Глава тринадцатая
У Церкви-за-Углом стояла унылая маленькая очередь. Само здание церкви было еще более унылым. Размером с сельский клуб, оно было построено из обшивочных досок внахлест, когда-то окрашенных в ядовито-розовый цвет. Сейчас от краски почти ничего не осталось. Августовское солнце освещало несколько стружек, висевших на честном слове. Грязная крыша из гофрированного железа обросла мхом. Ее проржавевшие края были украшены фестонами, как бумажная салфетка. Стекло в одном из задних окон треснуло.
Вдоль каждой стороны церкви и даже дальше росли шесть тисов, напоминавшие часовых. Они были очень высокими и такими темными, что казались почти черными. Их длинные заостренные тени грозили церкви даже в яркий солнечный день. Тисы отделяли здание от деревни и одновременно делали его зловещим, как дом из волшебной сказки, внезапно и таинственно возникший на лесной поляне.
В траву за хлипким ограждением была вбита доска. На ней красовался обтянутый полиэтиленом кусок белого картона с надписью: «Дух бодр: Матфей, 26, 41». Это утверждение окаймляли крошечные мотыльки с человеческими лицами и двойными крылышками, нарисованные фломастером. Мотыльки блаженно улыбались и держались за руки. Под их тоненькими ножками было написано другое объявление: «Свяжитесь с миссис Алмой Гоббетт, бунгало Парадайз, Миджли-роуд, 17».
Люди были одеты просто, даже бедно. Большинство составляли женщины, у некоторых были с собой магазинные пакеты. Усталая девушка держала на прикрепленной к шее перевязи крошечного ребенка. Она курила, осторожно выдыхая дым в сторону от младенца; но, казалось, не замечала, что ветер несет дым назад. Двое тучных пожилых мужчин, от которых разило перегаром, поддерживали друг друга, как пара пьяных подпорок для книг.
У противоположного тротуара был припаркован новенький лимонно-желтый «жук». Сидевшие в нем Калли Барнеби и ее муж Николас следили за очередью, которая начала продвигаться вперед.
— Они открыли дверь. — Калли вынула ключи из зажигания. Николас потянулся к заднему сиденью и взял пиджак. — Ты туда не пойдешь.
— Попробуй остановить меня! — воскликнул Николас.
— Нико, ты обещал подождать снаружи.
— Ничего я тебе не обещал! Разве мать не просила меня на смертном одре…
— Нико, твоя мать совершенно здорова. В среду я видела ее в «Сэйнсбери».
— Неважно. Это ничего не меняет. Она плакала и говорила: «Постарайся вступить в контакт с тетей Этель. Спроси ее, где эта чертова викторианская подставка для графинов…»
— Именно это я и имею в виду… — Калли выскочила из машины и хотела запереть замки. Ей не хватило доли секунды.
Голова Николаса поднялась над открытой крышей. Он улыбался.
— Что именно?
— То, что ты относишься к этому с насмешкой. Помнишь, что случилось в прошлый раз?
Прошлый раз был неделю назад. Они оба присутствовали на спиритическом сеансе в Костоне. Женщина-медиум, осторожно балансируя на четырехдюймовых каблуках из горного хрусталя, начала яростно тереть друг о друга большой и указательный пальцы. Постепенно создавая кусок невидимого теста, она спросила, нет ли у присутствующих знакомого пекаря, который недавно умер. Николас встал и серьезно сказал, что если тесто — это глина, то недавно умер его знакомый скульптор.
Калли решительно пошла через дорогу. Николас двинулся следом, передразнивая ее походку. Он достал тетрадь, хлопнул ею по бедру, а потом повертел перед носом у жены.
— Видела? Я смогу тебе помочь.
— Это еще зачем?
— Делать заметки… Важные заметки, — добавил Николас, заметив гневный взгляд Калли. — Запомнить все невозможно.
Нико выдал свою фирменную улыбку — искреннюю, но не без доли иронии; последняя должна была продемонстрировать его ум. Спокойную, но не чересчур беспристрастную. Юмористическую, но показывающую, что он сможет по достоинству оценить, если сейчас произойдет что-то важное. Заинтересованную, но демонстрирующую, что он свободный человек и способен в любую минуту уйти, если ничего не получится. И на сто процентов уверенную во всемогуществе собственного таланта.
— Не делай этого, Нико. Я недавно поела.
— Извини.
К удивлению Калли, за время их недолгого спора очередь стала намного длиннее. Машины припарковывались, и множество людей шло к церкви. Когда молодые люди вошли в помещение, ряды узких некрашеных сидений с жесткими спинками были почти заполнены.
Это была четвертая встреча, которую они посетили за несколько недель. Интерьер всех церквей был практически одинаковым. Церковь-за-Углом отличалась лишь тем, что была темной. На белых стенах играли солнечные зайчики от немногих лучей, проникавших сквозь плотную листву тисов. Поцарапанная кафедра стояла на фоне пыльных штор из черного бархата. Они были раздвинуты, обнажая аляповатый витраж с грубым рисунком. Человек с золотыми кудрями и кукольно-розовыми щеками и губами стоял в утлой лодке. Длинный белый халат и длинное белое крыло неуклюже свисали с его плеча. Над головой раскинулась радуга, неумело составленная из нескольких кусочков.
