Глава 10

Когда седой маг попросил завязать пленнице глаза, Габриэль согласился. Хотя и понимал, что Готтилф все равно страшно рискует, освобождая Лоис. Ведь в отличие от сельчан она знала о существовании подземелья, о том, что это самое подземелье, где она провела три долгих мучительных года, лежит под Диамом. Но чародея знания Лоис как будто совершенно не тревожили. Ему всего лишь было нужно, чтобы мэйт снял повязку после того, как выведет пленницу за пределы Диама. И все. Если отбросить тайное желание мага поскорее оказаться в могиле, то он слишком беспечно относился к собственной безопасности. Он наверняка понимал, что ему следует опасаться не только отпущенной бездарки, но и ушедшего мэйта Семи островов. Конечно, тот не станет рассказывать первому встречному, где находится логово Погорельца. Но вдруг Габриэля поймают? Что тогда?

Оказалось, Готтилф знал, что делает, отпуская двоих человек, способных указать путь к его подземелью. Поселок был раскинут на тысячи и тысячи шагов. И с востока на запад, и с севера на юг. Более того, когда Габриэль сумел оценить внушительную протяженность Диама, то начал считать повязку на женских глазах излишней мерой предосторожности. И даже хотел ее снять, но удержался, решив не нарушать обещания. Диам – не рыбацкий поселок на островах, где домишки стояли так близко друг к другу, что между ними едва пробивался свет, а все поселение можно было неспешно обойти за двадцать мьюн. В прибрежном поселке Грэйтлэнда расстояние между хижинами порой насчитывало сто кабитов. Той ночью, когда мэйт впервые покинул подземелье, он и подумать не мог, как далеко простирается проклятая, пропитанная кровью и слезами земля. Даже если бы его под пытками просили указать вход в подземелье, теперь он не смог бы его найти.

Дома молчаливыми, громоздкими и несуразными чудовищами выступали и выступали из густого предрассветного сумрака. Опаленные, полусгнившие, давно забытые, как идолища древних племен. Ночь слабела, звезды гасли, небо начало светлеть. В прохладном воздухе плыли слабые запахи леса, маячившего вдали. Габриэль не мог сказать с уверенностью, тот ли это лес, где ему пришлось биться со сверами, или другой. Мэйт повернулся и, окинув прощальным взглядом поселок-призрак, отпустил ладонь Лоис.

Обещание было исполнено. Женщина, которую он провел за руку сквозь темень и развалины, могла наконец увидеть небо. Честно говоря, если бы она ослушалась, сняв повязку раньше срока, он бы нисколько не огорчился. Что она могла увидеть? Песок и горы обожженных досок, накрытых покрывалом ночи. Но Лоис ни разу даже не заикнулась о том, чтобы снять повязку. Она покорно шла рядом, слушая и исполняя все указания. Боялась вернуться обратно в душное и тесное подземелье, понимал Габриэль.

– Можешь снять повязку, – сказал мэйт.

Руки Лоис, худые и бледные, как и она сама, незамедлительно метнулись к голове, срывая тугую и широкую ненавистную повязку. Отбрасывая последний осколок жестокого прошлого, где она была всего лишь вещью. Светлые волосы колыхнулись, пальцы жестко сдавили клок серой ткани, будто это была не повязка, а шея мага Готтилфа.

Лоис глубоко вдохнула, словно повязка мешала ей дышать, покачнулась, запрокинув голову, и едва не упала. Габриэль успел ее подхватить.

По щекам женщины катились слезы. Лоис некоторое время лежала, упав на руки мэйта, и безумными мокрыми глазами глядела в светлеющее небо. Потом качнулась, сбросив заботливые и сильные руки, выпрямила спину и замерла, глядя вдаль. Габриэль не стал ее торопить, давая насладиться свободой. Он стоял рядом, молча и неподвижно, и вспоминал, как впервые увидел необъятную стену леса на Дальнем берегу. Как поразился просторам и роскоши Грэйтлэнда.

