Глава 6

Из дневника Родиона Эскина

«Бедный-бедный мальчик! Мой дорогой братик…

Я нашла твой дневник. В нем остались чистые листы, и я, Кира, заполняю их корявыми буквами (от руки давно не писала). Зачем? Не знаю сама. Быть может, мне просто нужно излить душу? А эта тетрадь, найденная мной за шкафом возле твоей кровати, дает эту возможность. Бумага, как говорится, все стерпит. А та, что терпит сейчас меня, когда-то принимала на себя и твою боль…

Почему она? Что мешало тебе поделиться с сестрой своими переживаниями? Я бы поняла, поддержала. Мы были так близки когда-то… До того, как твоим разумом завладел Печерский. Не зря Эмма Власовна называла его упырем. Он высосал из тебя все: энергию, волю, здоровье, даже талант. Ты играл все хуже, от этого страдал, чах и худел. Я помню твои впалые щеки и синие венки на них. Мы с мамой думали, что у тебя что-то с сердцем, как и у нее, но кардиограмма не показала отклонений. Ущерб, что наносил тебе Печерский, не фиксировался приборами.

Пишу сейчас и плачу, роняя слезы на тетрадь. Некоторые листы заляпаны кетчупом. Ты все готов был съесть с ним. Макароны, рис, яйца, просто хлеб. Помню, как ты наливал на кусок кетчуп и убегал к себе. Говорил, читать. Но на самом деле писать. А я, видя тебя с ручкой, думала, ты отмечаешь свои реплики в сценарии.

Дура! Вместо того чтобы присмотреться к брату, гуляла с мальчишками. По большей части никчемными. Но мне так хотелось самоутвердиться. Ведь я, как и ты, была влюблена в Маэстро. Он это понял и отлучил меня… Можно сказать, от церкви имени себя. Именно поэтому, а не из-за нехватки таланта. Я была не такой одаренной, как ты, но не хуже большинства. И не приходила я на репетиции без трусов! На мне были стринги, тогда все мои ровесницы их носили. И лифчики пуш-ап. В таком белье мы самим себе казались сексуальными, но не развратными.

Родя, милый, я сейчас будто с тобой напрямую разговариваю…

И если есть мир духов, дай знать, что слышишь меня.

(Ничего не произошло. А я так надеялась хотя бы на падение книги с полки. Ну да ладно. Скоро узнаю.)

Родя, милый мой мальчик, я умираю. Недавно узнала об этом. У меня рак с метастазами. Приехала я в Приреченск, чтобы продать квартиру и на вырученные деньги покутить. Алкоголь мой организм не принимает, секса я тоже не хочу, с путешествиями сейчас напряг, в мире творится что-то невероятное, но я могу пожить в Москве, как „белый“ человек. Прибарахлиться, заселиться в какой-нибудь „Шератон“, взять в аренду „Мерседес“ с шофером. Я буду ходить в СПА и рестораны, где полакомлюсь парфе, черной икрой, настоящим крабовым мясом, посещу наконец Большой театр…

Так думала я, отправляясь в Приреченск. А потом нашла твой дневник, прочла и поняла, как поступлю. Я отомщу за тебя, любимый братик Родя. Теперь, когда я все знаю, не мила мне будет и лакшери-жизнь.

Печерский всех нас поломал. Этот безбородый Карабас! Но тебя он уничтожил – столкнул с башни невидимой рукой. Растлил (сейчас его, как тебе виделось, невинные действия попадают под статью), довел до самоубийства. Если я обнародую твой дневник, будет всего лишь скандал. Печерского не посадят. Я же хочу, чтоб он загремел за решетку и там его драли лютые урки. Поэтому я пойду к нему, попытаюсь заманить на башню, там закачу скандал, спровоцирую драку, расцарапаю кожу, укушу, вырву его волосы, себя покалечу, после чего прыгну вниз. Как ты когда-то…

Знаю, все может пойти не по плану. Я допущу ошибку. А он не сделает этого и сразу обратится к дорогому адвокату. Тогда Печерского не посадят и его не будут драть лютые урки, но он все равно пострадает. Уж если опозорится, то по полной.