На возвышении стоял ломберный стол с графином воды и перевернутым стаканом. На псевдомраморной колонне балансировал букет ярких пластмассовых цветов. Портативный газовый камин в задней части был выключен; из какого-то старомодного аудиоустройства доносились звуки песни «Ты никогда не будешь один».
Николас сел рядом с Калли и получил такой свирепый тычок, что чуть не упал с сиденья. Молодой человек что-то пробормотал, встал, пересел в другой ряд, огляделся по сторонам и подумал: «До чего же бесцветные люди. И очень похожие. Не чертами, а отсутствующим выражением лица. Ни оживления при мысли о скором соприкосновении с дорогим усопшим. Ни румянца на усталой коже. Кучка неудачников». Николас покосился через плечо на свою роскошную жену в жакете из лоскутков, шелковой блузке шафранового цвета и темно-зеленых бархатных брюках. Она выглядела как орхидея, выросшая на навозной куче.
Женщина, сидевшая рядом с Николасом, вынула из хозяйственной сумки вязанье. Для развлечения он стал думать, что случилось со вторым крылом ангела. Объясняется ли его отсутствие ленью художника? Нежеланием бороться с трудностями масштаба и перспективы? Или простым отсутствием денег?
Высокий мужчина, приветствовавший людей у дверей церкви, встал со своего места в первом ряду, сделал несколько шагов к кафедре и повернулся к собравшимся. Он громко улыбнулся, блеснув искусственными зубами, и повысил голос, перекрывая звуки музыки.
— Добро пожаловать, друзья. Добро пожаловать на еще один день любви, света и смеха. Надеюсь, все смогут остаться на чаепитие, которое состоится после службы. Как обычно, мы будем собирать пожертвования, на этот раз в пользу Центра лечения животных. Сегодня нашим космическим вдохновителем будет Ава… — Он подождал и кивком ответил на улыбки, довольные возгласы и даже редкие хлопки. — Ава Гаррет, известная и, рискну сказать, любимая всеми вами.
Николас занял место сразу за человеком, сидевшим впереди, стремясь, чтобы его не было видно с возвышения. До сих пор никто не замечал, что он ведет записи, и молодой человек предпочитал, чтобы это продолжалось как можно дольше. На случай возражений у него была готова легенда. Это просто вопросы его мамы, которые она хотела бы задать своей покойной сестре, если бы сегодняшний день оказался удачным для контакта.
Он ждал, что теперь сидевшая рядом женщина перестанет вязать, но та продолжала щелкать спицами, напоминая жука-точильщика. Из-под ее четырех спиц выползала бесконечная сосиска желто-коричневого цвета; из сумки торчала голова медведя с огромным ухом. Николас попробовал представить себе подлинные размеры игрушки и не позавидовал малышу, которому предстояло получить ее в подарок на Рождество.
К музыкальному центру подошел подросток с длинными сальными волосами и кольцами, продетыми во все видимые отверстия. На подростке были кожаная куртка с нарисованными на ней летающими ведьмами и армейские брюки. Когда музыка стала тише, Калли слегка наклонилась вперед, заставила себя забыть обо всем, кроме настоящего момента, и сосредоточилась. Пока что все до отвращения напоминало предыдущие сеансы; Калли уже решила, что если сценарий повторится, этот раз будет последним.
Похоже, рассчитывать на что-то большее не приходилось. Все шло именно так, как она ожидала. Предсказать, что будет дальше, было проще простого. Выйдет толстая медиумша в просторном одеянии с кучей дешевых, но претенциозных украшений, ярко накрашенная и плохо причесанная. Ее болтовня будет представлять собой смесь несмешных шуток с тошнотворно сентиментальными посланиями от дорогих усопших. Некромантия на эстраде.
Поэтому когда на сцену вышла Ава Гаррет, Калли испытала нечто вроде шока. Она тут же вспомнила Обри Бердслея, потому что эта женщина очень напоминала одну из его иллюстраций. Потом на смену этой мысли пришла другая, более безжалостная: Мортисия Аддамс. Высокая, чувственная и одетая только в черное, она оперлась о пластмассовую колонну и откинула пышные темные волосы. Потом начала бродить по сцене взад и вперед, странно раскинув руки. Левую она держала перед собственным лицом ладонью наружу, словно предупреждая легковерных не торопиться искать истину. Правая, вытянутая вперед, слегка сжимала пальцы, как будто хотела поймать какое-то стыдливое небесное создание, пока то не передумало и не решило раствориться в эфире. При каждом повороте женщина отбрасывала тянувшийся за ней длинный шлейф. Калли, актриса от рождения, начавшая играть раньше, чем говорить, тут же узнала профессиональный трюк.
