Книга: Просто Маса [с иллюстрациями]
Назад: Большие люди
Дальше: 結末 Финал Наследство Тацумасы

Тайфун

Куда ты плывешь по реке Сумида,
Лепесток сакуры белый-пребелый?
Сдул тебя ветер с родной ветки,
Как и меня, как и меня-а-а!

Голос у гейши был противный, пела она фальшиво, по струнам сямисэна брякала невпопад. Но от плохой музыки терзался один Маса.
Со стороны речная прогулка выглядела обычным туристическим аттракционом. В кабине, за приоткрытой бумажной перегородкой, сидят двое клиентов, сбоку почтительный гид, на корме лодочник с длинным веслом, на носу гейша. Однако единственным слушателем-японцем тут был Маса. Атаман с послом в японском пении ничего не смыслили и вообще были слишком увлечены беседой, а гребца изображал бурят Михайлов. Таково было одно из условий: лодочника обеспечит белая сторона, гейшу — красная. Певунья (чтоб ей в воду свалиться!) на самом деле была «свой товарищ», член подпольной ячейки, представительница угнетенного женского пролетариата и бывшая жертва половой эксплуатации из веселого квартала. Поэтому музыкальное сопровождение было паршивым, а лодка плыла криво.
В качестве дополнительной гарантии безопасности по берегам следовали сопровождающие: по правому — наряженные туристами казаки, по левому — Кибальчич со своими боевиками. Маса находился в лодке как особа, пользующаяся доверием обеих сторон. Весь предыдущий день он курсировал между красными и белыми, согласовывая протокол встречи, а сейчас сидел, обмахивался веером, без большого интереса прислушивался к голосам.
Сначала стороны перечисляли взаимные обиды и претензии — кто сколько народу в гражданскую войну перестрелял, нарубил и перевешал. Счет получался примерно равный. Но ничего, не расплевались. Собеседники всего лишь демонстрировали, как непросто им простить друг друга.
На втором этапе тон стал примирительным, зазвучали всякие подобающие поговорки: «кто старое помянет, тому глаз вон», «что было, то прошло, быльем поросло», и прочее подобное.
Потом началась торговля. Товарищ Копп спросил, на каких условиях генерал готов «публично разоружиться перед Советской властью». Семенов вынул бумажку, стал перечислять.
Во-первых, он желает вернуться не как амнистированный преступник, а как союзник, которого встретят торжественно. Во-вторых, ему должны дать высокий чин. В-третьих, посольство выплатит новому другу Кремля аванс в 25 тысяч долларов.
— Зачем вам деньги? Вы и так лопаетесь от золота! Между прочим, нашего, советского золота! — упрекнул посол, раздраженный непомерностью требований.
Высокие стороны попрепирались, чье это золото. Договорились: что потрачено — потрачено, бог с ним, но остальное должно достаться трудовому народу Советской России. Насчет двадцати пяти тысяч атаман пояснил, что эти средства ему нужны не для себя. У него грандиозный план.
Он едет в Маньчжурию, набирает и вооружает там отряд из русских. Все будут уверены, что готовится акция против Советов. А вместо этого семеновцы захватят Харбин и железную дорогу, а потом объявят Желторосскую Советскую Республику. В СССР сейчас шесть республик — Российская, Украинская, Белорусская, Закавказская, Узбекская, Туркменская, а станет семь. Бывший атаман, теперь комкор Красной армии Григорий Семенов возглавит ее Совнарком.
От такой перспективы у посла захватило дух, и потом обсуждали уже только размер аванса. Продолжалось это долго. В конце концов атаман согласился на первое время удовольствоваться двумя тысячами долларов.
— Уф, товарищ Копп, прямо вспотел от вашей прижимистости. Ладно, скрепим уговор рукопожатием. И давайте распахнем перегородки. Душно.
Скрипнули сёдзи. Маса увидел распаренную физиономию Семенова и сосредоточенного, хищно подобравшегося посла.
Лодка приближалась к мосту Нихонбаси. На нем стоял черный автомобиль. У перил торчали двое японцев в строгих костюмах, пялились прямо на лодку.
Токко, в первый момент подумал Маса. Неужто пронюхали? Ох, нехорошо! О конспиративной встрече майору доложено не было.
Но потом успокоился. Автомобиль был «роллс-ройс», а костюмы слишком хорошо сшиты для шпиков. Просто воротилы из расположенного неподалеку финансового квартала тоже ведут какие-то секретные переговоры в нейтральном месте. Глазеют, потому что надо же на что-то смотреть, а тут плывет красивая лодка. Там заливается гейша, жмут друг другу руки два иностранца.
— Исторический момент! — взволнованно воскликнул Семенов. — Обнимемся — по-нашему, по-русски?
— После обнимемся, — строго сказал Копп. — Когда докажете делом, что вы полностью перековались.
— Ну хоть выпьем за успех нашего предприятия, — хлопнул его по плечу будущий комкор. — Кацура, разливай!