Но надеюсь, что все получится. Я читаю детективы запоем, готовя себя к ВЕНДЕТТЕ! Мне бы больше времени, но, боюсь, его не остается. Уже не могу есть. Мой рацион – это обезболивающие таблетки и огромное количество жидкости. Стараюсь пить хотя бы сладкие напитки, там глюкоза. Какие-то витамины принимаю. Но что они? Как мертвому припарка. Если буду тянуть, то обессилю окончательно и загремлю в больницу… Или просто сдохну на полу нашей сырой и мрачной квартиры.

Всегда жалела о том, что моя личная жизнь не сложилась. А теперь думаю – хорошо. Некому меня будет оплакивать. А мы с мамой по тебе так горевали, что она ушла раньше времени, а я…

Я просто не оправилась. Может, поэтому и заболела так серьезно?

С другой стороны, я уже одной ногой стою в могиле, потому что на небесах меня ждешь ты и мамочка. Прыгая с башни, я буду представлять ваши лица.

Все… Мне пора. Сначала к Печерскому, потом к вам.

Люблю!»

Часть четвертая

Глава 1

Она пробудилась очень рано. Думала, уже хотя бы семь, а оказалось, нет и шести часов.

Райку никто не тревожил, ни Эмма Власовна, ни Яша, ни лютые комары (они тут водились в изобилии), она просто выспалась. Полежав некоторое время, встала, распахнула окно. Если кровососы налетят, не страшно, купит фумигаторы. Ей вечером упала денежка на счет. Не великая, но достаточная для того, чтобы не ощущать себя нищей. Теперь и заправиться есть на что, и еды купить, и новые трусишки приобрести.

Погода со вчерашнего не изменилась. Было радостно наблюдать за картинкой, дышать свежим воздухом. Райка решила попить чайку. Заварить его, сесть с кружкой у окна и послушать… Нет, не музыку, как обычно! А звуки природы. Потом можно вновь забраться в кроватку и подремать еще с часок.

Пока вода кипятилась, Райка мыла посуду. Эмма Власовна опять набросала в раковину чашек и ложек. Она любила кофе и каждый раз растворяла его в новой емкости. Нет бы уже использованную сполоснуть! Но нет, она брала и другую чашку, и другую ложку. Когда чистой посуды не оставалось, мыла ее. Но сейчас, когда появилась приживалка, можно об этом не беспокоиться: в Райкины обязанности входит наведение порядка.

– Ты чего не спишь? – услышала Райка за своей спиной.

Обернулась. Эмма стояла в прихожей. Без ходунков и клюшки. Выглядела бодро.

– Я выспалась, как и вы, судя по всему. Чай будете?

– Нет, я кофе.

Старушка прошла к своему любимому креслу, плюхнулась в него, закурила.

– И откуда вы явились?

– Выходила, чтобы воздухом подышать.

– Кислородной интоксикации не боитесь?

– Чего?

– Дышите и дышаете. То ночью, то ранним утром.

– Доживешь до моих лет, узнаешь, что такое бессонница.

– Нет, правда, куда вы постоянно шастаете?

– Не твоего ума дело. – Старуха была в кардигане с огромными карманами. Довольно красивом. Такой бы и молодая женщина надела с массивными кроссовками и джинсами в обтяжку. – Смотри, что принесла, – сказала Эмма, достав из кармана баночку меда. – Настоящий, липовый. Не химия магазинная. Доставай хлеб, масло, будем завтракать.

– Где вы мед надыбали?

– У пчелок попросила – дали, – криво улыбнулась Эмма.

– Или у хозяина пасеки? Михаила Ильича, кажется?

– А ты уже успела узнать всех обитателей «Лиры»?

– Нет. Но Грачев – дядька известный. И только у него пасека.

– Да, встретила Ильича, ему тоже не спится.

– Эмма Власовна, да у вас с ним шуры-муры!

Старушка закашлялась, подавившись дымом.

– Вот насмешила, – просипела она и жестом показала, что ей нужна вода. Райка дала ей стакан. – Какие в наши годы шуры-муры? – Она попила, выдохнула с облегчением.

– Они могут быть и без интима. Но вы друг другу нравились еще тридцать лет назад.

– Откуда знаешь?

– Внук Ильича сказал.

