— That was a most impressive performance, — сказал он, подойдя к бару. В виду имелось не столько пение, сколько ограбление.

Женщина повернула голову. Вблизи ее лицо было еще экзотичнее. Глаза — как два черных колодца, в глубине которых мерцает студеная вода. Масе вспомнилась испанская пословица. «Голубые глаза говорят: полюби или умру; черные: полюби или убью». Эта, пожалуй, убьет — ресницами не дрогнет. Но одинокий ронин знал про себя: что его слабость — женщины-кошки, с которыми никогда ни в чем нельзя быть уверенным. И даже женщины-кицунэ, с которыми можно быть уверенным, что до добра они не доведут.

— Я не понимаю по-английски, — ответила певица, лениво оторвав от соломинки пухлые ярко-оранжевые (фокусы иконоскопа) губки.

Это было удивительно.

— Но когда вы пели, не ощущалось ни малейшего акцента!

— У меня абсолютный слух. — Губки чуть раздвинулись в улыбке и сразу изменили цвет на ярко-голубой. — Я как попугай. Он ведь всё повторяет без акцента… А как вы узнали, что я осталась в зале? Обычно, закончив выступление, я сразу ухожу за кулисы.

Ни в коем случае нельзя было, чтобы подозреваемая насторожилась. По счастью Масе вспомнился нюхастый метрдотель.

— У вас такой изысканный, чувственный аромат. Он притягивает и не отпускает.

Мари кивнула, словно это было самое обычное объяснение.

Со слепой женщиной удобно то, что можно без стеснения пялиться на нее в упор. Именно этим сыщик и занимался.

Очень странное лицо, даже без учета колористических экспромтов иконоскопа. Все детали, каждая по отдельности, мягко говоря не идеальны. Слишком высокий лоб, нечеткого рисунка брови, островатый подбородок, длинноватый нос. А общее впечатление — как от картины художника Врубеля «Царевна Лебедь». Взгляд не оторвешь.

На длинноватый нос Маса посмотрел с особенным вниманием. Для незрячих очень важны запахи. По ним составляется впечатление о собеседнике. Пожалуй, имеет смысл подышать ртом, чтобы эта преступная, но очень привлекательная женщина лучше ощутила аромат силы, храбрости, странствий и мужественного одиночества с привкусом тоски по тому, чего не вернуть.

Но Мари не стала жадно втягивать воздух, а недоверчиво качнула головой.

— Насчет изысканного аромата — может быть. Если же вас привлекает чувственность, обоняние должно было притянуть вас к столу, за которым сидят наши красавицы. Повернитесь на юго-восток и как следует принюхайтесь.

— Я не ценитель женщин-собак, которых можно подозвать свистом или подманить косточкой, — сказал Маса, рассматривая фигуру худосочной красавицы. Фигуры практически не было.

Мари задумчиво произнесла:

— У вас очень интересный голос.

А про очень интересный запах ничего не сказала, и Маса на всякий случай перестал дышать ртом.

— …Весь день у меня было предчувствие, что нынче ночью что-то случится. Что-то прекрасное. Или ужасное, — тихо продолжила красавица, к которой очень подходило невежливое русское выражение «ни кожи, ни рожи», а все равно она была красавица, и этот парадокс, пожалуй, манил больше всего. — Может быть, это вы?

— Я, — сразу сознался Маса. — Я ужасно прекрасное и прекрасно ужасное.

— Вы позволите?

Легко и быстро, самыми кончиками длинных пальцев она пробежалась по его лицу, коснулась плеч, провела по рукаву, чуть задержалась на ладонях. Было немного щекотно и очень приятно.

Флирт слепых это так эротично, подумал Маса. Между нами возникла незримая связь, мы оба ее чувствуем. Как между охотником и дичью. Нет, как между хищником и добычей. Это самый интимный вид взаимоотношений. Потому что слопать кого-то, то есть поместить внутрь своей хары, процесс еще более интимный, чем любовное спаривание. Тем более — быть слопанной.

Но Мари, конечно, не подозревала, что ее скоро слопают. Улавливала только обычное женско-мужское притяжение, которого тоже хватало.

