Глава первая
Вкус испуга

Чужак окинул Краш беглым взглядом поверх пламени костра – растрепанные кудряшки, торчащие из-под красного капюшона, небольшой топорик с темной, словно тень, полоской засохшей крови, лежащий на земле возле рюкзака с припасами – и уставился ей в лицо, на котором она старательно изобразила тупое смирение, совершенное без эмоций.

Она прекрасно понимала мысли парня и его намерения. Такие, как он, встречались повсюду и до и после того, как все полетело к чертям, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы растолковать его взгляд. После начала Кризиса (даже мысленно она всегда называла его именно так, с большой буквы) этот тип наверняка многих насиловал, убивал и грабил, нападал на тех, кого считал слабее, или заставал врасплох, и только поэтому выжил.

Девчонку с протезом вместо ноги многие считали легкой добычей – неповоротливой, убогой калекой, но скоро понимали свою роковую ошибку. О недавнем случае напоминал окровавленный топор, как магнитом притягивающий взгляд незваного гостя, что забрел на огонек.

Лезвие не мешало бы протереть, конечно, не ради того, чтобы никого не напугать. Просто, кроме мозгов, топорик был ее единственным оружием, и за ним нужно ухаживать.

Этот тип заявился из чащи с видом заправского бабника: «Эй, красотка, составить тебе компанию?» и начал заливать про уютненький костерок среди промозглой тьмы. На голове совсем короткий ежик, будто недавно побрился наголо и еще не оброс. Может, военный, потому и побрился? Тогда, похоже, дезертир, костлявый, жилистый, чем-то напоминающий койота. Голодного койота.

Главное, на больного не похож. Хотя все подцепившие эту заразу сперва кажутся здоровыми. Это потом бьет кашель, глаза наливаются кровью, и буквально через несколько дней… в общем, сначала этот Кашель коварно слабый, немного першит в горле, но никак не проходит, все усиливается и вдруг становится гораздо хуже, словно мелкая стычка исподволь перерастает в мировую войну.

Краш заметила, как оттопыривается поношенная камуфляжная куртка незнакомца. Даже интересно стало, умеет он пользоваться оружием или просто любит размахивать стволом, прикидываясь настоящим мужиком.

Она выжидала, не собираясь любезничать с хищником, который наметил ее очередной жертвой. Даже не удосужился представиться, а уже тянется к костерку, который она так старательно разводила.

– Так ты?.. – начал он, снова окинув ее беглым взглядом и на мгновение задержавшись на левой лодыжке, блеснувшей металлом из-под штанины.

– Что я? – переспросила она тоном, не располагающим к продолжению беседы.

Он замялся, похоже, передумал и взмахнул рукой возле лица.

– Глаза у тебя светлые, а сама смуглая. Полукровка что ли?

Она всё еще безразлично смотрела на него как на пустое место.

– Полу… Что? – повторила она, словно не понимая.

Внешность у нее и впрямь была необычная, обманчивая, и белые часто терялись в догадках, за кого ее принимать. Она могла оказаться с примесью африканских или ближневосточных кровей, латиноамериканкой или просто смуглой итальянкой. Всех сбивали с толку зеленовато-голубые глаза, унаследованные от отца.

В поисках разгадки люди невольно переводили взгляд выше, к волосам, но у нее были такие крупные густые завитки, которые могли принадлежать любому роду-племени. За свою жизнь она привыкла к оценивающим взглядам и дурацким вопросам, но одно ее всегда удивляло (хотя, казалось, не должно бы): сколько людей обращало внимание на подобную чепуху, несмотря на неумолимо приближающийся конец света.

– Просто интересно стало, что… – снова начал он.

– У меня на родине приставать к незнакомым с расспросами о происхождении не принято.

– Понятно, – сник незнакомец, слегка подрастеряв ту дерзость, с которой заявился на поляну.

– Что же ты делаешь одна в лесу? Вроде всех распределили по ближайшим карантинным зонам, – наконец нашелся он, игнорируя намек на то, что не мешало бы представиться.

Ну что ж, значит, подружиться не получится. Да и не очень-то хотелось.

– А сам-то чего в одиночку по лесам бродишь? – ответила она вопросом на вопрос.

– Так получилось, – смешался он, переминаясь с ноги на ногу, взгляд стал беспокойным – сейчас соврет, как пить дать. – Отстал от своих в темноте. На военных наткнулись, вот и разбежались кто куда.

– Военных? – не смогла она скрыть беспокойства. – Пеший патруль?