— Здесь кто-то есть… — Простонародный юго-восточный английский, в последнее время удачно сходящий за нормативное произношение выпускников привилегированных частных средних школ. — Я чувствую некоего Грэма… нет, Грейс. У кого-нибудь из присутствующих есть такая родственница или знакомая?
— Еще как есть, — встав, ответила женщина, сидевшая в конце противоположного от Николаса ряда. Ее ярко-рыжие волосы были покрыты вуалью, расшитой красным и черным бисером. Бисерины напоминали крошечных насекомых.
«Того же эффекта можно добиться с помощью аэрозоля», — записал в тетради Николас.
— Грейс хочет, чтобы вы последили за своими ногами, моя милая. Потому что у вас их всего две и с ними уже были неприятности, верно?
Николас вытянул шею и посмотрел на ноги женщины. Они были прямыми, худыми, хрупкими и имели небольшие выступы на коленях.
— Ава, мой терапевт говорит, что это судороги.
— Земные врачи! — засмеялась Ава и покачала головой, удивляясь наивности этих глупцов. Публика присоединилась к ней; кое-кто из сидевших сзади оглушительно захлопал. — Грейс советует использовать маятник.
— Ох! Спасибо…
— И компресс из пажитника.
— Вы не можете спросить ее…
— Прошу прощения, но появился кто-то еще. Галантный джентльмен с красной розой. Я чувствую букву «Т»… Да? Дама в заднем ряду…
— Мой сын… — Поднялась неряшливо одетая фигура. — Тревор — он… был на мотоцикле…
— Ну, моя милая, я понимаю, это причинит вам боль, но Тревор видел, как вы плакали над его фотографией, и это его очень опечалило. А нам ведь это не нужно, верно?
Женщина, потеряв дар речи, прикрыла рот концом шали и покачала головой.
— Потому что он любил повеселиться — правда, Трев? Пропустить стаканчик… Я чувствую там множество пузырьков…
Мать Тревора выдавила несколько нечленораздельных звуков, один из которых напоминал слово «шноркель».
Пока она боролась с собой, прибыл следующий дух. Том просил прощения у Мейвис за то, что отправился в иной мир, не успев побелить сарай.
Затем сообщения с того света полились рекой. «Наверно, каждый получит свое перед тем, как отправиться домой пить чай, — насмешливо подумал Николас. — Вроде детей, собравшихся на чей-то день рождения». Он хотел оглянуться на Калли, но понимал, что, если жена это заметит, ему несдобровать.
— Теперь я вижу что-то зеленое. Маски и халаты. Яркие лампы и отчетливый запах эфира. Может быть, речь идет о покойнике, недавно умершем в театре?
«Гилгуд?» — записал Николас.
— Есть еще кое-кто, представившийся как Чарли. И некий Альберт. Эти имена кому-нибудь что-нибудь говорят?
«Глупый вопрос, — зевнув, подумала Калли. — Будет чудом, если у пожилых посетителей церкви не найдется родственников с именами, наиболее часто встречающимися уже сто лет. Интересно, куда девались Криспины и Алджерноны? Почему ей не «являются» Ролло, Джорджианы, Араминты и Понсфуты?»
И почему нет сообщений, по-настоящему полезных или ошеломляющих? Вроде рецепта низкокалорийного поддельного шоколада. Или нового сонета Шекспира. Того, что оправдало бы усилия по постановке спектакля.
— Я слышу смех невинного младенца, ныне пребывающего в мире духов…
— Мой внук, маленький Даррен! — Мужчина, сидевший в первом ряду, залился слезами.
— Вы бы не узнали его, мой милый. Он стал чудесным мальчиком, потому что там, в потустороннем мире, дети растут.
Изумленный мужчина начал вытирать глаза.
— Теперь у него есть собственный ангел-хранитель — брат Сандерклауд, — так что можете спать спокойно: больше никто не сможет причинить ему вред.
— Спасибо вам, спасибо! Ох, Даррен, мы все время думаем о тебе. Бабушка посылает тебе привет…
Тут Николас перестал посмеиваться над легковерностью публики и разозлился. Ничего не значащие обещания и утешительные образы бросали этим несчастным людям как хлебные крошки голодным птицам. На ум приходили слова «хлеб» и «камни».
Когда женщина откинула голову, на правую половину ее лица упал свет, и Николас впервые заметил розовую пластмассовую скорлупку, вставленную в ее ухо. Так она еще и глухая… Замечательно. Человек, способный разговаривать с покойными, отделенными от нас триллионами световых лет, не в состоянии общаться с живыми на расстоянии плевка. После этого к нему вернулось чувство юмора.
На возвышении наступила тишина. Пауза затянулась. Соседка Николаса подтолкнула его локтем и сочувственно шепнула:
— Что, милый, сегодня тебе никто не откликнулся?
— Нет. — Николас покосился на угрожающе увеличившуюся желтовато-коричневую сосиску. Теперь она напоминала ножку стула. — Я здесь по просьбе моей мамы. Надеялся получить сообщение от тети Этель.
