были первыми, в кого богиня земли и плодородия вдохнула жизнь. И, судя по легенде, вышло это случайно. Воздвигая леса, меняя горы, заливая пустоши зеленой травой, прекрасная Тиррацея так увлеклась, что случайно поранилась об острый камень, который ожил от капли божественной крови. В наказание за свои слезы Тиррацея прокляла камень и бросила его в Бэй-Цэнг, в чьих горах он застрял и рассыпался. С тех пор зу-ши не покидают пределы гор, опасаясь гнева Тиррацеи, запретившей каменному народу видеть белый свет. Впрочем, зу-ши – не единственные существа, способные видеть ночью не хуже, чем днем. Еще были шэн-лины, жившие в лесах того самого Бэй-Цэнга, пока их чуть было не истребили. И ведь это случилось совсем недавно. В начале этого лета, несколько дней назад, пришли вести о том, что армия Эдварда Однорукого вторглась в земли шэн-линов… В Грэйтлэнде все время что-то происходило, что-то менялось: жизнь бурлила и кипела. На островах, увы, было иначе.
Габриэль вновь зевнул, размышляя над печальной участью двух народов. Боги и короли порой бывают очень жестоки. Но и они, если подумать, не всесильны. Богиню поранил обычный камень, бог неба и ветра Демоцей не в силах разогнать черные тучи над Дарквой, а для королей и мэнжей свобода и любовь – непозволительная роскошь. Какая тут свобода, когда страшно сделать глоток из поднесенного кубка, а рядом, как тень, всегда стража? Какая тут любовь, если отцы договариваются о свадьбе, когда дети едва появляются на свет?.. Нет, он так жить не должен!
– Пекло Хьола, – произнес Габриэль, вспомнив лицо ноби Бруны, и, распахнув глаза, бросил взгляд на ладони.
Руки подозрительно потеплели, но, к счастью, молний пока не метали. Мэйт втянул носом воздух, но, кроме дыма, ничего не унюхал. Глаза уже привыкли к темноте, и было видно дверь напротив кровати. Завтра он повернет ручку, выйдет в коридор, спустится по лестнице, улыбаясь прислуге, как обычно, и… И перед ним распахнется другой мир, полный тайн, опасностей и настоящей свободы.
Несмотря на потяжелевшее тело, разум отчаянно сопротивлялся сну. Желанный, необходимый сон не приходил, ускользал, как тонкий, скользкий и ловкий речной вьюн ускользает из человеческих рук. Габриэль даже подумал: а не поколдовать ли над собой? Нет, нельзя. Заклинание может бросить в такой глубокий сон, что даже самый голосистый петух на Семи островах не пробьется сквозь стену чар. И тогда уж точно никаких тайн, опасностей и свободы. Придется объяснять отцу, почему его молодой и здоровый сын впал в спячку на три дня? Что это за паленый пух под кроватью? И почему восемнадцатилетний образованный маг, словно дремучий неуч, себя не контролирует, сжигая подушки? А там и до главной загадки недалеко…
Габриэль перевернулся на спину. Сквозь убаюкивающий шум волн опять прорвался звонкий стук копыт. Тревожные мысли вновь заполнили голову.
А что, если отец уже догадывается или вовсе знает о побеге? Но тогда почему ничего не предпринимает? Ждет? Чего? Нет, отверг эту мысль Габриэль. Мэнж, как и всегда, слишком занят, чтобы разгадать план своего сына. Конечно, кто-нибудь из сциников наверняка известил своего мэнжа о том, что мэйт пропустил пару уроков. Этот кривоносый маг Лаберт, старый зануда, определенно известил. Что с того? Мэйт молод и горяч. Пропуски можно легко списать на юношеское легкомыслие или еще на что. Чем там занимаются мэйты и принцы, пока на их дурные головы не водрузили корону?..
Габриэль, довольный собой, улыбнулся. И зевнул, погружаясь в вожделенную дрему…