– Точно.

– И сколько их?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Несколько человек. Темно было, и в карантин совсем не хотелось. Как и тебе.

«Нечего тут примазываться, нет у нас ничего общего».

– Вы шли от шоссе? А они куда направлялись? Они за вами гнались?

– За мной хвоста нет. Позади никого слышно не было.

Похоже, сплошные выдумки, чтобы объяснить, как он оказался в лесу с пустыми руками, без спутников, и зачем ошивается у ее костерка, словно в надежде чем-то поживиться.

Хотелось верить, что он и в самом деле такое трепло, каким кажется, ведь встреча с солдатами была бы совсем ни к чему.

Власти стремились держать людей в загоне на карантине, «чтобы пресечь дальнейшее распространение болезни». Услышав это заявление, она только фыркнула – в толпе людей, скученных на ограниченном пространстве, зараза распространяется быстрее всего, неужели врачи такие идиоты? В общем, торчать в карантине ей некогда. Надо добраться до бабушки, а путь не близкий.

В тот день Краш с опаской проходила недалеко от шоссе, а там гораздо чаще можно встретить военных, да и просто людей, ведь они обычно держатся вблизи городов и магистралей. На патруль, к счастью, не нарвалась, но уже в лесу, в паре-тройке миль от шоссе, столкнулась… с тремя гражданскими. С тех пор она спешила обходить людные места стороной. Попутчики ей ни к чему.

Не получив приглашения присесть за компанию, «койот» явно стушевался, не зная, что делать дальше, и все его обманутые надежды четко читались на лице. Он рассчитывал, что девушка из вежливости пригласит его к костру, доверится ему, ведь они оба остались в одиночестве, а стадный инстинкт побуждает людей тянуться к себе подобным. А потом он застанет ее врасплох или улучит момент, когда она заснет, получит от нее всё, что захочет, и скроется. Но девчонка разрушила его планы, а быстро менять тактику он не умел.

Только она у мамы выросла не такой дурочкой, чтобы приваживать всяких шакалов. Она помешала похлёбку в котелке над костром и решила, что еда готова.

– Вкусно пахнет, – с надеждой намекнул «койот».

– Еще бы, – отозвалась Краш, сняла котелок с огня и положила часть варева в миску.

– У меня со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было, – пожаловался парень.

Краш поставила миску на колени, зачерпнула чуть-чуть самым кончиком ложки и поднесла к губам. Есть было еще рано, горячая похлёбка не остыла, и девушка обожгла язык. Теперь онемеет на несколько часов, но она не подала виду. Просто смотрела на незнакомца, выжидая, что тот еще придумает.

Он прищурился, и под овечьей личиной мелькнула волчья суть.

– У меня на родине с голодными принято делиться, – съязвил он.

– Надо же.

Не отрывая от него глаз, она зачерпнула еще похлёбки. Как только он кинется на нее, придется пожертвовать остатками в котелке, жалко, конечно, очень хотелось есть и таскать за собой эти консервы нелегко.

И тут незнакомец выхватил пистолет, который всё это время тайком ощупывал, оскалился и рявкнул:

– А ну, сучка, гони сюда всё, что в мешке!

Краш спокойно отодвинула миску в сторону.

– Не дам.

– Гони рюкзак, не то застрелю, – шипел «койот», поводя стволом в ее сторону.

Он считал, что девушка испугается, но она только фыркнула. Он, совсем как мультяшный злодей из фильма, жалкая пародия на «крутого» – из тех, что пристают к главному герою в каком-нибудь переулке и огребают по полной за наглость.

Однако и недооценивать противника было бы глупо – с оружием в руках опасен даже полный идиот.

– Ты что, издеваешься?

Как и ожидалось, он с перекошенным от ярости лицом двинулся к ней в обход костра с той стороны, где она примостила котелок. Значит, опасался топора и держался от окровавленного лезвия подальше, хотя и старался этого не показать. Краш это вполне устраивало.

– Ну что, сучка, сдрейфила? – заворковал он, ошибочно приняв ее молчание за страх.

Она терпеливо выжидала, как рыбак клёва в летний день, и когда «койот» приблизился вплотную, схватила котелок и со всей прытью вскочила на здоровую ногу, оттолкнувшись свободной рукой, а потом оперлась на протез, чтобы не потерять равновесие.

Беда в том, что протез не пружинил – он был не из тех новомодных, с которыми можно исполнять акробатические трюки, но Краш приноровилась использовать здоровую ногу на все сто.