— Мне тридцать девять лет, — сказала она. Маса удивился, что так много, а потом удивился еще больше, ибо следующие слова были такие: — Я самая свободная женщина в Японии. Не соблюдаю условностей. Делаю, что пожелаю. Беру, что пожелаю. Хотите, я возьму вас?

И поднялась со стула, причем оказалась на полголовы выше и вдвое уже, чем Маса.

— Очень хочу, — быстро ответил он.

— Только одно условие: это я вас беру, а не вы меня. Будете безропотно повиноваться. Иначе — саёнара.

От этого условия он пришел в еще большее возбуждение. Ах, какая женщина!

Поклонился, хоть она и не могла это увидеть.

— Слушаюсь, госпожа.

— Тогда за мной. У меня здесь своя комната. Я иногда сплю в ней до утра. Давайте руку.

Как это было восхитительно! Загадочная, удивительная женщина вела одинокого ронина за руку в темноту, чтобы на время избавить от одиночества и подарить свою любовь, которая — можно не сомневаться — будет не похожа на любовь обычных женщин. Насколько все-таки лучше быть частным сыщиком, чем полицейским! Человек в мундире сейчас терзался бы тем, что нарушает устав и служебную этику, а у Масы никакого устава не было.

Они шли извилистым неосвещенным коридором. На стенах ни картинок, ни украшений, зато на каждом повороте висела маленькая клетка со сверчком, и все они стрекотали по-разному.

Платье у Мари было хоть и западное, но с совершенно японским декольте на спине. Ведь женская шея сзади — такое элегантное и соблазнительное зрелище. Придвинувшись, Маса поцеловал коротко стриженный затылок с нежными завитками.

— Делать только то, что я прикажу! — прикрикнула на него Мари, не оборачиваясь. — Еще одна вольность — выставлю!

— Слушаюсь, госпожа.

— И помалкивать!

Ах, как это было волнующе! «Про банк мы с тобой потолкуем после, — мысленно сказал повелительнице Маса. — И тогда посмотрим, кто у нас тут распоряжается. Чем больше ты мне понравишься в постели, тем я буду с тобой милосердней».

Они вошли в небольшую комнатку, и постель в ней имелась. Узковатая, но крепкая, с железными решетками. На стене зачем-то висело бра.

— Ложись и лежи, — приказала Мари, переходя на «ты».

Он лег.

— Слышишь? — Позвякала наручниками. — Одолжила у наших красавиц.

Что ж, можно поиграть и в наручники, подумал Маса. В Японии, где женщины обычно так кротки, это вдвойне пикантно.

Она пристегнула его руки к изголовью. Потом вдруг сдернула очки, и всё вокруг почернело.

В комнате царила абсолютная тьма. Беспомощный и слепой, Маса лежал на спине, а быстрые, уверенные руки опасной женщины шарили по нему. Кролик полагал, что сейчас проглотит удава. Какая занятная игра!

Звякнула пряжка на ремне. С ронина спустили брюки — он приподнял таз, чтобы было удобней.

Вдруг она уже разделась? Какая жалость, что ничего не видно! Но не просить же включить свет.

Щелчок. Словно подслушав желание, Мари включила бра. Лежащий зажмурился, но поскорее вновь открыл глаза.

Нет, красавица не разделась. Она склонилась над нижней, обнаженной половиной Масиного тела и что-то там рассматривала. Именно рассматривала, никаких сомнений! Глаза были прищурены, взгляд сосредоточен.

Она зрячая!

И смотрела Мари вовсе не туда, куда следовало, а выше, на живот.

Клиновидное лицо озарилось хищной улыбкой.

— Так и есть, я не ошиблась! Татуировка дракона!

Первую половину жизни Мари шла ночной дорогой, вторую половину — дневной. И сказать, какая из них лучше, непросто. Обе хороши, каждая по-своему.

Девочка появилась на свет слепой. Жизнь вокруг не была черной, она была темно-серой, иногда в этой мгле двигались какие-то смутные тени, но ведь и ночь, даже самая кромешная, не вполне темна. Существа, не приспособленные к дневному свету, отлично обходятся слухом, обонянием и осязанием. В их полунощном мире животные, полагающиеся главным образом на зрение, беспомощны. Нужно только оставаться в своей, неосвещенной половине — и будешь сильней.