– Колька? Хороший парень. С женой только ему не повезло. Не то что Мишке. Та была идеальной женой мента. Преданной, понимающей. Но и времена другие были. За красивой жизнью мало кто гнался.

– Так, постойте. У меня два вопроса. Первый, было у вас что-то с Ильичем или нет?

– Все, кроме секса. Когда была жива его жена, он ей не изменял. А когда она умерла, мне уже и не надо было.

– Тогда второй: почему Коле не повезло с женой?

– Она с Ленькой Печерским спуталась. Пару раз я их вместе видела. Гуляли по «Лире» после заката.

– И что? Может, им было просто интересно друг с другом?

– Ага… целоваться. Сосались под березами, как школьники. Я, конечно, все понимаю, сама увлекалась чаще, чем следовало. И обычно никчемными мужчинками. Но если бы меня дома ждал Грачев, даже младший, хотя со старшим его не сравнить, я бы ни на кого и не смотрела. Таких мужиков и раньше мало было, а сейчас они вообще перевелись. И если эта особа не понимает, как ей повезло, значит, она дура и Кольки недостойна.

Вот, значит, как! В идеальной семье Грачевых не так все ладно? Коля целуется с ней, Райкой, Наташка его с Печерским. Может, не стоит такой брачный союз сохранять, где оба на сторону смотрят? Да, пока ни с кем не спят, Коля точно, в нем она почему-то уверена, но что его супруга вытворяет, поди знай.

Вода согрелась. Райка сделала себе чай, Эмме кофе. Достала нарезной батон и масло. Сделала бутерброды.

– А вы рассказали Ильичу о том, что видели?

– Я в его семью не лезу вот уже тридцать лет.

Сегодня Эмма Власовна выражала свои мысли четко. Она не заговаривалась, не гневалась. Не то что в вечер их знакомства. Райка решила, что тогда на нее коньяк плохо подействовал.

– Можно еще вопрос?

– Валяй. Чего уж?

– Как вы восприняли смерть Печерского? Вчера, когда я сообщила вам о ней, вы никак не отреагировали. Неужто нет дела?

– Никакого.

– Даже не пойдете плевать на его могилу?

– Нет. Он свое получил. Сдох опозоренным.

– Но он же покончил с собой, чтобы доказать свою невиновность. – Райка побегала вчера по городу, послушала сплетни. Решала, снимать документалку или нет, все больше склоняясь к последнему. – Неужели и после такого о нем будут говорить как об убийце?

– Ох уж эти режиссеры. Даже из своей смерти устраивают представления!

– Хотел уйти красиво?

– Я бы сказала, эпично. И наверняка надеялся на то, что о нем фильм снимут, не ты, так кто-то другой. Поэтому написал предсмертную записку на стене. И красной краской, как кровью, сочащейся из его раненого сердца… – Старуха смачно сплюнула в пепельницу. – Позер. Пустышка. Проклятый извращуга.

И это изрыгала из себя женщина, которой якобы нет дела до смерти Печерского!

– Я поражаюсь тому, что он решился на поступок, – не останавливалась Эмма. Она возвращалась в гневливое состояние, а значит, алкоголь не являлся его причиной. – Пашка же слабаком был. Трусом. Такие обычно на самоубийство не решаются.

– Разве лишение себя жизни – это проявление силы?

– По-разному. Если ты набрал кредитов для игры в казино, имея троих детей, и не знаешь, как расплатиться, то борись до конца, а не вешайся. А за идею можно и пострадать. Знала я пару человек, которые отдали за нее жизнь. Один погиб, голодая. Второй устроил акт самосожжения. Для такого нужна смелость.

– Или хороший психиатр, – пробормотала Райка.

Эмма Власовна принялась за бутерброд. Ела, как все старики, не очень аккуратно, и Райка подала ей салфетку.

– Спасибо. – Она утерлась, но на носу, который якобы растет до самой старости, остался мед. Указывать на это Рая не стала. Бабуля все равно испачкает его еще раз. – Ты когда в Москву возвращаться собираешься?

– Я вам уже надоела? Если так, то могу съехать сегодня же. Мне немного денег упало, так что…

– Нет, мне с тобой хорошо. И не потому, что ты посуду мне моешь и кормишь Яшку.

– Вам спокойнее, когда есть кто-то рядом?