Не хватало еще, чтобы этот шакал ее убил ради еды.

От резкого движения тот замер, стрельнув глазами в сторону топора, опасаясь, что она его схватит. Пожалуй, можно было и не вставать, а просто рубануть его топором в бедро, но тогда схватка затянулась бы, а долго сопротивляться она не могла.

Зрелищные кулачные бои, как в кино, ей не нужны. Хотелось с ним разделаться, да побыстрее, чтобы он не успел на нее напасть.

Краш плеснула остатки кипящей похлёбки ему в лицо.

Чужак завизжал, уронил пистолет и схватился за лицо. Кожа стала покрываться волдырями, но главное, ей удалось попасть ему в глаз. Наверное, это жутко больно, но девушка старалась об этом не думать и подавила тошноту, накатившую от запаха ошпаренной плоти. Потом схватила топор и с размаху всадила ему в живот.

Краш почувствовала, как лезвие погрузилось в мягкие внутренности, как они сжимаются под его напором, руки окатило горячей кровью, а потом запах стал еще хуже – запах содержимого кишок, вываливающегося на землю. Тот скудный обед, что она успела проглотить, ринулся наружу вперемешку с желчью, встал комом поперёк горла, и она закашлялась, содрогаясь всем телом.

Но Краш не могла позволить врагу снова подняться и кинуться на нее, поэтому сначала рванула топор вбок, поперёк живота, и только потом выдернула лезвие. К этому чавкающему, хлюпающему звуку никак не привыкнуть, неважно, сколько бы ни приходилось пускать топор в дело, ее каждый раз пробирало до мурашек.

Тот человек (он все же оказался обычным человеком, а не «койотом» или охотником) рухнул ничком прямо на нее, и она едва успела неуклюже отпрянуть. Супергероиня из нее не лучше, чем киношный злодей из этого парня. Она обычная девушка, пытающаяся уцелеть в новом мире, нисколько не похожем на тот, в котором выросла, где всё было совершенно рационально, привычно и даже скучно всего лишь каких-то три месяца назад.

Парень повалился на землю, истекая кровью. Никаких стонов, содроганий и прочих театральных жестов, похоже, просто отключился из-за болевого шока от ожога и удара топором. «Может, и выживет, – хотя Краш сильно сомневалась, – но чем чёрт не шутит». Скорее всего, умрет, только она жалела не о содеянном, а о том, что другого выхода не было.

Краш не хотела считать себя убийцей, но и становиться чьей-то добычей только потому, что оказалась одна в лесу, совсем не собиралась.

Собрав вещички, она закинула за спину рюкзак, затушила костер, который так старательно разводила. Тщательно вытерла тряпочкой топорик, надела на лезвие чехол и пристегнула рукоять липучкой к поясу брюк.

Заметив тусклый отблеск звездного света на оброненном нападавшим оружии, она с отвращением подняла пистолет. Оставлять нельзя – если попадет в недобрые руки, у нее могут быть неприятности. В конце концов, из тех троих, с кем столкнулась накануне, она убила не всех.

Об оружии Краш знала только то, что на дух его не переносит. Отцу нравились детективные сериалы, и в них будто каждый персонаж знал, как снимать предохранитель, как заряжать оружие, даже если до этого они в глаза его не видели. Краш понятия не имела, как все это делать, и опасалась возиться с пистолетом в темноте. Так, чего доброго, еще прострелишь единственную здоровую ногу. Не меньшей глупостью казалось сунуть пистолет, наверняка заряженный, судя по тому, как им размахивал тот тип, в рюкзак или за пояс.

Даже прикасаться к этой холодной отвратительной железке было противно до глубины души, но пришлось так и идти, направив ствол в сторону от себя и не касаясь спускового крючка. Краш устремилась прочь от стоянки, где ранее надеялась заночевать и дать хоть немного отдыха натруженной после утреннего марш-броска культе, и уже на ходу снова с особой остротой ощутила, как хочется хоть ненадолго снять протез.

Она тщательно выполняла все необходимые процедуры: регулярно снимала протез на привале после ходьбы, протирала культю и смазывала кремом, чтобы не натереть мозоль, но снять его на ночь и просто дать ноге отдохнуть было особенно приятно.

«Койот», тот тип, лишил ее вожделенного отдыха, и теперь она терзалась от голода, ведь толком поесть так и не удалось, злости из-за вынужденного убийства, хотя она этого совершенно не хотела, и возмущения оттого, что приходится через силу ковылять с ноющей ногой, да ещё тащить этот дурацкий мерзкий пистолет.

