Мир вокруг нее был таким ярким, с четкими острыми краями, что Аянэ показалась, будто она может порезать глаза.

Легкий ветерок щекотал ее ноги, одежда царапала голую кожу, отчего отросшие волоски вставали дыбом, и по коже бежали мурашки. Когда Кин повернулся, чтобы посмотреть на нее, она почувствовала на своем лице его дыхание – мягкое, будто перышко. Она вздрогнула, ведь ощущений было так много, и все – такие свежие, новые. Но когда она обращала внимание на старика у окна, который трясся, кашлял и с каждым вздохом приближался к смерти, она чувствовала, как у нее в груди разливается жалость. Жалость к тому, кто подошел к самому краю, пока еще в блаженном неведении, какая пропасть разверзнется у него под ногами. И жалость к себе, ведь всё это закончится почти так же быстро, как и началось.

Мехабак стучал бусинами у нее на груди. В голове. Приказы. Перемещения. Вопросы.

Вопросы, на которые она жаждала ответить.

Кин демонстративно смотрел на нее спокойным, но твердым взглядом. Поэтому она встала и спросила, как пройти к уборной, низко поклонилась Даичи, а потом тихо пошла к лестнице.

Спустилась на три этажа, в подвал Кагэ, где на столе был разложен план битвы с шахматными фигурами, угольными мелками и рисовой бумагой. Аянэ встала на колени в углу и подняла лицо к потолку. Провела пальцем по руке, наслаждаясь ощущением, наблюдая, как шевелятся и поднимаются крошечные волоски. Скользнула вверх по плечу, по пустому разъему на ключице и вниз по груди. И там она нащупала это. Гладкий металл и холодные транзисторы. На шнуре на шее висел дребезжащий тяжелый блок. Она коснулась отрезка гофрированного резинового кабеля, свисавшего со стороны мехабака, поднесла его к свету, глядя на штырьки на его головке.

Она закрыла глаза и почувствовала ночной воздух на коже. Вдохнула запах дыма и пепла, послушала мелодию хаоса, разрастающегося снаружи. Затаила дыхание, будто собиралась нырнуть в глубокую воду. А потом воткнула кабель в выходной порт на ключице и с резким щелчком повернула его. Вдох. Выдох.

Ее пальцы забегали по панели устройства, перемещая счетные бусинки вперед и назад быстрыми замысловатыми движениями. Она почувствовала, как нарастает гул и треск, переключилась на новую частоту, сигнала с которой, этого потрескивающего хора, не слышала последние несколько недель. И в голове у нее зазвенели, защелкали, зацокали их голоса, заглушая звуки реального мира, уходящего прочь от нее. И как только все ощущения на коже исчезли, из глаз, сквозь трепещущие ресницы, выкатились слезинки. Они стекали по щекам, падали вниз, но она больше не чувствовала их.

Почти не чувствовала.

Они пробирались по сточной трубе, создавая не больше шума, чем окружавшие их крысы. Жирные, искусанные блохами, они щерились кривыми желтыми клыками при их приближении. Каори шла впереди, освещая путь вольфрамовым фонарем с ручным приводом. Ее платок был насквозь мокрым от пота. Остальные Кагэ следовали за ней единой колонной, тяжело дыша в сырых кишках тоннеля.

Они несколько раз поворачивали по лабиринтам ходов. Наконец, Каори остановилась на перекрестке и оглянулась туда, откуда они пришли. Паук смотрел на нее в темноте, щуря глаза от вони.

– Ты знаешь, куда идешь? – спросил ее помощник едва слышным шепотом, приглушенным грязным хлопком.

Каори нахмурилась, повернулась и снова поползла.

Они добрались до еще одного перекрестка, и Каори снова остановилась, глядя то налево, то направо, закусив губу.

– В этом нет никакого смысла, – прошептала она.

Паук выругался себе под нос и сплюнул в грязь, по которой они ползли.