 

На прощанье, уже на причале, товарищу Коппу все же не удалось избежать медвежьих объятий захмелевшего атамана.
— Я всегда в глубине души был интернационалист и коммунист, — признался Григорий Михайлович и икнул. — Потому что я на четверть монгол и родом из трудового, ик, народа.
Но как только посол сел в поджидавшую его машину и уехал, атаман сразу протрезевел.
— Так, Егор, — сказал он. — Теперь будет второе действие. Ты в нем активно участвуешь, поэтому знакомлю тебя с содержанием пьесы. Ночью на виллу явятся представители топливного консорциума «Дайниппон Сэкию». Видал пиджаков на мосту? Это я им велел там быть. Чтобы убедились — я с Советами теперь дружу. Послу Коппу пока еще неизвестно, что Семенов пригодится Москве не только для маньчжурских дел. Москва ведет трудные переговоры с Токио о нефтяной концессии на Сахалине. Я как посредник буду обеим сторонам очень полезен. Не за здорово живешь, конечно. — Атаман подмигнул. — У советских проблемы с валютой. Видал, как жидится Копп на доллары? У консорциума с этим проще. Сегодня ночью будешь переводить. А предварительно уясни главное. Нефтяные тузы должны понять, что я — невеста переборчивая, не больно-то они мне и нужны. Знаю я вас, японцев, у вас тысяча оттенков этикета. Веди дело так, чтобы было ясно: большой человек — я, а они — люди поменьше. Но при этом, само собой, чтоб всё вежливо. Понял?
— Это-то я понял. Я не понял, почему деловая встреча ночью?
— Потому что ни консорциуму, ни мне не надо, чтоб о переговорах раньше времени пронюхали твои приятели из Токко. Сейчас поедем домой готовиться. Семью я отправил в Нагасаки, а то ночью будет шумно, детям не уснуть, и Елена заругалась бы.
— Почему шумно?
— Увидишь.

 

На вилле Семенов собрал казаков. Произнес энергичную речь, как перед боем.
— К вечеру всем надеть парадные мундиры, ордена-медали. Бороды расчесать, сапоги — до зеркального блеска. Приедут япошки — встать перед входом почетным караулом. Шашки наголо. Поздороваются — как ответить?
Он махнул рукой — казаки оглушительно гаркнули:
— Здравьжла!
Да, дети, от такого вопля наверняка проснулись бы.
— Дальше так. Веду их в гостиную. Электричество не включать, только свечи — будто бы для красоты, а на самом деле чтоб не пялились на нашу нешикарную обстановку. Показываю им золото, и сразу веду в сад. Зажечь там факела, на стол русскую закуску. Водки побольше. Рябиновую обязательно, япошки любят. Мандрыка, ты отвечаешь.
— Слушаюсь, Григорьмихалыч.
— Гунько и Корзун, скинете мундиры, наденете красные шелковые рубахи, будто вы официанты. Мы для япошек на одно лицо, они не поймут, что вы перед тем в карауле стояли. Остальные — встать перед кустами. Взмахну — пойте. Сначала «Славное море священный Байкал». Кулебякин, ты гармонь из ломбарда забрал?
— Так точно, Григорьмихалыч.
— Кацура, ты сядешь на торце, между мной и ими. Да приоденься. У тебя есть крахмальные воротнички, галстук, визитка?
— Визитки нету.
— Ну, надень всё самое лучшее. Марш домой и чтоб к одиннадцати был как штык. А вы, хлопцы, запевайте, послушаю.
Уходил Маса под рев казачьего хора, певшего про омулевую бочку. Спрашивал себя с тоской: зачем мне весь этот балаган?