Эту истину Мари открывала для себя постепенно. Помогло то, что она с самого рождения хорошо освоилась с одиночеством. У нее имелись старшие сестры, здоровые, и еще одна дочь, слепая, родителям была не нужна. Они охотно от нее избавились, отдали на попечение дедушке и потом появлялись редко, так и остались малознакомыми голосами.

Дедушка был хриплый бас, резкие химические запахи и мягкие, но в то же время безжалостные пальцы, всегда холодные. Внучка интересовала его с медицинской точки зрения. Первое слово, которое произнесла малютка, было «катаракта» — слышала его постоянно. Огромная тень на сером фоне бесцеремонно оттягивала веки и щупала глазные яблоки, все время приговаривая: «Ай да катаракта, прямо заглядение».

Дед был фанатик медицинской науки, знаменитый специалист по внутренним болезням. Но ради Мари он освоил новую профессию, офтальмологию и стал изучать мировой опыт по лечению катаракт. «Не бойся, кротик, — часто повторял он. — Я не помру, пока не прочищу тебе глазки. Но торопиться мы не будем, чтобы не напортачить. Festina lente. Поспешай без спешки».

Маленькая Мари никуда и не торопилась. Ей было уютно, покойно. Земля была безвидна и пуста, и только дух витал над водами, порождая образы, сотканные из маленьких точек. Девочка рано научилась читать на тэндзи, японской азбуке Брайля. Ночью домашние думали, что Мари спит, а она лежала в темноте, водила пальцами по говорящей бумаге. На кончиках собирался весь окружающий мир. Так оно потом и осталось. Узнав про жизнь что-то новое, интересное, Мари чувствовала щекотку в подушечках.

Будущего тогда не существовало, только вечное сейчас. Слепая девочка ничего не ждала, ни о чем не мечтала, жила мгновением. Это искусство, обычно доступное только очень тусклым натурам и почти никогда не достающееся носителям острого разума, стало самым драгоценным подарком слепоты. Но были и другие подарки, тоже важные.

Когда не видишь других людей, когда они не порабощают тебя своей любовью, обретаешь восхитительную свободу. Ни от кого не ждешь бескорыстной помощи, никому ничем не обязан, ни от кого не зависишь. На свете есть ты — и есть смутные тени, издающие приятные или неприятные звуки.

Потом музыка. Этот канал прямой связи человека с Высшей Силой требует монопольной концентрации и по-настоящему открывается лишь тем, кто не отвлекается на видимости.

Или взять пищу. У незрячего более развиты вкусовые ощущения. Соответственно, выше и наслаждение от еды — если, конечно, у тебя достаточно денег на кулинарные изыски.

Само собой — ароматы. Но это палка о двух концах. Всякий дурной запах вызывает тошноту, слишком резкий — мигрень. Находясь на улице или в каком-нибудь сомнительном месте, Мари обычно затыкала ноздри кусочками ваты, пропитанными чем-нибудь приятным, соответствующим настроению. Дышала слегка приоткрытым ртом. Зрячим нравится, когда меж женских губ влажно поблескивают белые зубки. Дуракам кажется, что это признак глуповатости и доступности.

Но полезнее всего — эволюция рук. Из довольно примитивного средства для хватания, сжимания и щипания, они могут развиться в тончайший инструмент. Когда девочку учили играть на пианино, клавиши сами ласкались к пальцам, ложились под них то покорно, то страстно. Если бы в Японии женщина могла стать концертирующим пианистом, Мари стала бы звездой фортепиано. Но имелись свои бонусы и в мизогинистической Стране Солнечного Корня. Дедушка научил внучку массажной науке Матэ, «Волшебной Руки» — чтоб Мари наполняла энергией его старое усталое тело. Клялся, что таких талантливых digiti не встречал даже у прославленных мастеров этого сложного искусства. Пальцы Мари безошибочно ощущали под кожей и даже в глубине плоти колючие шипы спрятанной боли и упругие шарики наслаждения.

Так — безмятежно и уединенно — двигалась юная Мари по Ночному Пути, который никуда не вел, а просто обдувал лицо ароматами и шелестел невидимыми листьями.

Однако упорный дедушка в конце концов сделал то, что обещал — произвел операцию по удалению катаракты и сразу после этого, когда с внучки еще не сняли повязку, с глубоким удовлетворением помер. На могиле завещал высечь, что здесь лежит врач, впервые в Японии благополучно удаливший двухстороннюю катаракту.