Перед самым рассветом послышалось бодрящее журчание, и она пошла на звук, постепенно замедляя шаг, – к проточной воде тянулось всё живое, в том числе медведи и люди, а Краш по возможности старалась избегать и тех и других, зная по опыту, как они опасны.

На берегу очень кстати оказались заросли какого-то кустарника, за которыми можно было спрятаться, и, внимательно проверив, нет ли там ядовитого плюща, – не хватало еще обжечь лицо и руки – она затаилась, высматривая, не видать ли вокруг какого движения.

Ручей оказался шести-семи футов шириной и довольно быстрым, а значит, можно запастись питьевой водой. Она прекрасно знала, что стоячая вода для питья непригодна, и просто не представляла, как можно на такое решиться, ведь она обычно зарастает зеленой тиной – разве что от безысходности, чтобы не умереть от жажды. Конечно, Краш повидала немало людской глупости еще до Кризиса, так что же говорить о сегодняшнем дне.

Бутылка была с фильтром для очистки воды от паразитов и прочей гадости, но ее пугало не это. В воде запросто мог оказаться труп, раздутый рассадник заразы, так и норовящей пристать к очередному носителю и произвести новые несметные полчища своих отпрысков.

Этот страх не подчинялся логике. Смертоносный Кашель распространяется воздушно-капельным путём, и по идее в воде этот вирус выжить не должен, но вдруг он мутировал? Такой вариант вполне возможен, и, если она до сих пор здорова, то на будущее никаких гарантий нет.

Поток бежал быстро, бурно, словно стараясь ее разуверить, и она наконец решилась рискнуть несмотря на свои опасения, потому что выхода не было – разводить костер, чтобы вскипятить воду, и дожидаться, пока она остынет, было опасно.

Выждав еще немного для пущей уверенности, что за ней никто не наблюдает тайком с другого берега, Краш вдруг почувствовала, что клюет носом, и резко тряхнула головой, как это бывает, когда чувствуешь, что проваливаешься в сон, но знаешь, что засыпать нельзя. Потом вытаращила глаза, словно надеясь отогнать сонливость. Значит, вымоталась гораздо сильнее, чем казалось, и от этого стало страшно, ведь усталость означает уязвимость, а кроме себя самой, на защитников рассчитывать не приходится.

«Что-то я чересчур перестраховываюсь», – подумала она. На много миль вокруг ни единой живой души. По дороге от стоянки, где она убила того «койота» (ладно, человека, как бы ни был похож на койота со светящимися в темноте глазами и острыми зубами, он всё-таки человек), слышны были только шорохи бросавшейся врассыпную мелкой живности – бурундуков, белок и полевых мышей.

В этом месте у ручья других людей, кроме нее, не было. Да, осторожность не мешает, но перегибать палку не стоит, иначе можно так и застрять на одном месте. С такой ногой не сильно разбежишься, Краш понимала, что дальше определенного предела продвинуться не сможет, как бы ни хотелось – в какой-то момент тело просто откажется слушаться: черта с два, ни шагу больше, и все. А осторожничая вообще с места не сдвинешься. Хватит трусить, пора спускаться к воде.

Берег оказался крутоват, и с одной ногой карабкаться было неловко, что вверх, что вниз, хотя подниматься всё-таки чуть легче. Спускаясь, она боялась потерять равновесие и шлепнуться, как никогда ощущая разницу между протезом и здоровой ногой, а чем больше она сосредоточивалась, тем более неловкой становилась.

В паре шагов от воды она поскользнулась и здоровой ногой влезла в ручей. Выругалась. Водонепроницаемым ботинкам ничто не грозило, а вот брюкам… Вода добралась до лодыжки и промочила носок.

Мокрые носки она ненавидела чуть ли не больше всего на свете, хуже них была только лакрица (ее передёргивало при одной мысли об анисо-фенхелевом или чёрт его знает каком запахе) и любители зависнуть посреди прохода в магазине, уткнувшись в телефон и загородив проход нормальным покупателям. Впрочем, такие нынче, считай, перевелись, да и на лакрицу наткнуться не так-то просто.

Вблизи ручей оказался глубже, чем представлялось с ее наблюдательного пункта. На ее взгляд, вполне достаточно, чтобы скрыть от случайного путника эту гадость, которую пришлось тащить в руке. Скорей бы от нее избавиться. Краш с облегчением швырнула пистолет в самую середину ручья, и тот с тихим всплеском канул на дно. Разглядеть оружие с берега не удавалось, и она понадеялась, что на глубине нескольких футов его никто не найдет. А если найдут, то к тому времени пистолет заржавеет и выйдет из строя.