— Ее сестры?
— Они были очень близки до самого конца.
— Ах… Этот конец был мирным?
— Вполне.
Легкость, с которой Николас следовал привычному сценарию, начинала пугать его. «Скоро я сам поверю в эту чушь, — подумал он. — Если Калли продолжит свое исследование, я придумаю себе более интересного родственника. Например, дядю, убитого топором безумца. Теперь этот дядя смеется на том свете и играет на двойной арфе».
Сеанс продолжался до тех пор, пока Ава Гаррет не вышла на середину возвышения. Она остановилась как вкопанная, подняла обе руки и повернула их ладонями к публике. На лице женщины появилось странное выражение глубочайшей сосредоточенности. И плохого предчувствия. Казалось, способность общаться с высшими сферами внезапно оставила ее. Но не тут-то было.
— Я чувствую… Д… и Е… Имя становится яснее… Да, это явно Деннис.
Две женщины, сидевшие в первом ряду, повернулись друг к другу. Одна из них — очень похожая на даму, описанную его грозным тестем, — была очень возбуждена. Вторая подняла руку, как школьница.
— Для вас есть сообщение, моя милая. Оно… очень печальное…
Собравшиеся ощутили неловкость. До сих пор послания печальными не были. Публика зашевелилась и начала хрустеть пакетами. Всем хотелось подкрепиться.
— Я вижу какие-то странные образы… — Ава раскинула руки и слегка попятилась. Ее глаза расширились, словно при виде пугающего зрелища. — Огромные конструкции, которых я раньше никогда не видела… Они отбрасывают длинные тени… Белые стены с высокими окнами… К ним подходит маленький рыжий мужчина, одетый в зеленое. Но он не один… В тени прячется кто-то еще… тот, кто желает ему смерти. Я вижу, как он возится с одной из машин… повреждает ее… Теперь она опасна. Достаточно малейшего толчка, чтобы она рухнула…
Церковь дружно ахнула. Перестала вязать даже женщина с ножкой от стула.
— Мужчина подходит ближе. Тот, кто прячется в тени, тоже крадется вперед… подбирается как можно ближе… чтобы проследить за тем, осуществится ли его ужасный план. Туман, окутывающий его фигуру, рассеивается… Я почти вижу его контур… и даже лицо…
Заплакал младенец. Тот самый, который висел на шее у матери. Он обмочился и проголодался. Затем плач сменился криками и оглушительными воплями.
Атмосфера тут же разрядилась. Люди расслабились, кое-кто засмеялся, удивляясь тому, что крошечное существо способно издавать такие громкие звуки. Кто-то взял ребенка, давая матери возможность собрать вещи. На мгновение медиумша замешкалась. Потом она перехватила взгляд мужчины в сером костюме, покачала головой из стороны в сторону и, глядя прямо перед собой, медленно удалилась со сцены, словно влекомая некоей магнетической силой.
Когда служба закончилась, подросток, включавший музыку, обошел ряды с сумкой на шнурке, предназначенной для сбора пожертвований. Николас забренчал драхмами, привезенными с острова Корфу. Музыка зазвучала снова, и паства присоединилась к декану Мартину, жидким тенорком запевшему: «Каждый кого-то любит».
Калли и Нико встали с мест последними. Когда остальные потянулись на выход, она притворилась, что что-то ищет в сумке. Но шедший по проходу распорядитель размахивал руками, как старуха, выгоняющая с участка чужих кур. При этом он жутко скалил зубы, пытаясь изобразить дружелюбие.
— Ты только глянь на его улыбку, — пробормотал Нико, когда им пришлось примкнуть к потоку. — Как будто он набрал полный рот «Чиклетс».
Через десять минут все оказались в просторной комнате за пределами молитвенного зала и принялись за чаепитие. Калли надкусила сандвич с огурцом. Нико вцепился зубами в огромный кусок хлебного пудинга. Они ели, улыбались, вежливо отвечали тем, кто с ними заговаривал, и ждали возможности проникнуть за кулисы.
Распорядитель взял тарелку, наполненную для него женщиной, вязавшей плюшевого медведя. Еще несколько таких медведей лежало на большом столе под плакатом Оксфама с надписью «Медведи против трагедий». Игрушки тоже были вязаными, но одетыми в разные наряды. Тут были медведь-врач, медведь-полицейский и медведь-садовник с маленьким шлангом. Все они продавались, но стоили по-разному.
— «Медведи против трагедий»… Хорошая мысль, — сказал Нико, взявшись за трубочку с кремом. — Стало быть, они за комедии. Как подавляющее большинство людей… Не хочешь такого медведя?
— Лучше я куплю что-нибудь из этого. — Калли повернула мужа лицом к столику, стоявшему у них за спиной.
— А-ахх! — вполголоса воскликнул Николас.