Так двадцати лет отроду Мари обрела зримый мир, и была им ужасно разочарована. Ее будто обворовали. Всё оказалось не таким, как она представляла, безбожно преувеличенным, даже пресловутые красоты природы — морские закаты, осенняя листва, цветение сакуры.

Но хуже всего выглядели люди. Она вскрикнула от ужаса, когда открыла глаза и увидела склонившихся над нею уродов. Эти кошмарные мятые уши, эти торчащие дырявые носы! Просто какие-то тэнгу!

Потом ей дали зеркало. Сказали: «Посмотри, какая ты красивая». Мари взглянула, с отвращением отшатнулась и заплакала.

Первое время она вспоминала своего самоотверженного деда с ненавистью. Зачем, зачем он выволок ее с ночного Пути на дневной? Несколько месяцев просидела дома, за плотными шторами, без света, да еще с зажмуренными глазами. Наружу выходила только безлунными ночами.

Но от добровольного затворничества пришлось отказаться. Жизнь заставила.

Кончились оставшиеся от деда средства. Он хорошо зарабатывал, но копить деньги не умел и о том, как после него будет жить внучка, не задумывался — его занимала только великая хирургическая операция.

Можно было, конечно, зарабатывать массажем или музыкой. Мари попробовала и первое, и второе, пока не нашла себе более выгодное ремесло, отнимавшее совсем немного времени. Петь в клуб «Тиресий» она ходила не для заработка, а потому что слепые умеют ценить наслаждение звуком лучше кого бы то ни было. И еще там был отличный джаз-банд, большая редкость в стране, где все помешаны на соблюдении правил. Ведь джаз никаких правил не признает, это самая свободная музыка на свете.

Дневной Путь тоже оказался неплох, грех жаловаться. Особенно, когда владеешь навыками и другого мира — ночного.

Ей плевать на мой мужской корень! Вот первая мысль, уязвившая Масу. Вторая была еще обидней: проклятая змея заманила его в ловушку, а он, как последний бака, попался! Он, стреляный воробей, бывалый сыщик, ученик и помощник великого Фандорина!

— Да ты знаешь, кто я?! — взревел Маса, тщетно сотрясая скованными руками изголовье. Попробовал ударить мерзавку ногой, но та проворно отскочила. Да и трудно лягаться в наполовину спущенных штанах. О, какой невыносимый позор…

— Я-то знаю, кто ты. А вот ты, кажется, этого не знаешь, — сказала коварная злодейка. — Ну-ка, кем ты себя считаешь? Правильно ответишь — расстегну наручники.

«Я считаю себя чертовым идиотом!», — хотел крикнуть Маса, но вспомнил древнюю максиму, гласившую: чем недостойнее ситуация, тем достойней держится благородный муж.

— Я детектив Сибата, и ты очень пожалеешь о своей проделке, стерва, — с достоинством молвил он. — Я оторву твою подлую башку!

— Ответ неправильный. Никакой ты не Сибата. Ты сын Сиракабы-но-Тацумасы.

— Кого? — переспросил пленник, вдруг догадавшись: э, да ты, голубушка, чокнутая — ишь глаза-то сверкают.

— Великого Тацумасы, — торжественно произнесла сумасшедшая баба. — Неужели ты никогда не слышал о своем отце? А я выросла под рассказы о свершениях благородного вора из Дома-под-Березой. Мой дед, доктор Саяма, был его близким другом. Я знаю про подвиги Тацумасы все. Особенно волновал меня рассказ о том, как его убил, но не сумел победить заклятый враг, Кровавая Макака. И как страшно он отомстил благородному вору. Выставил на мосту отрубленные головы Тацумасы и его жены, а снизу повесил мертвую мартышку с надписью «Их убила я». Единственного сына Тацумасы, младенца по имени Масахиро, Макака отдал на воспитание свирепому иокогамскому бандиту Рюдзо Сибате. Мой дед хотел вызволить малыша, но боялся. Взялся за поиски, только когда Сибату прикончили. Однако ребенок бесследно исчез.

Маса больше не дергался и не брыкался, лежал тихо. Слушал.