Она присела на илистом берегу и протянула руку с бутылкой, чтобы наполнить ее подальше от поднятой мути, там, где течение побыстрее, и тут же залпом осушила почти всё, что успела набрать. Она и не представляла, как хочется пить, пока язык не коснулся прохладной живительной влаги. Обожженный накануне кончик языка до сих пор не отошел.

Краш еще дважды наполняла бутылку и жадно хлебала воду, пока не забулькало в животе, потом осторожно поднялась на ноги, чтобы снова не поскользнуться и не пришлось затевать канитель с переодеванием – в рюкзаке у нее была всего одна пара запасных брюк.

Краш нужно было перейти через ручей, потому что он преграждал путь на север, а еще оставался шанс, что тот тип, заявившийся на огонек, соврал не на все сто, и где-то там рыскают военные, может, даже с собаками-ищейками, которые выслеживают всех подряд – и больных, и здоровых.

Смышленая, хорошо натасканная собака запросто учует кровь на одежде – как ни аккуратничай, на брюки всё равно что-нибудь да попадет – и с собаками Краш могут догнать гораздо быстрее, но стоит перейти ручей, вода собьет их со следа.

По крайней мере в кино так было всегда (львиная доля навыков выживания Краш черпалась из книг и фильмов). Беглецы всегда переплывали реку, и преследующим их гончим оставалось лишь с лаем носиться кругами по берегу, а их хозяевам – качать головой и сокрушаться о том, что собаки потеряли след.

Еще не хватало, чтобы ее травили собаками и уж тем более чтобы изловили сачком, как бабочку, и пришпилили к доске булавкой. Ей надо добраться до бабушкиного домика, потому что другой родни у нее не осталось.

Когда они созванивались в последний раз (еще до того, как отключилась и проводная, и мобильная связь), старушка приглашала всю семью к себе – вместе в глухом лесу гораздо безопасней.

С тех пор прошло шесть недель, и много воды утекло. Но Краш представляла, как бабушка каждый день поглядывает в окошко из-за занавесок и ждет, когда же родные выйдут из чащи на полянку перед домиком.

При мысли о бабушке на глаза всякий раз наворачивались слезы, потому что при всей самостоятельности Краш выживать в одиночку было очень нелегко, и больше всего на свете хотелось прижаться к родному плечу. Бабуля для этого подходила как нельзя лучше: она была мягкой, круглой и от нее всегда пахло какой-нибудь вкуснятиной, которую она почти постоянно стряпала.

Идти у самой воды было неудобно, ботинки вязли в грязи, и каждый шаг давался с бо́льшим трудом, чем обычно, но взбираться на крутой берег Краш не хотела, хоть там и легче идти. Деревья там почти не попадаются, и место чересчур открытое, а здесь ее хотя бы не видно издалека. Крутой берег скрывает от посторонних глаз, если только кто-нибудь не подойдет к воде вплотную.

Конечно, она понимала, что это палка о двух концах: подобраться к ней незаметно тоже проще, да и удирать при необходимости гораздо удобнее поверху.

(Впрочем, может, так оно и есть).

Так в этом-то и беда. Каждый шаг – это выбор между жизнью и смертью, и длится это уже целую вечность, так что девушка почти забыла о тех глупостях, которыми приходилось озадачиваться раньше – посмотреть ужастик или фильм про самураев, выбрать на десерт мороженое или шоколадный батончик, почитать книжку или пропылесосить полы. Эх, сейчас бы она с радостью согласилась даже на уборку, только бы вернуть те беззаботные времена.

Когда она наконец взобралась повыше на берег, Краш словно чувствовала на себе чей-то взгляд – рука так и тянулась почесать шею. Девушка несколько раз оглянулась, но никого не заметила – это разыгралось чертово воображение, и унять его невозможно.

Иногда чем больше стараешься выбросить из головы какую-то дурь, тем больше начинаешь о ней думать, такие случаи бабуля называла мандражом. Если мандражируешь, расслабиться практически невозможно. Если втемяшилось, что у тебя на шее паук, рука так и будет лезть под воротник, хоть ты и уверен на сто процентов, что никакие насекомые по тебе не ползают. Или померещится, что за тобой следят – так и будешь всю дорогу оглядываться, хоть ничего и не заметишь.