Наконец Лоис сделала первый шаг, робкий, словно свой первый, затем еще один и еще один. И каждый становился шире и увереннее предыдущего. Женщина подняла, расставила руки, будто пытаясь кого-то обнять, и, сжимая в объятиях свободу, направилась в сторону леса. Габриэлю подумалось, что сейчас мать Итана походила на птицу, которую выпустили из клетки на волю, дали расправить крылья и поймать ветер. Лоис и вправду будто летела.

Мэйту пришлось ускорить шаг, чтобы поспевать за летящей Лоис. Он давал ей насладиться свободой, не вмешивался, понимая всю значимость момента. Радовался вместе с ней, представляя, как сейчас выглядела бы женщина, если бы вместо грязной хламиды на ней было настоящее яркое платье, а над спутанными длинными волосами поработал цирюльник. Вопросы могли и подождать, решил Габриэль, не переставая изучать стену деревьев. Читая запахи, текущие со стороны леса.

Так они и шли, почти бежали. По бездорожью, навстречу лесу, вдыхая свежий воздух. Счастливая женщина, захваченная долгожданной свободой. И юноша, давший ей эту свободу и с радостью ее разделивший.

Несмотря на предложение Лоис, в село мэйт решил не ходить. Хотя ему жутко хотелось снова увидеть Итана, узнать, что стало с его отцом и со щенками сверов. Показать мальчишке, что это он, мэйт Семи островов, хм, миркль, спас его мать. И попытаться изменить представление храброго и хитрого сына охотника о магах. Ведь Итан, в отличие от сельчан, не одни сутки прошел вместе с ним по опасному лесу и видел, как маг, желая спасти девушку, исчез в черном гудящем вихре. Но, увы, как раз из-за этих самых событий идти в село было неразумно – слишком опасно. Его видели сельчанки, его сущность знали Итан и Лоис. Кроме того, Готтилф говорил, что в селе держат сверов. А после недавней выходки седого чародея туда действительно могли прибыть волисты. Так что дорога в безымянное село, не отмеченное ни на одной карте Андрии, была закрыта. Наверное, навсегда.

Утренний солнечный свет окончательно разогнал сумрак, когда они подошли к лесу. И один вопрос, которым Габриэль задавался с тех пор, как увидел зеленую преграду вдали, отпал сам собой. Лес, раскинувшийся с запада на восток, совсем не походил на тот, где мэйту пришлось оторвать язык дикому сверу. Это был совершенно другой лес. Редкий, сероватый. Одинаковые, невысокие деревья с толстыми стволами тянули друг к другу кривые ветви, где почти не было листьев. Деревья казались неживыми, но от них пахло смолой – самой обыкновенной.

Лоис спокойно вошла в лес, и Габриэль последовал за ней, не понимая, что случилось с деревьями. Не веря, что их создала Тиррацея. На Семи островах таких деревьев не было. Они немного походили на толстобрюхое дерево, росшее под окнами дворца. Но походили примерно так же, как корова походит на лошадь. Они слегка пугали. Если уж в пышном, прекрасном лесу у Дальнего берега пришлось драться с двумя сверами, то что за твари могли водиться здесь? Возможно, именно эти твари сожрали листья на деревьях, предположил Габриэль и покосился на Лоис.

Женщина выглядела спокойной. Не было даже настороженности. Она шла между страшными лысыми деревьями, не ощущая тревоги. Шуршали листья, где-то постукивал дятел. И еще был какой-то шелестящий звук, доносившийся из глубины леса.

– Что это за лес? – спросил Габриэль, стараясь смотреть равнодушно на жутковатые деревья.

– Лысняк, – ответила Лоис. – Недолго до села осталось.

– Деревья такие странные, – с улыбкой произнес мэйт и провел ладонью по коре. – Они всегда были такими?