— И вдруг я узнаю, что у полицейского начальника Бабы есть консультант по имени Масахиро Сибата. Что он обладает очень острым нюхом. Родом он из иокогамских якудза. А лет в точности столько же, сколько пропавшему Масахиро. И как же было не проверить: вдруг отыскался сын Великого Тацумасы? Дедушка рассказывал, что у мальчика в точке тандэн была татуировка: красный дракон. Вот она! — Мари ликующе показала пальцем. — Никогда не видела ничего прекраснее!

— Полюбовалась и хватит, — пролепетал потрясенный Маса. От сильных чувств — сначала ярости, потом изумления — вся энергия Ки из нижней части тела переместилась в голову, которая прямо пылала, а обнаженное место, наоборот, мерзло. Ну и вообще — что за разговор о столь поразительных вещах со спущенными штанами?

Вопросы теснились, выпихивая друг друга. Значит, мой отец не Рюдзо Сибата, а некий вор? Притом благородный, у которого были подвиги? И которого убила какая-то макака?

Как только Мари натянула ему брюки, Маса задал главный вопрос, который в непристойном виде не задашь:

— Как погиб Тацумаса?

— Он враждовал с главарем бандитов по кличке Кровавая Макака. Спрятался в укромном месте, но был предан близкой знакомой, куртизанкой Орин.

— И никто не отомстил за… отца? — задал Маса второй по важности вопрос, выговорив слово «отец» с некоторым трудом. Нужно было еще привыкнуть к мысли, что твой родитель — не тот, кого ты считал таковым все шестьдесят пять лет жизни. Но сомнений не было. Имя, возраст, татуировка — всё сходится… «Благородный вор» звучит почти так же хорошо, как «благородный якудза».

— У Тацумасы были верные ученики. Но они придерживались кодекса Котодо, запрещающего убивать. Кровавую Макаку скоро прикончили собственные подручные, а что до куртизанки — ее постигла иная кара. Все от нее отвернулись. Потому что люди уважали Тацумасу и потому что нет злодейства черней предательства. Орин оставила свое ремесло, сменила имя, постриглась в монахини и в знак раскаяния приняла обет вечного молчания.

Теперь Маса хотел расспросить, что такое Котодо — «Путь благородного вора», но женщина еще не договорила.

— Я с ней встречалась…

— С кем? С куртизанкой? — поразился Маса.

— Да. Они были для меня как персонажи какой-нибудь старинной драмы Кабуки — благородный вор Тацумаса, прекрасная Орин. И перед своим пятнадцатилетием я попросила деда, чтобы он сделал мне подарок — отвез в обитель, куда скрылась от мира предательница. Я тогда была слепая и посмотреть на нее не могла, но надеялась послушать. Вдруг из-за встречи со старым знакомым, моим дедом, монахиня на время нарушит обет?

— И что?

— Ничего не вышло. Дед не захотел видеть изменницу и остался в гостинице. Меня повели к отшельнице, в какую-то отдельно стоящую келью. Там пахло травами и буддийскими курениями. Рядом находился кто-то, источавший аромат печали и старости, но это всё. Я назвала имя деда — молчание. Стала убеждать — в пятнадцать лет у меня уже был очень хорошо подвешен язык. Сказала: вы удалились от мира, ибо не желаете, чтобы кто-то видел ваше навсегда потерянное лицо, но я ведь его и не увижу. Расскажите мне о великом Тацумасе. Молчание. Это было странное свидание слепоты и беззвучия. Я ушла ни с чем…

Маса завороженно слушал.

— Десять лет спустя, уже зрячей, я наведалась туда вновь и теперь ее увидела. Такая хрупкая старушка, белый одуванчик. Ни разу не подняла глаз. Не раскрыла рта… Представляешь, она жива и до сих пор. Ей, наверное, уже под девяносто. На каждый новый год я шлю ей поздравительную открытку. Если бы умерла, открытка вернулась бы обратно.

— Отвези меня к ней! — воскликнул Маса. — Она отказалась разговаривать с тобой, но я — иное дело! Я не буду ее обвинять. Я просто хочу узнать, каким был мой отец. И, конечно, мать! У меня ведь была и мать? Что о ней известно?

— Немногое. Только что ее звали О-Судзу, что она сочиняла красивые стихи, и что она погибла вместе с Тацумасой.