 

 

А вечером вернулся принаряженный, бодрый, довольный. Остаток дня он провел с Мари. И она объяснила — зачем.
— Сегодня на вилле не спят, значит, следующей ночью будут дрыхнуть мертвым сном. Еще и перепьются. Знаю я, как ведут себя мужчины в отсутствие хозяйки, — сказала опасная, но прекрасная женщина. — Ты нарисуешь мне схему двора и дома. Я придумаю, как ловчее взять золото. Мы заберем два ящика. Этого нам хватит. Знаешь, как мы будем жить? Снимай рубашку и ложись. Я тебе покажу.
И показала. Маса блаженствовал под ее волшебными пальцами, таял от нежного голоса, напевавшего блюз, и мечтал о счастье, которое наступит послезавтра и никогда не кончится.
Ради такого можно было немножко и пострадать.

 

Ровно в полночь к воротам виллы Момидзихара подъехал тот самый «роллс-ройс», с моста Нихонбаси. Представителей концерна «Дайниппон Сэкию» звали Мурата-сан и Касата-сан. Первый был пожилой, круглолицый, второй помоложе, с навсегда приклеенной вежливой улыбкой. Семенов сразу, обращаясь к Масе, стал называть их «Мордатый» и «Касатик».
— Который из двоих главный, — спросил он, ведя гостей в дом, — наверное, Мордатый?
— Нет, — ответил Маса, посмотрев на визитки. — Молодой. У него такая же фамилия, как у председателя правления. Наверное, наследник.
Атаман сразу приобнял Касату за плечо, предупредил о высокой ступенечке.
Впрочем, времени на пустые учтивости хозяин не тратил. Приступил к деловой беседе еще на улице.
— Вы решили вопрос о моем гонораре в случае, если я устрою сделку?
— Мы посовещались, — ответил Мурата. — И готовы предложить вам полтора процента.
Семенов поморщился.
— Мне не нужны комиссионные. Потом будет морока каждый год их получать. Платите аккордно, авансом. И дело не в деньгах, а в уважении. Как вы знаете, я богат. Если я увижу, что вы относитесь ко мне недостаточно серьезно, я предложу свои услуги концерну «Ниссэки». Посол Копп мой близкий друг, вы сами это видели. Его я тоже должен буду отблагодарить — из гонорара, который получу от вас. Советскому дипломату из рук японцев деньги получать нельзя.
Масе что? Он исправно переводил.
— Кстати, хотите взглянуть на царское золото? — спросил атаман. — Раз уж мы все равно проходим через гостиную.
Гости, конечно, захотели.
Заветные ящики Семенов продемонстрировал им точно так же, как в свое время Масе. Открыл первый попавшийся, вынул наугад слиток с клеймами, дал подержать.
У Масы чуть приподнялась бровь и обратно опустилась не сразу.
А Касатик с Мордатым переглянулись, и молодой, растянув улыбку еще шире, осведомился:
— Будет ли аванс в двадцать тысяч иен достаточно серьезным проявлением уважения?
— Я рассчитываю на пятьдесят. А впрочем, поговорим про это, ночь впереди длинная. Пожалуйте в сад, на настоящий русский банкет.
Течение настоящего русского банкета было обыкновенное, русское. Речи, тосты, водка, икра и заверения в сердечной дружбе — вперемежку с цифровым лаун-теннисом: хорошо, двадцать пять — хорошо, сорок пять; хорошо — тридцать; хорошо — сорок; нет — тридцать максимум; нет — сорок минимум. И тут застопорилось.
Всё это Маса переводил механически. Его переполняли сложные, преимущественно радостные чувства.
Слиток, который атаман дал подержать японцам, был тот же самый, что несколькими днями ранее побывал в руках у Масы! Ящик другой, а слиток тот же! Номер 32777!
Это означает… Это означает, что остальные желтые бруски бутафорские! Какой-нибудь чугун, покрытый золотой краской! Нет у Семенова четырех ящиков золота. То ли всё потратил, то ли никогда и не было. Вот почему в доме такая скудость и вместо выплаты жалованья одни обещания.