Он смотрел на самую необычную коллекцию подсвечников. Казалось, они были сделаны из перепутанной и связанной лески, затем склеенной в извилистые готические фигуры. Иногда клей проступал наружу и застывал в виде крошечных оранжевых бусинок.
— Посмотри сюда, — прошептала Калли и показала на карточку с надписью «Джордж Футскрей. Подсвечники и прихватки. Люстры по заказу». — Мы могли бы купить люстру.
— Их делают только по заказу, — тем же благоговейным шепотом ответил Николас. — А ты говорила, что сюда мы больше не вернемся.
— Проклятие…
— Где этот местный церемониймейстер со сверкающими зубами?
Они посмотрели на распорядителя. Тот был погружен в серьезную, если не сказать жаркую беседу с женщиной, которая так горячо откликнулась на прибытие последнего посетителя. Калли проглотила остатки сандвича с огурцом. Никто не заметил, как они выскользнули наружу.
— Не знаю, зачем мы это делаем, — сказал Нико, идя за Калли по пустынному проходу. — Она ничем не отличается от двух предыдущих.
— Отличается.
— Чем?
— Эта последняя связь была очень странной. Но при чем тут «мы»?
— Я тебе помогаю.
— Тогда жди в машине.
Калли поднялась на возвышение и протянула руку к бархатным шторам.
Нико, шедший следом, прошептал:
— А кто будет записывать?
Двум людям, находившимся за шторами, было негде повернуться. Ава Гаррет сидела на складном стуле у маленького стола и смотрела в зеркало на подставке. Ее руки были подняты, пальцы развязывали тесемку парика. Единственным другим предметом мебели был изъеденный молью старый шезлонг. Маленькая девочка стояла у раковины и вытирала стаканы. Первой заметив незваных гостей, она бросила на стол кухонное полотенце и пронзительно вскрикнула.
— Что вам нужно? — вскочив, воскликнула Ава Гаррет. — Посторонним вход воспрещен!
— Прошу прощения, мисс Гаррет. Я не знала…
— Если вы насчет лечения, то Джордж будет в кабинете Саламандры в пять.
— Я надеялась поговорить с вами.
— Тогда вам придется подождать в вестибюле вместе с остальными. Но я устала, так что долго не задержусь.
«Напыщенная корова, — подумал Николас. — Кем они себя считают? "Подождать в вестибюле", ишь ты! Она что, автографы будет раздавать?»
— Вы ведете частный прием?
— Нет.
— Даже в особых случаях?
— Даже в особых, — повторила девочка.
Калли ответила ей понимающей улыбкой. Она уже успела рассмотреть ее — просто на всякий случай, как делала всегда. Самое бесцветное создание, которое ей приходилось видеть. Абсолютно неприметное. Длинные прямые волосы, которые можно было бы назвать светлыми, не будь они такими грязными. Худая, бледная как мел. Личико сердечком, но совсем не такое привлекательное, как бывает в волшебных сказках. Очень острый подбородок. Им можно открывать банки с джемом.
— Это было так… поразительно. — Калли с восхищением улыбнулась Аве Гаррет. — Мне очень захотелось… Ну, если бы вы могли объяснить, как…
— Я — всего лишь канал, благодаря которому мертвые общаются с живыми, — отбарабанила Ава. Похоже, ей было смертельно скучно.
— Они приходят к вам по одному?
— Скорее толпой, моя дорогая. Стоит связаться с одним, как являются все остальные.
— Ясно. В каком-то поря…
— Родственники с материнской стороны слева. С отцовской — справа.
— И вы их четко видите?
— Не всегда. Отверстия в дромедальной стратосфере окутывает мрак.
— Зачем она задает эти вопросы? — спросила девочка Николаса. — Что вам нужно?
— Эта последняя… связь… была довольно…
— Я не люблю поощрять праздное любопытство. Мне нужно переодеться. Уходите.
— Но это не праздное любопытство, — быстро сказал Николас, заметив, что у Калли упрямо напрягся подбородок. — Моя жена — актриса. Понимаете, ей предстоит сыграть медиума…
— Профессиональная? — Ава Гаррет подняла взгляд, и выражение ее густо накрашенного лица смягчилось. Превращение завершилось грустной улыбкой. — Вы играете в театре?
— Да, — поняв, что ей повезло, зачастила Калли. — В данный момент мы репетируем «Веселое привидение». В «Алмейде».
— Ах… — вздохнула Ава. — Я танцевала у них, когда была маленькой девочкой. И участвовала во всех спектаклях.
Калли и Николас молчали, избегая взгляда друг друга. «Алмейда», одна из самых модных лондонских театральных трупп, в настоящее время выступала в старом автобусном парке у вокзала Кингс-Кросс. До того она снимала заброшенный павильон на киностудии «Гейнсборо». Скоро им предстояло вернуться в свою штаб-квартиру в Айлингтоне. Бродячий цирк, да и только.
— Я почувствовала, что что-то случилось. — Калли тепло улыбнулась Аве, как равной. — Это всегда заметно.
— Боюсь, я не совсем…
— Калли. Калли Барнеби. А это мой муж, Николас.