— Значит, эта Орин погубила обоих моих родителей? — сдвинул брови Маса. — Тем более я хочу ее увидеть, пока старуха не умерла. Просто скажи, как ее теперь зовут и где находится монастырь.

Певица смотрела не просто внимательно, а, пожалуй, испытующе. Будто что-то прикидывала.

— Сначала мы сделаем одно дело.

— Какое еще дело? Да отцепи ты меня!

— Не раньше, чем ты выслушаешь мое предложение.

Мари села на корточки подле кровати. Ее лицо теперь было близко. Глаза посверкивали загадочными огоньками, и Маса подумал, что от этой женщины можно ждать чего угодно. Она совершенно непредсказуема. Кицунэ, настоящая кицунэ!

— Я не хочу делать с тобой никаких дел!

— Просто послушай меня, — проворковала она. — Если мы не договоримся, я повернусь и уйду, а ты как-нибудь высвободишься сам. Или позовешь на помощь.

— Я с воровкой ни о чем договариваться не буду!

— Странно слышать такое от сына вора. К тому же я живу строго по заветам твоего отца.

— Каким заветам? — подозрительно спросил он.

— У великого Тацумасы было три правила. «Не красть у своих; не красть у хороших людей; не красть у тех, у кого и так мало». Своих у меня нет, значит, красть я могу у всех. Хороших людей я в жизни пока не встречала. А у тех, кто беден, красть не имеет смысла. Еще у Тацумасы был один канон: «Кто верит в Будду, ни у кого не отнимает жизни». Канон я тоже не нарушаю, хоть в Будду и не верю.

— Значит, ты не отрицаешь, что ты воровка. И что банк обокрала ты, — вспомнил наконец Маса о том, зачем он явился в клуб «Тиресий». — Я это и так знаю, но расскажи, как ты проникла в хранилище и потом выбралась обратно? И как обманула двойную сигнализацию?

Они молча глядели друг на друга. Он сурово, она задумчиво.

— Если я удовлетворю твое любопытство, ты выслушаешь мое предложение?

— Выслушаю, выслушаю, рассказывай!

Мари опустилась на колени, устраиваясь поудобнее.

— У меня есть одна реликвия, связанная с Тацумасой. Прежде чем спрятаться от Кровавой Макаки, великий мастер передал ее моему деду. Брать с собой лишний груз не мог, а оставлять ученикам не хотел, потому что они еще не созрели для этого знания. Дед же прочитать шифр все равно не сумел бы.

— Какой шифр?

— Это толстая книжка, в которую Тацумаса записывал свои секреты. Когда я научилась видеть, мне понадобилось несколько лет, чтобы разобраться в коде. Но я никуда не торопилась… — Мари улыбнулась воспоминанию. — Там описаны тайные лазы в множество зданий. Более двух сотен адресов. Подземные ходы, секретные рычаги, замаскированные люки. Я составила список тех, где до сих пор могут храниться ценности. И время от времени совершала небольшие экскурсии. Неоднократно возвращалась с пустыми руками — былые сокровищницы оказывались пусты. Но несколько раз мне повезло. Например, в бывшей резиденции князя Минобэ разместился музей азиатского искусства. Я вынесла оттуда несколько работ великого Чжао Юна, китайцы у меня их с руками оторвали. — Видно было, что рассказчице приятно хвастаться былыми достижениями. — А однажды я кощунственно проникла на императорскую виллу в Никко. — Хихикнула. — Сначала расстроилась, потому что лаз привел меня в павильон для чайных церемоний. Что там возьмешь? Но осмотрелась и цапнула две чашки работы Нинсэя Нономуры. Одну продала коллекционеру за десять тысяч, с другой расстаться не смогла. У нее такие вмятинки, такие шероховатости! Трогаю пальцами — издаю стон наслаждения.

Она прикрыла глаза и действительно простонала, да так сладострастно, что Маса сморгнул. Все же Мари была очень, очень соблазнительна. Хоть и воровка.

— Я не жадная. Много мне не нужно, — продолжила свой рассказ удивительная женщина. — Я хочу жить, как великий, ленивый Эдвард Маркс.

— Кто это?