– Всегда, – кивнула Лоис. – Орехи на них вкусные. К осени поспеют. Всем селом за ними ходим, – с облегченным вздохом пояснила она, возвращаясь в свое любимое село, к сыну и мужу.

Мыслями она уже была там, понимал Габриэль. Была там, рядом с Итаном, трепала его светлые волосы, целовала его щеки в веснушках, роняя слезы радости. При виде этой картины на Габриэля накатила тревога. Он вспомнил и отца, и брата, и Лени. Вряд ли Готтилф нарушит обещание, но что, если с самим чародеем что-нибудь случится? Его могут поймать волисты, когда он будет выбираться из своего подземелья. Да его просто может хватить удар от старости, от безнадеги. Возможно, стоило пойти с ним?.. Нет, тогда все это было зря! И схватка со сверами, и неудачная попытка рассеять чародейский вихрь, и… Да и еще неизвестно, послал ли отец кого-нибудь следом? На корабле знакомых лиц точно не было. Или отцовские соглядатаи ловко прятались. В конце концов, от Мирацилла несложно добраться до Семи островов. Нужно лишь придумать, как обойти портовых сверов. И все.

– А сверы тут водятся? – спросил Габриэль, обдумывая предстоящий путь.

– Раньше… не было, – нерешительно ответила женщина.

– Ты говорила, что покажешь мне путь на Мирацилл. Помнишь?

– А ты послушай, – улыбнулась Лоис, припав к дереву, проведя по нему ладонью, как по щеке любимого мужа. – Лит, как же хорошо, – произнесла она, восхваляя своего бога.

Габриэль прислушался. По-прежнему стучал дятел, по-прежнему шелестели листья под ногами. И где-то далеко-далеко шумела… река. Ну, конечно же, это была река! Та самая река, которая, со слов Лоис, должна вывести прямиком в Мирацилл.

– Слышу, – ухмыльнулся Габриэль и бросил взгляд вперед.

Воздух еще не прогрелся, но солнечный свет уже щедро заливал лес. Лысняк казался пустынным, мертвым. Если бы не дятел, стучащий без устали… Лес у Дальнего берега был другим. В нем кипела жизнь и днем и ночью. А здесь…

Лоис наконец-то отпустила родное дерево и пошла в сторону реки. Пахло плесенью.

– Почему ты не сбежала? – серьезно спросил Габриэль. – Ведь Погорелец часто покидает подземелье?

– Он сказал, что если я сбегу или даже попытаюсь сбежать, то он найдет мою семью. И сожжет и стариков и детей, сколько бы их ни было, а голову Бада, моего мужа, насадит на пику.

– И ты не пыталась его убить?

– Много раз думала об этом. Но каждый раз вспоминала про Итана и Бада, продолжая молить Лита о спасении. – Лоис загрустила, замедляя шаг. Габриэль сразу смекнул, что женщину явно останавливало еще что-то. – Миркль сказал, что ключи от моих цепей спрятаны снаружи, так что даже если я убью его, то навсегда останусь в подземелье. И умру от жажды и голода.

– Что ж, твои молитвы, очевидно, были услышаны, – покивал Габриэль. – Хочу, чтобы ты знала: не все маги такие, как Погорелец. Ты знаешь, что люди Эдварда Однорукого убили его жену и детей?

– Нет, – холодно сказала женщина, продолжая идти.

– Это они превратили поселок в пепелище. Это из-за них он стал… таким.

Габриэль понимал, что приведенные доводы не могли служить оправданием для всех злодеяний безумного мага. Чего, собственно, ждать от бывшей пленницы Погорельца? Сочувствия? Сострадания? Нет. Она только что обрела свободу, упивалась ею, стараясь зарыть поглубже воспоминания о годах, проведенных в душном и мрачном логове Погорельца. И ее равнодушие можно было легко объяснить. Ей было плевать на то, что пришлось пережить Готтилфу двадцать лет назад. Поэтому Габриэль решил больше не возвращаться к этому разговору в надежде, что уж его-то дела хоть немного изменят представление бездарки о магах.