— Я тоже актер! — воскликнул Николас, почувствовав, что нужно ковать железо, пока горячо.
— Не знаю, знакома ли вам эта пьеса, — сказала Калли. — Но мадам Аркати…
— Ах, бедняжка Маргарет Резерфорд. В свое время она делилась со мной всеми своими горестями.
— Мне хочется как следует изучить свою героиню. А поскольку вы — выдающийся представитель своей профессии…
— Ни слова больше. — Ава показала на шезлонг. — Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее.
Николас и Калли сидели как на иголках, но Калли это не волновало. Она получила то, чего хотела. Нико задумался, можно ли делать записи, рискнул спросить и получил разрешение.
Потом Ава наклонилась вперед с видом заговорщицы. Мудрая сивилла, готовая раскрыть секреты вселенной. Рассказчица с миллионом историй в рукаве. Так вот, однажды в маленьком ярмарочном городке Костоне…
Аве Бантон всегда хотелось кем-то стать. В детстве она мечтала стать танцовщицей или певицей. Она танцевала и пела дома и приставала к родителям, что хочет брать уроки. Кончилось тем, что отец, доведенный до белого каления постоянными представлениями, дал ей в ухо и пригрозил связать ноги. А когда она заплакала, пошел за липкой лентой. Это заставило ее замолчать.
Но мечты продолжались. Она работала курьером и выполняла всякие мелкие поручения, чтобы купить туфли для чечетки и заплатить взнос в Костонский клуб молодых любителей искусства. Каждое субботнее утро импровизировала, представляя себя деревом, чайником или живой изгородью, развивала голос, делала плие у станка и играла до изнеможения. Участвовала во всех представлениях, на которые никто из ее родных не ходил. Даже тогда, когда она играла кота в «Дике Уиттингтоне».
В последний год учебы в школе Ава убежала в Лондон, сняла через агентство комнату и начала работать в конторе, чтобы платить за квартиру, брать уроки и делать роскошные фотографии. Она покупала журнал «Сцена», как только тот появлялся в киосках, ходила на просмотры и пыталась нанять театрального агента. Ава никогда не отступала. Роковая смесь каменной уверенности в себе и полного отсутствия ума мешала ей признать, что таланта у нее ни на грош. Даже самого посредственного.
В конце концов она получила место танцовщицы на второразрядном круизном теплоходе и следующие семь лет проплавала, иногда выступая в турецких и ливанских ночных клубах. Именно в Ливане она встретила Лайонела Уэйнрайта-Гаррета, когда-то красивого выпускника привилегированной частной школы для мальчиков, теперь впроголодь жившего на гонорары от уроков английского. Загипнотизированная его произношением и надеждой попасть в высшее общество, Ава съехалась с Гарретом и разделила с ним все свои сбережения. Тот проявил к Аве небольшой интерес (впрочем, достаточный, чтобы сделать ей ребенка), а потом вернулся к своей прежней страсти — любви к мальчикам. Ава вернулась в Англию, погрустнев, но не поумнев, потому что она привыкла винить в своих бедах всех, кроме себя самой. И тут случилось чудо.
Ава не собиралась иметь детей. Ей было сильно за тридцать; не вернись она с Ближнего Востока тогда, когда делать аборт было уже поздно, ребенка бы у нее не было. И это было бы роковой ошибкой, потому что вскоре после рождения дочери она обнаружила странную новую способность, с которой раньше никогда не сталкивалась. Ава приписала ее некоему таинственному генетическому переплетению между ней и Лайонелом Гарретом. Больше этой способности взяться было неоткуда.
Однако когда встал вопрос о том, как воспользоваться этой новой способностью, уверенность в себе, которая поддерживала ее все эти годы, исчезла. Это было слишком необычно и слишком непохоже на то, чем она занималась до сих пор. Честно говоря, прошло много времени, прежде чем она поняла, что нужно делать. Львиная доля времени уходила на уход за дочерью, а почти все остальное — на то, чтобы как-то свести концы с концами. И все же решение нашлось. Причем упало на нее буквально с неба. Даже тогда Ава думала, что это выражение было очень удачным.
К тому времени она вступила в клуб разведенных и одиноких женщин, назвавшись вдовой. Отказываясь признавать себя одинокой, она считала этот шаг всего лишь способом расширить круг друзей. Но ее эгоизм делал дружбу невозможной. Она была готова бросить эти встречи, где каждый бесконечно говорил только о себе, когда встретила Джорджа Футскрея.
Джордж, мужчина средних лет, живший вдвоем с матерью и имевший пару безобидных увлечений, неожиданно проявил большой интерес к словам Авы, рассказавшей ему о посланиях с того света, теперь поступавших почти ежедневно. Он с жаром заявил, что этим нужно делиться с миром, и назвал ее прирожденным медиумом. Второй Дорис Стоукс. Ава никогда не слышала о Дорис Стоукс; кроме того, Аву смущало слово «делиться», но ее желание прославиться ничуть не ослабело. Наоборот, годы разочарования раздули это пламя еще сильнее.