Примерно через полмили ей попался небольшой подвесной мостик: просто канаты с редкими досками, из тех, что болтаются на ходу словно качели. Краш с сомнением его оглядела – она их недолюбливала еще до того, как лишилась половины левой ноги. Такие висячие мостики часто встречались на детских площадках, словно специально на потеху хулиганам, которые загоняли туда малышню и начинали его трясти.

Тем не менее девушке впервые подвернулась возможность пересечь ручей, не замочив ног, и надо признать, что на мосту при всей его шаткости хотя бы есть возможность ухватиться за канаты. А если поскользнуться на камнях при переходе вброд, опереться будет не на что.

Краш шагнула на мостик здоровой ногой и сразу же ощутила, как он зашатался под ее весом.

– Да провались ты пропадом, – сказала она и с колотящимся сердцем отступила назад. – М-да, а как же собаки? Нет, милочка, топай по воде, если хочешь от них избавиться.

Краш старалась не разговаривать сама с собой, чтобы не так остро чувствовать одиночество, но порой слова невольно срывались с языка, как бы напоминая, что разговаривать она еще не разучилась.

Она поправила лямки рюкзака, чтобы они не так оттягивали плечи, и решила идти дальше вдоль ручья, пока не попадется брод поудобней.

Так и брела в полуобморочном от усталости состоянии: всё тело ломило, но особенно донимала культя, которой в первую очередь нужна была хоть краткая передышка, и даже глаза слипались сами собой.

Еще немного, и она просто рухнет на землю без сознания, это неизбежно – слишком долго себя подгоняла. А еще нужно перебраться через проклятый ручей и найти укромное место, чтобы хоть немного отдохнуть и забыться: от всех этих раздумий тревога только растет, и Краш всё сильнее зацикливается, без конца перебирая варианты, как избежать всевозможных неприятностей.

– Хоть бы где-нибудь прилечь, хоть ненадолго, только и всего, – пробормотала она, присев на берегу, и стянула ботинок и носок с правой ноги, а потом закатала обе штанины, обнажив блестящий металл протеза вместо левой ноги.

Невольно поёжившись от неожиданно холодной, просто обжигающе-ледяной воды, девушка заметила, что в этом месте глубже, чем казалось с берега. Хоть и выбирала, где помельче, рассчитывая, что здесь будет по щиколотку, но вода дошла почти до колена. Краш брела, едва волоча ноги, опасаясь скользких шатких камней, вязкого засасывающего ила – да мало ли что еще могло случиться.

Добравшись наконец до противоположного берега, она так замерзла, что дрожала всем телом, зато сонливость как рукой сняло. Достав полотенце из рюкзака, Краш торопливо вытерла ноги, отметив для себя, что солнце почти в зените.

После вчерашней встречи с тем типом ей до сих пор не попалось ни одного человека или даже зверя, но, к счастью, на этом берегу лес был погуще, и она поспешила убраться подальше от ручья и скрыться в зарослях.

Устраивать привал вблизи от воды не хотелось, и девушка брела еще примерно полчаса, шарахаясь от каждой тени и прислушиваясь к любому шороху, не затаился ли кто за деревьями.

И вдруг прямо перед глазами, словно плод воспаленного от усталости воображения, оказалась какая-то хижина. Уединенная хижина на полянке посреди леса.

На мгновение даже померещилось, что Краш уже добралась до дома бабушки, что ночью прошла больше, чем казалось. Потом встряхнула головой и прикинула, что размером этот домик будет примерно с четверть бабушкиного – двухэтажного, с четырьмя комнатами на первом этаже и просторной спальней на втором, с любовью выстроенного заботливыми дедушкиными руками. Деда все звали «батей».

Этот домик больше смахивал на охотничью хижину, однокомнатная постройка из грубо отесанных бревен с короткой металлической трубой. Единственное окошко закрыто бежевыми занавесками, но никаких признаков жизни заметно не было.

Последнее предложение прозвучало голосом ее прагматичной матушки.

Ноги сами понесли девушку к хижине вопреки здравому смыслу, что предостерегал: «Нет-нет-нет, там слишком опасно». Они словно взбунтовались, одержав верх, потому что душа с первого взгляда была с ними заодно – Краш так тянуло поскорее оказаться в этой маленькой хижине, пусть такой неказистой и наверняка грязной, наконец выспаться в четырех стенах под крышей, а не звездным небом над тонкой тканью крохотной палатки.

Девушке так не хватало надежности прочных стен со всех сторон, уюта и тепла, уверенности в том, что за запертой дверью никто не подкрадется незамеченным. Раньше, пока не началось Всё Это, она совсем не умела ценить ощущение безопасности родного дома, принимая его как должное.