– Зачем ты хочешь попасть в Мирацилл? – вдруг спросила Лоис.

– Я прежде его не видел. Хочу на него посмотреть. А ты там бывала?

– Да. Мы часто туда ездили…

– Какой он?

– Шумный, – первое, что сказала Лоис. – Очень шумный. Мне там не очень нравится. Я больше люблю быть в селе.

– Понимаю, – сказал мэйт и заметил знакомые рыжеватые грибы под деревом. – Фламка, – улыбнулся он, указывая на грибы и с теплотой вспоминая Итана. – Это Итан мне о них рассказал.

– Он умный мальчик. Бад, храни его бог, многому его научил.

Дальше они шли молча. Под дробный стук дятлов, под шорох земли Лысняка. Вдыхая запахи рыбы, доносившиеся с реки…

Река оказалась неглубокой и узкой, но быстрой, шумной и удивительно чистой. Габриэль не мог поверить, что у его ног журчит сама Пурья, пролегающая через четверть стран Грэйтлэнда. Когда он смотрел на карту, водил кончиками пальцев по голубым изгибам реки, отслеживая и запоминая их, то представлял совершенно иную реку. Мощную, грозную, бурлящую и настолько широкую, что не хватит и взгляда, чтобы увидеть противоположный берег. Эту же часть Пурьи можно пересечь, не намочив плеч и сделав от силы двадцать шагов по дну. Странно, что Лысняк выглядел так, будто изголодался по влаге, – ведь по нему протекала река! Возможно, дело в воде, предположил Габриэль.

Но Лоис тут же опровергла его домысел. Она зачерпнула ладонями чистую, прозрачную воду и жадно припала к ней губами. Попила, затем зачерпнула снова и опрокинула ковш из ладоней на лицо, на волосы. Габриэль последовал ее примеру. Вода бодрила, освежала; после долгого ночного похода несколько глотков прохладной влаги пришлись очень кстати.

– Иди вдоль реки, она выведет тебя к Мирациллу, – пояснила Лоис, указав на запад.

– Сколько потребуется времени?

– Точно не знаю, но, думаю, не больше пяти дней.

Неблизкий путь, огорчился Габриэль. Впрочем, тут же приободрился, оценивая обстановку и вспоминая переход через лес, раскинувшийся на Дальнем берегу. Сверов в лесу, похоже, нет, воды в избытке, в реке наверняка есть рыба, да и сын охотника его кое-чему научил. Так что глупо жаловаться. А если встретятся сельские, то у него уже заготовлена история. Быть может, она наконец-то пригодится.

Лоис вошла в реку, вода обтекала ее колени. Женщина повернулась и посмотрела на Габриэля.

– Спасибо тебе, человек с Семи островов. И за Итана тоже, – проговорила она и, немного подумав, добавила: – Да хранит тебя Лит.

– И тебя пусть оберегают боги Элементоса, – сказал Габриэль, глядя в спину уходящей женщины.

Река шумела, брызгала, налетая на женщину, осторожно ступающую по дну. Габриэль стоял на берегу до тех пор, пока Лоис не скрылась из виду. Ему почему-то хотелось, чтобы она повернулась снова и помахала ему на прощанье. Но как только Лоис преодолела реку, то за ее спиной опять выросли крылья. И понесли ее вперед, к родному селу.

Габриэль зачерпнул воды, омыл лицо, протер шею, пытаясь избавиться от накатившей усталости, и неспешно двинулся вдоль реки, как советовала Лоис. Пурья звучала, как звучит вино, льющееся из кувшина в кубок, бросала мелкие брызги и несла, крутила мелкие зеленые листики, похожие на лодочки.