– Барабаны Райдзина, в чем проблема?

– Мы ищем шахту аварийного доступа наверх, в подвал техобслуживания. Но мы должны были попасть на развилку, а не на перекресток.

Паук взял карту Кина из рук Каори, которую, несмотря на грязь, была еще можно разобрать. Паук нахмурился в мерцающем свете, тоже оглянулся назад, откуда они пришли, и даже перевернул карту, чтобы посмотреть, нет ли чего на обратной стороне.

– Она неверная, – сказал он. – Мы прошли разветвление из пяти проходов после перекрестка. Но мы должны были попасть в него только после этой развилки.

– А я тебе о чем… – прошипела Каори.

– Ваш гильдиец не смог даже чертову карту нарисовать. – Он смял кулаком бумагу. – Такое чувство, что этот маленький ублюдок хотел, чтобы мы здесь заблудились.

Каори посмотрела на Паука, он – на нее. Ее глаза расширились.

– О боги…

– Что ты делаешь? – Голос вытащил Аянэ из транса, мехабак затих до шепота, когда она открыла налитые кровью глаза и увидела в дверях Исао. Лицо юноши вспыхнуло, напряженной рукой он схватился за рукоять остро наточенного кусаригамы. Он двинулся на нее.

– Ты должна только принимать, но не передавать. Что ты делаешь?

Аянэ вскочила на ноги, и ее лапы-бритвы за спиной стали разворачиваться, серебристо звеня. Исао остановился, коснулся рукой щеки. На ней алел шрам от удара, который Аянэ нанесла ему на мосту. Она не сводила глаз со своих пальцев, всё еще танцующих на панели мехабака. Он вдохнул, чтобы позвать на помощь.

Но чья-то рука сзади зажала ему рот. Он выпучил глаза. Послышался приглушенный, сдавленный крик. Во мраке красным блеснул нож.

– Как меня зовут, Исао? – прошептал Кин.

Исао вздрогнул, пытаясь вслепую вцепиться в лицо Кину. Кин снова ударил ножом. Исао рухнул коленями на пыльный бетон, по его спине хлынули красные потоки. Кин набросился на него, снова и снова вонзая нож, алые брызги окрасили стены. Тяжело дыша, всасывая воздух сквозь стиснутые зубы, он, наконец, оттолкнул мертвое тело от себя и плюнул на него. Руки его были красными от крови, а лицо – белым, словно снег.

Аянэ смотрела на него как под гипнозом. Серебро у неё за спиной мерцало, длинные острые иглы колыхались, точно ветви на легком ветру. Она подошла к нему и посмотрела на тело Исао, на лужу крови вокруг него.

– Ты ударил его ножом в спину, – сказала она.

– И что?

Аянэ протянула одну паучью конечность и воткнула в плоть, остывающую на подвальном полу. Кин нахмурился и схватил ее за руку.

– Я просто трогаю… – сказала она.

– Не надо.

– На что это было похоже? – спросила она, наклонившись и слишком широко раскрыв глаза. – Какие ощущения ты испытывал, убивая его?

– Черт возьми, Аянэ, сейчас не время.

– Где остальные? Такеши и Ацуши?

– Можешь о них не беспокоиться. – Он указал на мехабак на ее груди. – У тебя всё готово?

– Хай. – Аянэ очень медленно протянула руку и коснулась крови на щеке Кина. – Всё готово.

Кин вложил нож в ножны и поднялся по лестнице.

– Тогда давай покончим с этим.

Аянэ задержалась, глядя, как остывает на земле исколотое ножом тело. Она смотрела на капли крови, в беспорядке стекавшие по стенам и размазанные по кончикам ее пальцев. Высунув из пухлых губ язык, она коснулась им алых пятен на подушечках – только один раз, задрожав от вкуса меди и соли.

Облизнув губы, она повернулась и последовала за Кином вверх по лестнице.