– Не без этого. Давно собиралась завести приживалку. А до этого паренька угодливого. Чтоб не только помогал, но и глаз радовал. Но все раздражали меня. А ты нет. Оставайся, живи. Буду кормить, поить, еще и на расходы давать.

– Пока останусь, но ненадолго.

– А если я тебе пообещаю завещание оставить?

– Эмма Власовна, у меня папа крупный бизнесмен. У мамы несколько салонов красоты в Казани. Брат тоже человек успешный. И если они меня не привязали к себе деньгами, то вы подавно не сможете.

– А я сразу поняла, что ты сильная. Этим и понравилась.

– Нет, сначала вы меня спутали с Покахонтос.

– Пьяная была, – без всякого смущения проговорила старуха. – Мне больше двух тридцатиграммовых стопочек нельзя. А тогда я шарахнула два по пятьдесят. Кстати, о коньяке. А не выпить ли нам сегодня?

– Можно. Съездить в город, купить коньяк?

– Я против бытового пьянства. Поедем в «Рандеву», посидим там, заодно еды с собой возьмем.

Она поднялась с кресла и направилась к себе.

– Эмма Власовна, совет дадите?

Старушка остановилась, оперлась сухонькой ручкой о косяк.

– Если по работе, то нет. Я ни черта не понимаю в этих ваших Ютубах.

– А в отношениях?

– Я трижды разведенная бездетная старуха. Сама-то как думаешь?

– Ладно, тогда проехали.

– Нет уж, говори. Заинтересовала ты меня, девочка. Ты ж девочка?

– А есть сомнения?

– Ой, сейчас не поймешь, кто есть кто. Парни письки отрезают, девки пришивают, а кто-то себя бесполым считает. В мои времена все было традиционно: натуралы, геи, лесбиянки. Потом трансы появились, но они просто губы красили да в лифчики поролон совали. Знавала я одного, руководящую должность в министерстве культуры занимал. В партии состоял, имел образцово-показательную семью. А сам под брюки чулочки поддевал. С подвязками. За них его и с поста, и из партии погнали. Кто-то подглядел, как переодевается, настучал… – Она резко замолчала. – Опять я заболталась. Ты меня останавливай, а то я до вечера буду рассказывать истории из своей бурной молодости.

– Мне нравится Николай Грачев. Я ему, похоже, тоже. Но он, как вы отметили, верный, и я не знаю, что делать.

– Борись! – не раздумывая, ответила Эмма Власовна.

– А вы за Ильича не стали.

– Мы старые были уже. Ему под полтинник, мне уже за. Будь мне тридцать пять…

– Мне двадцать шесть.

– Тем более. Будь мне столько, сколько тебе, а Ильичу тридцать… Кольке столько вроде бы?

– Я не знаю, но примерно.

– Так вот я бы костьми легла, чтобы его отбить. Но если б не получилось, я бы приняла поражение достойно. Потому что его жена была идеальной. А Колькина дура неблагодарная. Но я тебе уже говорила об этом. Променять такого парня на фитюльку…

– Я нашла Наталью Грачеву в соцсетях. Она красивая.

– Ничего особенного. Мясистая, патлатая. Ты интереснее. Хоть и похожа на корейского пацанчика из подростковой группы.

– Вы мне льстите. Они слишком хороши.

– Да, ты пострашнее. Но в нас, дурнушках, много изюма. Кольке твоя внешность нравится?

– Говорит, что от меня глаз не оторвать.

– Влюбился, – хихикнула старушка, и глаза ее загорелись. – Грачевы на комплименты скупы.

– Но что мне делать? Вы говорите «бороться». А я не знаю как. Не в штаны же ему лезть?

– Нет, это только отпугнет. Оставайся собой (а ты не шлюха), будь интересной, немного загадочной, внимательной и терпеливой.

– А может, вы скажете Ильичу о том, что видели Наташу с Леонидом?

– Повторяю: я в жизнь Грачевых не лезу и тебе не советую. Мы подумаем, как тебе действовать. Быть может, этим вечером, за стопочкой французского коньячка.

– Вы спать?

– Да, подремлю.

– Пожалуй, я тоже.

И они разошлись по комнатам, чтобы улечься в свои кровати и подумать о Грачевых, старшем и младшем.