Солнце блестело на воде, начинало пригревать макушку. Глядя на поблескивающий поток и слушая его говор, Габриэль представил Мирацилл – шумный и прекрасный город-государство, когда-то принадлежащий мэнжу и диррам. Высокие белые башни с золотистыми вершинами, которые напоминали конусообразные шляпы древних чародеев, желтели под облаками. Ветер трепал яркие, разноцветные знамена. Роскошные фонтаны играли водой, разбрасывая тысячи брызг и собирая вокруг себя изумленных зевак. По просторным улицам ходили, галдели тысячи жителей, а из трактиров и пекарен неслись запахи свежего горячего хлеба, жаркого и пряностей.

Мэйт остановился, посмотрел в воду в надежде увидеть рыбу. Теперь он был один, и никто не мешал ему пользоваться магией в полную силу. С помощью заклинаний можно наловить рыбы, с помощью заклинаний можно разжечь костер, чтобы приготовить ее на огне. У самого дна проскочила какая-то мелочь. Габриэль отвел взгляд, повернулся к деревьям, вспомнив, что совсем недавно видел рыжеватые грибы, и… вдохнул уже знакомый запах опасности. Запах свера!

Страх в мгновение ока заглушил и голод и усталость. С севера донесся лай. Два здоровенных лохматых пса неслись рядом со свером, не позволяя себе его обогнать. Бежать сломя голову уже не имело смысла, а из-за псов жечь свера огнем нельзя. Даже если огненный удар уничтожит свера, то останутся псы. Требовалось использовать заклинание, способное ошеломить всех противников разом.

Габриэль сжал правую ладонь в кулак, взывая к магии и принося извинения богине земли за то, что собирается сделать. Потекли тайные слова, заглушая шум реки. Кулак словно потяжелел вдвое, когда его покрыл, точно прозрачная перчатка, густой зеленый свет. Рука затряслась, едва сдерживая чудовищную силу. Казалось, вся магия собралась в кулаке. Габриэль понимал, что для второй атаки не будет ни времени, ни сил, поэтому, невзирая на страх, он глядел на трех тварей, решивших разорвать его на куски, терпеливо ожидая момента для удара. Чем ближе они подбегут, тем сильнее будет их боль.

Свер фыркал, не обращая внимания на псов. И все-таки… пах немного иначе, чем прежние твари. Потому что был, увы, не диким. Как и псы, бегущие следом. Его купали, его шерсть вычесывали, ему не позволяли валяться в тухлятине. Возможно, именно поэтому вонь пришла так запоздало, теряясь в густом запахе древесной смолы. Габриэль заметил толстый ошейник на шее свера; шипы сверкали серебром. Стоило ждать и хозяина.

Земля дрожала под ногами. Вонь, идущая от свера, стала настолько плотной, что в ней потерялись все прочие запахи. К счастью, прирученный свер повадками нисколько не отличался от дикого. Габриэль уловил знакомые движения, позволяющие предугадать атаку. И, когда свер уже готов был прыгнуть с разбега, мэйт резко упал на колено и что было сил ударил заряженным кулаком в землю. Магия сорвалась с потяжелевшей руки, уходя, пробивая землю. Поверхность вокруг Габриэля содрогнулась, а после с грохотом вздыбилась, разбрасывая лохматых противников. Казалось, захлестал земляной дождь, скрывая обзор; вода плеснулась так, точно в нее бросили валун, и окатила мэйта подобно волне. Псы, высоко подброшенные заклинанием, в панике заскулили; один их них глухо ударился о толстый ствол лысого дерева, другой отлетел далеко за стену поднявшейся земли. Сбитый с толку свер, потеряв опору для прыжка, с яростным шипением перевернулся в воздухе, пролетая над Габриэлем. Магия перекопала все вокруг на двадцать шагов. Сила заклинания оголила мощные корни старых деревьев, сбросила последние листья.

Свер, ошеломленный заклинанием, шлепнулся в реку, и Габриэля опять окатило водой. Мэйт, промокший до нитки, измотанный волшбой, схватил острый камень, вырытый заклинанием, и ринулся к твари. Зверь барахтался в воде; брызги, поднятые мощными лапами, летели так часто и высоко, что, казалось, будто тварь тонет. Увы, тонуть она не собиралась.