Он так и не отходил от окна. Его силуэт выделялся на фоне поднимающегося пламени. В небе ревели неболёты. Призывы соблюдать спокойствие, исполнять приказы и разойтись смешивались в воздухе с дымом. Он даже не взглянул на них, когда они вошли в комнату. Кин стоял в дверном проеме, залитый кровью, Аянэ прислонилась в углу, веером расправив свои серебряные иглы вдоль стены.

– Интересно, какими нас запомнят, Кин-сан, – сказал Даичи слабым от боли голосом. – Интересно, как нас назовут.

Голос Кина прозвучал неестественно. Мертво.

– Меня, наверное, назовут, предателем.

Даичи кивнул на пламя пожарищ.

– Возможно.

– А вас вообще никак не назовут.

Даичи приподнял бровь, повернулся к юноше и застыл. Он заметил немигающие глаза, кровь, размазанную по рукам и лицу, и выражение лица, как у мертвого.

– Никто не вспомнит ваше имя, Даичи, – сказал Кин.

– Что… – Даичи облизнул губы, не отрывая глаз от окровавленных рук. – Что ты сделал, Кин-сан?

– Я же говорил вам, – сказал Кин. – Я нашел способ закончить всё это.

Окно за спиной Даичи взорвалось, осыпав присутствующих дождем разбитого стекла и оглушив ревом бело-голубого пламени. На старика набросился лотосмен, сбил его с ног, они рухнули на пол и, сцепившись, покатились по доскам. В разбитое окно влетело еще полдюжины фигур в скафандрах, которые оглушительно ревели горелками. Удушливый дым быстро заполнил комнату.

Даичи пнул атаковавшего его гильдийца, откатился и, стиснув от боли зубы, выхватил из потрепанных ножен за спиной старую катану. Вперед двинулся второй лотосмен, вытянув латунные пальцы, и старик нанес ему удар клинком. Когда вороная сталь коснулась брони, раздался глухой лязг. Лотосмены окружили Даичи с высоко поднятым мечом, сверкающим в свете их кроваво-красных глаз. Гофрированные трубки респираторов зашипели – будто металл смеялся.

Они приближались, и он двинулся – шагнул назад, снова отступил, а затем обрушился вперед, ткнув острием катаны прямо в красный глаз одного из гильдийцев. Лотосмен закричал, пронзительно, мучительно, страшно. А когда он упал, по его пустому, неподвижному лицу текла кровь. Еще один быстрый удар – и Даичи перерезал дыхательные трубки двух лотосменов. Старик опять отступил, прижав одну руку к ребрам, а другой всё еще крепко сжимая клинок. Он задыхался. На губах выступила кровь.

Даичи хоть умел владеть мечом, но сражался один, избитый, больной, а их было шестеро, жестоких и холодных. И по лестнице мчалось еще подкрепление – тяжело вооруженные наемники Гильдии с игломётами Кобиаши. И они обрушились на него просто толпой, без ловкости, без хитрости, подмяв его под себя, пока он бился, колол их и колотил кулаками, проклиная их с каждым прерывистым выдохом. Свернувшись в клубок под их ударами, он, наконец, упал и застыл, когда они вонзили иглы с черносном ему в плоть. Но взгляд его был прикован к юноше, который даже сейчас, сгорбившись, сидел за столом, весь в крови, и в его ярких, как сталь, глазах отражалось пламя.

Кин слышал голос отца, поучающий его среди гула мастерской. Слова, которые он слышал так много раз. Которые помнил наизусть. Которые были частью его жизни, как способность дышать. И в этот момент он наконец осознал их истину.

– Будь ты проклят, Кин, – прошептал старик. – Пусть черти заберут тебя в ад.

Юноша наблюдал, как угасает свет в глазах старика – черносон утащил его в небытие. Он почувствовал бледные руки на своих плечах, услышал щелканье восьми серебряных конечностей, обвивших и заключивших его в плотный кокон.

– Я уверен, что так и будет, – сказал он.