Переходить к большевикам Семенов и не думает! Он хочет всего лишь выцыганить у них денег, хоть две тысячи долларов. Но главный куш планирует сорвать с японцев, соблазнив их своей липовой дружбой с советским послом. Вот же пройдоха!
Ликование, охватившее Масу в результате дедукции, объяснялось просто. Раз белого золота не существует, то не придется его и красть. Благородному ронину незачем становится благородным вором. Какое счастье!
— Эх, ладно — тридцать! Только из симпатии к таким славным людям! Понравился ты мне, Касатик! — Семенов хлопнул наследника по неширокому плечу. От удара улыбка японца немного перекосилась, но не отклеилась. — Так ему и переведи, на «ты». И еще, что мы сейчас побратаемся по нашему казачьему обычаю. Погоди. — Охваченный вдохновением атаман воздел руку к небу, где как раз в этот миг из-за туч вынырнула луна. — Само небесное светило озарило наш уговор. Красиво переведи. Пусть знают, что Григорию Семенову и поэзия не чужда. Эй, ребята, запевай!
Но небесное светило озарило не только уговор. Масе, сидевшему у торца стола, была видна задняя часть дома. Из окна на землю спрыгнула узкая черная фигура. Немного помешкала, снимая с подоконника что-то тяжелое. Бесшумно побежала через двор — туда, где у стены росла ольха.
Маса чуть не выронил рюмку. Что она делает? Почему? Зачем? Ведь говорила, что завтра!
Поняла, что удобнее провернуть операцию сегодня, когда все собрались в саду, под зажженными факелами, и не смотрят по сторонам. Решила управиться в одиночку. Заранее решила — потому и попросила нарисовать схему. Какое лисье коварство! И какая смелость! Только идиотка не знает, что в ящиках не золото.
Все эти сбивчивые мысли пронеслись в одно мгновение. Потом их вытеснила новая, от которой Маса покачнулся.
Означать это могло только одно. Больше он ее никогда не увидит. Воровка получила то, что хотела — узнала, где хранится добыча, и подельник ей стал не нужен. Использовала и бросила. Потому что не любит. Сейчас вскарабкается по дереву на стену и навсегда, навсегда исчезнет. О, бедное, глупое сердце! Зачем ты впустило в себя подлую кицунэ?
Гармонь надрывно, совсем немелодично взревела и вдруг умолкла.
— Глядите! Кто это там? — завопил гармонист Кулебякин, показывая пальцем.
Все обернулись.
— Стой! Стой! Держи его!
Сорвались с места, гурьбой.
Побежал и Маса, быстрее всех. Он тоже кричал, по-японски:
— Дура! Брось ящик!
Но черная тень только пригнулась и понеслась быстрей. Вот она оказалась возле дерева. Полезла. Ящик был за спиной, в мешке на лямках, но все равно стеснял движения.
Казак, бежавший почти вровень с Масой, вскинул руку. В ней был «маузер».
Удар ребром ладони по запястью. Пистолет упал на землю.
— Кацура, ты чего?!
Она уже наверху. Спрыгнула!
Маса мчался огромными скачками. Сзади орали:
— Они заодно! Вали его, гада!
Сейчас откроют огонь.
Перешел на зигзаги, чтоб было трудней попасть.
Выстрел, другой, третий. Визг пуль над ухом.
Лезть на дерево было некогда. Разбег, прыжок — и Маса вцепился руками в кромку стены, подбросил тело кверху, перелетел на ту сторону. Нет, шестьдесят пять лет это еще не старость.
Плюхнулся в жижу заливного поля. Побежал. Ноги вязли, как в муторном сне, брызги летели в стороны. Впереди, тяжело дыша, шлепала Мари.
Он быстро ее догнал.
— Там не золото!
Обернулась. В лунном свете белое лицо с огромными черными глазами было невыразимо прекрасным.
— Как не золото? А что?
— Чугунные болванки. Ты какой ящик взяла? Первый справа?
— Да…
— Хоть в этом тебе повезло.
Но открывать ящик и разбираться, где там золотой слиток, сейчас было некогда. Маса схватил ее за руку, поволок дальше.
— Ты обманула меня! Ты меня предала!