Габриэль влетел в реку и нырнул, опасаясь, что свер бросит свой липкий и ловкий язык. Почти коснулся дна, уперся в него ногами и со всей мочи оттолкнулся и вылетел прямо перед лохматым противником, шумно бьющим лапами по воде. Мэйт крепко сжал серый камень, похожий на наконечник копья, и ударил им сквозь стену брызг, метя в глаз. Тварь взвизгнула, в истерике выбросила язык. Бордовая лента стрелой пронеслась слева от Габриэля. А он вновь замахнулся для удара, но не успел его завершить. Послышался свист кнута. Спину и затылок обожгло невероятной болью; в глазах на звитту потемнело. А еще через миг шею будто облили огнем и сдавили так, что стало невозможно дышать. Габриэль начал захлебываться, тонуть, хватаясь ослабевшими от боли и заклинания руками за собственную шею в попытке сорвать с нее что-то жесткое и тонкое. На несколько звитт он потерял сознание. А когда очнулся, то обнаружил, что лежит на берегу, лицом вниз. Дышать стало легче, хотя каждый новый вдох доставлял страшную боль. Мэйт хрипел, кашлял, выплевывал воду и… не мог подняться. Казалось, вместе с воздухом приходится глотать осколки стекла, которые раздирают горло и легкие.

Пахло сырой землей, в голове шумело. Его придавили к поверхности, словно паразита. Габриэль мог лишь чуть приподнять голову, чтобы не захлебнуться в перепаханной заклинанием земле Лысняка. Кто-то туго связывал ему руки за спиной, кто-то держал ноги, кто-то немилосердно давил на обожженную болью спину. Мэйт хотел сказать, сам не зная что, но изо рта вышел лишь слабый хрип вместо слов. Говорить было не менее тяжко, чем дышать.

– Глаза, глаза тоже надобно завязать и рот прикрыть, а то того… – боязливо произнесли над Габриэлем. – Ишь, как землю разворотил, демонча.

– Бабу свою будешь учить, как похлебку варить. На, сам завяжи.

– Да я…

– Чего с ним нянчиться?! Нож в сердце и на огонь, как раньше было. Шашу вон глаз выбил, выродок, – сказал третий и пнул Габриэля в бок.

– Хочешь пойти поперек указа Волистрата? Вперед, Рой. Он твой. Только Девен тебя же потом и сдаст с потрохами.

– Да я… – начал оправдываться, видимо, тот самый Девен, но его, как и прежде, перебили.

– Ты как будто волистов боишься, – с упреком произнес Рой. – Знаю я твой страх, Мекей. О награде печешься.

– И чего? Волистам хорошо, и мне благодать. Пускай они суд над Погорельцем и вершат.

Габриэль дернулся, услышав прозвище безумного мага, закашлял и прохрипел:

– Я не Погорелец.

В этот момент ему начали пихать кляп в рот, не обращая внимания на слова. Мэйт стиснул зубы, тряпичный сверток смялся. Огромная ладонь, сжимающая комок грязной ткани, размахнулась и ударила мэйта по лицу. Из носа потекла кровь, ручеек скатился по верхней губе и скользнул в рот, который только что пытались закрыть.

– Ишь как по-нашему лопочет, – с осуждением произнес Девен, пропустив слова мэйта мимо ушей.

– А ну не ерепенься, – с угрозой произнес Рой.

– Я не…

Габриэль заорал. От боли из глаз посыпались искры. Указательный палец на левой руке щелкнул. И под этот звук, звенящий в ушах, мэйту сунули кляп. Да так глубоко, что Габриэля едва не стошнило.

– Смотри не перестарайся, – обозлился Мекей. – А то захлебнется.

– Не захлебнется, – уверенно ответил Рой, набрасывая повязку на глаза Габриэлю. – Он-то, когда сельчанок забирал, небось не шибко-то с ними церемонился.