Впрочем, бросаться к двери, забыв про осторожность, как к себе домой, тоже не стоит – а вдруг там и правда тип с ружьем, а то и маньяк с мачете? Краш осторожно, как можно тише, подкралась к единственному окошку, но получилось так себе – полянку устилали сухие опавшие листья, в тишине хрустящие под ногами, словно петарды.

Она заглянула в щель между занавесками, но не разглядела ничего, кроме ручки старомодного металлического кофейника на столе под окном. Всё остальное тонуло во мраке, так что оставалось лишь как следует приглядеться к этой ручке.

На ней толстым слоем лежала пыль, значит, ее уже давно никто не касался, то есть внутри скорее всего пусто. Наверное.

Она обошла хижину кругом в поисках следов (тоже мне, следопытка нашлась, и что ты там надеешься разглядеть?). Да уж какая есть, и различить на земле свежие следы как-нибудь в состоянии. Впрочем, таковых ни на поляне, ни у двери хижины не оказалось.

Больше проверять было нечего, она подошла к двери и дернула за ручку.

Заперто.

И тут Краш разобрал дикий хохот – она так намаялась, проголодалась, испереживалась из-за вооруженного маньяка, что даже не подумала о том, что хозяин, покидая хижину после закрытия сезона охоты, мог просто запереть дверь.

А потом слезы сами брызнули из глаз, и, услышав свой безумный смех сквозь слезы, девушка поняла, что впадает в истерику, и одернула себя:

– Хватит.

Включи мозги, Краш.

Слова, конечно, не ее, а отца – обычно он так подбадривал, когда она застывала в растерянности, не зная, что делать. Довольно долго это раздражало, пока она не поняла, что он советовал перевести дух, отвлечься, обдумать все решения в отдельности. Краткость – редкое умение выразить емкую мысль всего в трех словах.

Окошко слишком узкое, в него не пролезть, даже если высадить стекло, чего ей совсем не хотелось – если удастся проникнуть внутрь, лишняя дыра ни к чему.

Краш тщательно поискала возле двери запасные ключи, которые иногда прячут на всякий случай, потом приподнялась на цыпочки, точнее на одну цыпочку, из-за чего чуть не навернулась, и пошарила за притолокой, но в результате только заработала такую здоровенную занозу, что невольно вскрикнула.

В Былые Времена – так она про себя называла прежнюю жизнь до того, как всё пошло наперекосяк, тоже с большой буквы, как «Кризис» – какая-то заноза показалась бы сущей мелочью, выдернуть ее по-быстрому, может, заклеить ранку пластырем, да и дело с концом. Только нынче любая зараза гораздо страшней, чем раньше – мало того, что через каждую ранку может проникнуть смертоносный вирус-мутант, уже выкосивший столько людей, так еще без антибиотиков любой порез или царапина может оказаться смертельным.

К счастью, антибиотиками Краш запастись всё же удалось – подфартило в самом начале путешествия, но лучше бы их приберечь на крайний случай. Эти таблетки были на вес золота.

Она уселась прямо у порога на ковре из опавших листьев и выудила из рюкзака аптечку. Потом тщательно протерла руки и кончик пластикового пинцета антисептической салфеткой. Извлечь занозу не составило труда, и обработав и заклеив кровоточащую ранку, Краш убрала аптечку обратно в рюкзак.

Потом тяжело вздохнула при мысли о том, что пора вставать. Как же она устала. Пока не пришла эта беда, девушка и не представляла, что можно настолько вымотаться, но теперь чудовищная усталость преследовала ее повсюду, непосильной ношей давила на плечи и пригибала голову к земле.

И вдруг в одном бревне примерно в футе от земли она заметила небольшое отверстие от выпавшего сучка. Если бы не присела на эти сухие листья, ни за что бы его не разглядела. Краш достала фонарик с солнечной батарейкой и ручным генератором, не требующим зарядки – одна из ее гениальных идей – и заглянула в ямку.

На глубине четырех-пяти дюймов, так далеко, что случайно и не заметишь, блеснуло что-то бронзовое.

Краш схватила ключ и вскочила на ноги. При звуке отпирающегося замка ее охватил восторг.

Пыли внутри накопилось столько, что она поднялась столбом из-под ног, и тут же запершило в горле. Краш поборола желание захлопнуть дверь (она в безопасности, по крайней мере, на эту ночь), нашла подвешенный на двери веник, вымела пыль и раздвинула занавески, чтобы впустить в комнату хоть немного света.