Однако выяснять отношения было некогда. Сзади снова грохнуло. Под ногами всплеснулся фонтанчик.
— Падай!
Маса сбил ее с ног, выдернул «браунинг», обернулся.
На гребне стены чернели два силуэта, отлично видные на фоне серебристого неба. Одному Маса прострелил руку, другому плечо. Оба заорали, свалились внутрь двора.
Из-за стены донеслось:
— Метко бьет, паскуда! Что делать, атаман?
— Они который ящик сперли? Проверить, живо! — крикнул Семенов. — Если не самый правый, то ляд с ними. А если его — догнать!
Рывком подняв предательницу на ноги, Маса сказал:
— Уходим.
Сорвал с ее плеч мешок. Вынул ящик. Отшвырнул крышку. Золото определил сразу — по маслянистой, абсолютно гладкой поверхности. Сунул за пазуху.
— Почему только один?
— Можешь забрать остальные себе.
Она присела. Вытащила один, другой, третий. Всхлипнула.
— Потом будешь плакать, дура! Надо скорей выбираться из трясины. Они побегут по твердой дороге и догонят.
Потащил ее дальше.
— …Почему ты… меня… спас? — задыхаясь, спросила Мари. — Почему не бросаешь? Ведь я тебя… обманула?
— А почему ты меня обманула? — горько спросил он.
— Я поняла, что ты не хочешь быть вором. Даже благородным.
«Нет, не поэтому, — мысленно ответил он. — А потому что ты меня не любишь. Сам виноват. Не влюбляйся в кицунэ».
Они выбрались из топи. Впереди темнела поросшая кустами насыпь, по ней можно добежать до моста, а за ним, в лабиринте улиц, беглянку уже не догонят.
— Тебе направо, через мост. Я — в другую сторону. — Маса выпустил ее руку. — Уматывай. Не хочу тебя больше видеть. Никогда.
Ее огромные глаза стали еще больше, чуть не в пол-лица. Но смотрели они не на Масу, а мимо.
От кустов донесся шорох.
Резко обернувшись, Маса увидел двух людей. Они были в черных куртках «Хиномару-гуми». Сандаймэ все-таки не отозвал своих бойцов? Но почему?
— Вы что тут делаете, ребята?
— Извините, аники, — сказал тот, что слева. — Приказ оябуна. Из уважения к вам стреляю не в голову, а в сердце.
Это было невероятно! Но еще больше Масу поразило, что в руке у бандита блестел «маузер». У якудзы?!
Гром, молния, звонкий удар в грудь — и Маса плюхнулся обратно в заливное болото. Конечно, очень повезло, что пуля попала в золотой слиток, но всё это было чрезвычайно странно. Просто-таки необъяснимо. Благородный ронин лежал в воде, совершенно обескураженный.
Наверху, на насыпи, тем временем происходила дискуссия.
— Сибату я грохнул, а с этим что? — спросил один голос. — Оябун велел исполнить всё чисто, следов не оставлять.
— Ничего не поделаешь. Кончай и его.
— Я женщина! — крикнула Мари. — Якудза не убивает женщин!
Сдернула с головы капюшон, тряхнула волосами.
— Это женщина, — озадаченно сказал бандит с «маузером». — Чего делать-то? Если мы бабу грохнем, оябуну это не понравится.
— А это не мы. Это роскэ! — нашел выход из трудной ситуации второй. — Вон они бегут. Они ее и убили.
От виллы с топотом и криками бежали семеновцы. Выяснили, стало быть, какой ящик украден.
— Кончай ее скорей и бежим. Стреляй, чего ты?
Но выстрелил Маса. Дважды. Если ты не благородный вор, а благородный ронин, канон о неубийстве живых существ тебя не касается.
Встал, отряхнулся. С благодарностью погладил слиток, который спас ему жизнь.
Рявкнул на Мари:
— Что дрожишь? Уносим ноги! Через мост уже не получится. Вдоль канала. Пригнись!
Услышав выстрелы, казаки на дороге залегли. Подумали, стреляют по ним. Пусть немножко полежат. Оттуда бегущих на фоне кустов не видно, прикинул Маса.
До следующего моста, целый километр, они бежали, не останавливаясь. И только на другой стороне канала, уже в безопасности, Маса выпустил руку женщины-лисицы.