Повязка, темная и толстая, закрыла глаза. Ее туго затянули на затылке, и казалось, жесткий узел продавил череп. Она тут же начала мокнуть от слез боли, несправедливости и отчаяния. Габриэль уже не понимал, по какой из этих причин он плачет. И ему было не стыдно за слезы. Теперь он хотел лишь одного: чтобы этот кошмар поскорее закончился. Он хотел бы на некоторое время потерять сознание, лишь бы не чувствовать бушующей боли.

Габриэль начал молиться, взывая ко всем богам Элементоса. Но слова молитвы терялись, тонули в черном, как повязка на глазах, потоке мыслей. Остатки магии забурлили, закипели, требуя немедленного выхода. Злоба захлестнула Габриэля, придавая сил. Желание разорвать путы, вскочить и испепелить бездарей, разбить их черепа даже ненадолго приглушило боль. Ему привиделось яркое, как солнце, высокое пламя, где с отчаянными криками и воплями исчезали захватчики. Но руки были связаны, рот забит комком вонючей ткани, и жестокой фантазии не суждено было сбыться. А потом в этом же пламени мэйт увидел себя, охваченного огнем с головы до ног. В окружении хихикающих волистов, вершивших суд. Габриэлю почудился запах гари. И боль вернулась.

– Знак бы поставить еще надо, – нерешительно предложил один из бездарей. Кажется, это был Девен. – Как заведено. А то того…

Знак?!! Габриэль прислушался, стараясь не думать о невыносимой боли. Знак? Знак? Знак? – билось в голове. Кажется, про него что-то говорили сциники. Знак – это… литус, круг с четырьмя лучами. Так они его иногда называют – знак. Полагая, что маг не сможет творить волшбу, если на нем символ Лита, бога бездарей.

– И чем посреди леса ты его собираешься писать? – спросил Мекей.

Девен молчал. За него ответил Рой.

– А этим! – воскликнул он так, будто наконец-то нашел, чем разделать пойманного зверя.

Габриэль не видел Роя, но представил его со злой ухмылкой на лице.

– По коже легче, чем хотя бы по дереву, – пояснил Рой, усмехнувшись.

Слова бездаря ядом падали в уши Габриэля.

– Совсем сдурел! – ужаснулся Мекей. – Он и так едва дышит.

– Ты что – не слышал Девена? Знак нужно поставить, как заведено.

Габриэль задергался изо всех сил, в ужасе сознавая, что хотели с ним сделать проклятые бездари. Неужели они не понимали, что он никак не мог быть Погорельцем?!! Ведь Готтилф держал село в страхе двадцать лет! Двадцать лет! И поэтому не мог быть так молод! Как же волчья башка, острые когти и кости, гремящие при каждом шаге? А на нем, на мэйте Семи островов, были только серые штаны да легкие сапоги?!! Габриэль застонал, продолжая дергаться. Пытаясь вытолкнуть кляп. И крикнуть извергам, что они ошиблись. Что они поймали не того.

– А ты говоришь: едва дышит. Вон как бьется, миркля. А ну придержи-ка его.

На спину Габриэля будто положили мешок с камнями, и возможностей для немого протеста стало еще меньше. Но мэйт продолжал трясти головой, пока левую лопатку не полоснуло резкой болью. Он застонал носом, обращаясь к богам, моля их о помощи, о том, чтобы они разделили его боль и страдания вместе с ним. Однако боги были глухи, ибо боль лишь нарастала с каждой звиттой, с каждым прикосновением кончика ножа, рассекающего кожу…

Когда бездарь закончил, Габриэлю казалось, что он плавает в густом горячем киселе. Было трудно шевелиться, спину и руки все время жгло, будто над ними пылало пламя. В ушах звенело от собственного крика, который из-за тряпичного свертка во рту так и не вырвался наружу.

Мэйта взяли под руки, подняли, поставили на ноги и, не отпуская, куда-то повели.