Джордж объяснил, что ей вовсе не обязательно выступать в качестве медиума на сцене. Были и такие, которые устраивали групповые сеансы на дому. Но Аве хотелось видеть множество устремленных на нее лиц и ряды людей, внимающих каждому ее слову. Причем в благоговейной тишине, без смешков, потребления спиртных напитков, неприличных жестов и грубых шуток, которые отпускали в ночных клубах и на борту круизных теплоходов.
В отличие от Джорджа, она не считала, что этому нужно серьезно учиться. Например, умению концентрироваться перед выходом на возвышение. Умению обращаться с прихожанами. Что делать, если на проявление духа отвечают равнодушием или полным непониманием. Или как замаскировать, что на самом деле никто к тебе не явился. Ава заверила Джорджа, что этого никогда не случится, потому что ее связь с потусторонним миром абсолютно реальна. Кроме того, она практически родилась на сцене. Импровизация знакома ей так же, как собственное имя. Ава неохотно уступила лишь тогда, когда поняла, что без предварительной подготовки ее на подмостки не выпустят.
Чтобы пояснить свои мысли, Джордж сводил ее на несколько церковных собраний. Один-два признанных медиума дали ей несколько ценных советов. Ава слушала. Снисходительность старших товарищей заставляла ее скрежетать зубами, но она слушала. Ее самоуверенность тревожила коллег. Она казалась им бездарной.
С самого начала у Авы, как у старомодного странствующего мага, был помощник. Им стала ее дочь Карен. Она хранила длинный плащ из черного бархата, следила за ее зеркалом и косметическим набором, проверяла, чтобы все на возвышении стояло на своих местах, и заваривала специальный травяной чай. Кроме того, на первых порах она в конце встречи приносила Аве букет «от благодарного клиента»; эти цветы Ава покупала заранее. Но после жалоб других магов от этого пришлось отказаться. Такое мог себе позволить не каждый.
Сначала все шло хорошо. Голоса никогда не подводили ее, и Ава наслаждалась вниманием публики. Волны страстного желания заменяли Аве огни рампы в тот момент, когда она начинала говорить. После окончания представления ей нравилось выслушивать благодарности собравшихся, которые жали ей руки и говорили, что она — чудо. Что она изменила их жизнь, принеся в юдоль скорби солнечный свет. Все это было очень мило.
Трудности начались три года спустя. Хотя дела по-прежнему шли неплохо, Ава чувствовала себя так, словно попала в ловушку и бродит по кругу. Иногда ее приглашали «приехать в гости» (как это тогда называлось) в отдаленные церкви, что Ава делала с удовольствием, или принять участие в «вечере ясновидения», от чего она всегда отказывалась. Но до настоящей славы, как показал опыт Дорис Стоукс (о которой Ава теперь знала все), по-прежнему было далеко. Ава Гаррет была таким же ничтожеством, как большинство медиумов, вращавшихся в ограниченном мире спиритов и поклонников парапсихологии. Да и больших денег это занятие тоже не приносило…
Тут Ава внезапно умолкла — возможно, поняв, что она перестала играть перед посетителями роль великого оракула. Потом она с наигранным изумлением хлопнула в ладоши и воскликнула:
— Как я рада нашему знакомству! Конечно, вам нужен совет. Практический, артистический, психический. Я приду на ваши репетиции «Веселого привидения». И не возражайте. И слышать ничего не желаю. Дело сделано.
— Ты заметила, как ловко она сменила тему, когда ты задал ей вопрос о последнем визите?
— Конечно, заметила!
— Не кипятись. Если бы я не сказал ей, что ты профессиональная актриса, ты бы вообще ничего не узнала.
— Если говорить об исследовании, то я действительно ничего не узнала. Мы услышали рассказ о ее жизни.
— О да, услышали, — подтвердил Николас, жуя марципан.
— Но я не смогла узнать, что чувствует медиум, общаясь с духами.
— Наверно, это невозможно описать словами. — Он отставил тарелку. — Так же, как вкус кондитерских изделий.
— Можешь съесть заодно и мой.
Они сидели в чайной «Таинственный сад», решив, что после всего услышанного необходимо подкрепиться. Сидя за столиком у окна, молодая пара следила за окружающим миром. В пять часов вечера по воскресеньям редко происходит что-то интересное. Мимо неспешно продефилировало несколько человек. На краю тротуара сидели туристы с рюкзаками и лизали мороженое.
— Давай немного прогуляемся перед встречей с родителями, — сказала Калли. — День сегодня чудесный.
Николас пошел оплачивать счет. Хозяйка сидела за кассой. Она не стала тратить на них свои чары. Опыт научил ее отличать тех, кто может стать местным завсегдатаем, от случайных посетителей.
Николас вспомнил типовые домики, тянувшиеся по обе стороны улицы, увидел в заднее окно кирпичную стену и с деланой наивностью спросил:
— А где же сад?