— Всё. Теперь расстаемся. Нá, это тебе. — Он сунул ей слиток с вмятиной от пули. — Получи то, чего ты так хотела.
Больше ничего говорить не стал. Повернулся уйти, но Мари удержала его за рукав.
— Постой. Я не понимаю… — Голос у нее был тихий, растерянный. — Ты второй раз меня спас. Уже всё зная. Они думали, что ты мертв. Застрелили бы меня и ушли. Зачем ты рисковал? Почему? Я не понимаю. Совсем…
— Ты и не поймешь.
Он больше на нее не злился. Что взять с инвалидки? Терпеливо объяснил:
— У людей так принято. Когда кого-то любишь — спасаешь. Даже если тебя не любят… Ладно. Живи, как тебе живется. Прощай.
— Постой! — повторила Мари и вдруг заплакала. Это было странно, потому что кицунэ никогда не плачут, у них ведь нет сердца.
— Ты еще не всё знаешь. Когда узнаешь, совсем меня возненавидишь… Не надо тебе это рассказывать… Зачем? Но я все-таки расскажу… Возненавидишь — и пускай…
Понять, что она лепечет, было невозможно.
— Чего я не знаю? Что ты хочешь мне рассказать?
Набрав полную грудь воздуха, Мари выпалила:
— Я знала, что Тадаки собирается тебя убить. С позавчерашнего дня знала. И ничего тебе не сказала. Решила: украду золото, и он мне больше будет не нужен. Даже лучше, если он исчезнет. Не станет предъявлять претензий.
Маса ошеломленно на нее уставился.
— Я следила за тобой. Всё время, с первого дня, — говорила Мари, опустив голову. — Ты этого не замечал. Я хорошо умею быть невидимой. И у меня очень быстрый велосипед. На городских улицах автомобилю от меня не оторваться. Я отстала от черного «отомо», который мчался с большой скоростью, но я догадалась, куда он едет. Там на номерном знаке было написано «ПДКП». Твоей беседы с Танакой, я, конечно, подслушать не могла. Иное дело — вилла в Сибуя, где ты разговаривал со стариком Курано. Я перелезла через стену, спряталась среди мхов и услышала больше, чем ты.
— Как это — больше? — спросил Маса, всё больше поражаясь.
— Ты ушел оттуда, а я осталась. Потому что на веранде появился Сандаймэ Тадаки. Старик сразу проснулся. Может, он и не спал, а прикидывался. Поднял глаза, говорит: «Ты должен убить Сибату». Якудза оторопел. Зачем, спрашивает, почему? «Он очень силен и очень опасен». Сандаймэ говорит: «Я не хочу убивать Сибату-сан, он достойный человек. Если он затаил зло против семьи Тадаки за своего отца, я готов принести ему извинения!». Якудза очень не хотел тебя убивать. Но Курано сказал: «Этот человек представляет собой угрозу для Японии. Ты меня знаешь, я зря такого говорить не стану. А кроме того я твой ондзин, и ты сделаешь так, как я велю. Иначе ты человек без стыда и чести». Тогда Сандаймэ склонил голову и попросил позволения убить тебя благородно, мечом. Но старик отказал. «Никто не должен знать, что Сибату умертвила якудза. Его нужно застрелить из оружия, которым пользуются росукэ. Пусть думают на них»…
Всхлипнув, Мари продолжила совсем тихо:
— Я долго думала, колебалась. Говорить тебе про это или нет. Сама на себя удивлялась, что ломаю над этим голову. Все рациональные доводы были за то, чтоб не говорить. И в конце концов я промолчала. Потому что для меня так лучше и удобнее. Но чувствовала себя странно… Непривычно… Я не знаю, что со мной… У меня никогда вот здесь так не болело…
Она показала себе на грудь и горько заплакала.
— Это значит, что у тебя все-таки есть сердце, а стало быть, ты не настоящая кицунэ, — рассеянно произнес Маса. — Какую угрозу могу я представлять для Японии? Почему чертов старикашка желает моей смерти? Чем это я так уж опасен?
Мари вытерла слезы, высморкалась.
— Меня это тоже поразило. И я выяснила, в чем дело…
Назад: Большие люди
Дальше: 結末 Финал Наследство Тацумасы

RonaldUlced
Виртуальный хостинг Виртуальный хостинг