В углу комнаты стояли две сложенные раскладушки, небольшой столик с двумя стульями и кофейник, который она видела через окно.

У металлических стульев с желтыми пластиковыми сиденьями вид был такой, словно их подобрали на свалке, но они оказались достаточно прочными и, на взгляд Краш, вполне годились, чтобы посидеть и перекусить, прежде чем отправляться на целый день в лес.

Рядом с окном висели три деревянные полки, на нижней стояли эмалированные кружки и миски, синие в белый горошек, из стеклянной банки без крышки торчали ложки, вилки и ножи, а рядом – чугунная сковородка и большая кастрюля. Нашлась даже походная плитка и несколько баллонов пропана, значит, не придется выходить наружу и разводить костер.

А на верхних полках обнаружилось настоящее сокровище – множество разнообразных банок с консервированными супами, готовые блюда в вакуумной упаковке, пачки макарон, две банки томатного соуса и даже запечатанный пакет сухариков, хотя они уже, наверное, зачерствели.

Но самое замечательное – на полу под полками стояло несколько закрытых бутылей с питьевой водой.

При любом намеке на чрезвычайную ситуацию из магазинов первым делом сметают питьевую воду в бутылях. Как ни странно, американцы постоянно живут в страхе остаться без воды, которой в этой стране всегда хватало в избытке, во всяком случае, раньше. Как только выяснилось, что болезнь распространяется с невиданной быстротой, и скоро придется устраивать убежища, эвакуироваться и так далее, упаковки бутилированной воды разлетелись с прилавков, словно отрастив крылья.

Само собой, не обошлось без новостных репортажей о беспорядках в магазинах, о безумцах, готовых перегрызть друг другу глотки ради последней упаковки воды. При виде этих диких сцен у Краш всегда возникал вопрос, почему репортеры даже не пытаются вмешаться или помочь, а просто снимают своих ближних в самом неприглядном виде.

Завтра перед уходом сушеные продукты можно будет сложить в рюкзак, от них он не особо потяжелеет, а здесь и сейчас поесть макарон с томатным соусом. Прямо какая-то невероятная роскошь – спагетти и томатный соус из стеклянной банки, да еще сидя за настоящим столом, а не на корточках над миской.

Но сначала девушка поставила раскладушку. Запах от нее шел немного затхлый, но это такая мелочь по сравнению с возможностью выспаться не на голой земле, которая словно просачивалась сквозь днище палатки, утеплитель спального мешка и насыщала всё вокруг промозглой сыростью, как ни старайся от нее уберечься.

Краш закрыла и заперла дверь – кроме замка в ручке чуть выше уровня глаз была задвижка, щелчок которой показался просто божественной музыкой.

Как приятно оказаться в уютной тесноте четырех стен и не слышать ни писка и шуршания мелкой лесной живности, ни щебета птиц, ни шелеста листвы на деревьях. Она в тишине и полной безопасности.

Ну нет, даже не начинай, хватит на этом зацикливаться, а то окончательно свихнешься. Собралась снять протез – вот и снимай. Она нажала кнопку на лодыжке и, облегченно вздохнув, разъединила искусственный сустав.

Краш сняла носок с культи, протерла ее, и внимательно осмотрела, не ли где потертости или покраснения. Всю жизнь ее преследовал этот страх – а вдруг по недосмотру с культей случится Что-нибудь Такое, из-за чего придется ампутировать снова?

Эта постоянная угроза нависла над ней с раннего детства, после ампутации ноги, и с тех пор ни на секунду не отпускала смутная тревога, что обрубок может воспалиться, инфекция распространится до самой кости, начнется гангрена или омертвение, и снова «здравствуй, пила, и прощай, кусочек ноги», а потом еще кусочек, и так до тех пор, пока от ноги ничего не останется.

Жить, конечно, можно и после этого, в конце концов, она с восьми лет, то есть бо́льшую часть жизни, ходит с протезом, и практически не ощущает какой-то ущербности, почти ни в чём не уступает здоровым, хотя многие сочувствующие считают иначе.

«Но окончательно смириться с такой потерей всё равно не получится, – размышляла она в полусне, свернувшись в спальном мешке. – До конца своих дней так и будешь чувствовать, что чего-то не хватает». Как сейчас она идет в одиночестве по лесу и то и дело по привычке оборачивается что-нибудь сказать брату, папе или маме – а их рядом нет, хотя кажется, что должны быть».