— Умники… В том-то и тайна, что никакого сада нет.
Николас подарил ей самую теплую из своих улыбок.
— Моя мама пекла точно такие же пирожные.
— Серьезно? — Кисло поджатые губы слегка раздвинулись.
— Угу. — Он забрал монету в один фунт, подложенную под блюдце, и сунул ее в карман. — Эти пирожные были упомянуты в папином заявлении на развод.
Когда они, держась за руки, вышли на улицу, Николас Сказал:
— И все же она пожелала нам приятно провести время.
— Не смеши меня. Неужели ты думаешь, что она говорила искренне?
— Когда люди неискренне желают мне хорошо провести время, я ничего не имею против. Куда неприятнее, когда люди искренне желают мне провалиться в тартарары.
Они шли по деревне, не желая восхищаться тем, что Нико назвал «дешевым открыточным кичем», но все же любуясь здешней тишиной и безмятежностью.
— Вот тебе пример, — презрительно сказал Николас, повернувшись лицом к прелестному маленькому коттеджу с соломенной крышей и многостворчатыми окнами. — В этой коробке из-под торта живут полдюжины крестьян. Грязные полы, вокруг скребутся куры, крыша течет, дети в лохмотьях…
— Дорогой, у тебя устаревшие представления. — Калли взяла мужа за руку и повела мимо огромного яблоневого сада к приходской церкви Святого Ансельма. — С каких это пор тебя стало интересовать положение крестьян?
— Ты права, — засмеялся он. — Честно говоря, их мнение о моем положении меня тоже не интересует.
Они заглянули на церковное кладбище в поисках интересных памятников. Некоторые были довольно новыми, со сверкающими белыми прямоугольными табличками и зелеными цветниками. Но попадались и такие старые, что надписи на них почти стерлись от времени. Часть памятников покосилась, а один и вовсе упал. Несколько еще более древних могил превратилось в безымянные холмики. На них ничего не стоило наступить.
— Осторожнее, Нико.
— Что?
— Смотри, куда ставишь ногу.
— Они не узнают. — Тем не менее он подчинился. — Господи, как я рад, что еще жив!
— Я тоже.
— Нет, я больше. Только представь себе, у покойников нет вечеринок по поводу премьеры!
— Или по поводу снятия спектакля.
— Ни аплодисментов.
— Ни бекона и яиц у Грушо.
— Ни коктейлей «Маргарита» у Джо Аллена.
— Ни платьев от Госта.
— Ни рассветов.
— Ни закатов.
— Ни секса.
— Ох, Нико… Это хуже всего.
— Я нисколько не беспокоюсь. В ближайшие двадцать лет откроют рецепт бессмертия. — Он повернулся и посмотрел на древнюю норманнскую башню. — Походим здесь еще?
— Нет, нам пора. — Калли, спасавшаяся от бесстрастной жестокости времени, уже бежала по дорожке, вымощенной розовым кирпичом. — Все равно кладбище скоро закроют.
Николас догнал жену только у ворот и заметил, что, когда Калли проходила сквозь них, на ее лицо упала тень. Возможно, то была тень вязов. Но он не был в этом уверен.
— Миссис Брэдли, с вами все в порядке?
— Да. — Ни мамы, ни папы. Ни ужасных трапез и осторожных намеков на внуков. Ни медвежьих объятий, ни обрезки деревьев в саду, ни подарков-сюрпризов. Ни советов, продиктованных любовью и здравым смыслом…
— О черт… Извини.
— Держи. — Николас протянул ей носовой платок и прижал к себе. — Высморкайся как следует.
— Иногда я терпеть не могу тех, кто меня любит. А ты?
— Нет. Особенно если вижу, что ты думаешь совсем по-другому. — Он сделал паузу. — Давай. Представь себе, что это сцена из мультфильма «Король-Лев».
Калли громко высморкалась в платок, а потом Николас бережно вытер ей слезы. Они взялись за руки и снова вышли на улицу. Через несколько метров она заканчивалась мостом с маленьким резным парапетом. Они склонились над ним и прислушались к журчанию воды. Бриллиантовая вода; чистый хрусталь.
— Мы могли бы продавать ее, — сказал Николас. — Нажили бы целое состояние.
— В нее гадят овцы.
— Нет. Овцы добавляют в нее минеральные вещества. — Николас вынул из кармана горсть мелочи и сунул туда носовой платок. — Думаю, нам следует бросить в ручей деньги. Как те, кто бросает их в римский фонтан Треви.
— Дурачок, они делают это, потому что хотят вернуться.
Но Николас бросил деньги все равно. Швырнул в воздух пригоршню мелочи. В ручей посылался сверкающий дождь; его капли легли на песчаное дно и начали искриться и подмигивать.
К вечеру деревенские дети тщательно достали все монеты. Николас и Калли больше не вернулись в Форбс-Эббот. В отличие от отца Калли. Главному инспектору уголовного розыска соседнего Костона предстояло узнать эту деревню как следует.