— Композитор, сочинивший песенку «Little Lost Child». Знаешь, жалостная такая. — Мари пропела первую строфу. — Сочинил и потом двадцать лет стриг купоны. А когда после войны вкусы публики изменились и деньги течь перестали, он написал новый шлягер. И опять ни черта не делает. Но увы. — Последовал вздох. — Проклятое землетрясение разрушило мою мечту. Уцелевших зданий из заветной тетрадки осталось — по пальцам пересчитать. Моя работа усложнилась. Пришлось освоить новые специальности.

— Какие?

— Например, я стала работать в домах, которые сохранились, но перестроены. Риск тот же, а результат чаще всего нулевой. За два года была только одна серьезная удача. — Снова самодовольная улыбка. — Залезаю я в бывшее сёгунское хранилище фарфора. Дом давно переделан, осовременен. Проживает там член кабинета министров. Ничего интересного не жду. Максимум — часы золотые с тумбочки возьмешь, да какую-нибудь наличность. Заглядываю в спальню, а там его превосходительство почивает в обнимку с юным лакеем. Подождала рассвета, чтобы фотографии получились почетче, пощелкала. Потом продала пленку самому же министру.

— А почему у тебя был с собой фотоаппарат? — полюбопытствовал Маса.

— Он у меня всегда с собой. На случай, если будут какие-нибудь картины, вазы и прочие габаритные вещи непонятной ценности. Я показываю снимки эксперту. Если что-то стоящее — прихожу во второй раз. Зачем зря тяжести таскать?

— Методика ясна, — кивнул Маса, впечатленный подобной обстоятельностью. — Теперь рассказывай про ограбление банка.

— Когда я прочитала в газете, что «Американский коммерческий банк» купил бывшую усадьбу меняльного дома «Рёгоку», я сразу догадалась, где они устроят депозитарий. Там же, где в старину находились знаменитые каменные погреба для хранения денег. В книге Тацумасы объясняется, как туда попасть — запись от третьего года эры Ансэй. Мне нужно было только дождаться, когда закончится переоборудование. Я как следует подготовилась, выяснила, что требовалось. В первый раз наведалась месяц назад, чтобы проверить, всё ли работает. Механизм поднял плиту пола, даже не скрипнул. Вот раньше были мастера! Про аварийную сигнализацию я, конечно, знала. Но через лучи около двери мне проходить было не нужно. И свет мне тоже ни к чему. Я вижу в темноте не хуже, чем днем. Даже лучше. Просто запомнила марку сейфа и ушла. Купила такой же, научилась угадывать код по звуку. С моим слухом это пустяки… — Мари вздохнула. — Всё прошло без сучка, без задоринки. Но мне не повезло. В чертовом сейфе ничего не было, кроме дурацкого свитка, который никому не продашь. Сутра Нитирэна, ее все знают. Но в это время я уже выведала про тебя…

— Да, ты сказала, что интересовалась майором Бабой. Но почему?

— Я же говорю: я подготовилась как следует. Выяснила, что расследованием скорее всего будет заниматься Иностранный отдел Токко, потому что ограбят американцев. Уголовными делами там ведает майор Баба. Сам он дубина, но ему помогает опытный консультант. Стала разузнавать про консультанта — сюрприз… — Воровка рассмеялась. — Поэтому когда я вскрыла сейф, развернула свиток и поняла, что вытянула пустышку, решила извлечь из всего этого хоть какую-то пользу. Оставила на полу Тиресия.

— Зачем?

— Чтоб проверить, так ли ты ловок, как про тебя рассказывают. Если не найдешь меня по этому следу — значит, ты либо не сын великого Тацумасы, либо сын, но бездарный, и тогда ты мне не нужен. А если явишься — дело другое. Теперь я убедилась. Ты сын Тацумасы. Достойный своего отца. Правда, глуповат с женщинами, но это нестрашно. С женщинами тебе иметь дело не придется. Кроме меня.

Последние слова сопровождались обворожительной улыбкой. Маса ответил гримасой. Он не был уверен, что этим комплиментом нужно гордиться. И совсем не хотел иметь дело с этой лисицей.

Но стало любопытно.

— Хорошо. Ты убедилась, что я ловок и что я сын Тацумасы. Но зачем я тебе так сильно понадобился? Из-за чего было устраивать весь этот мудреный спектакль?

Кицунэ наклонилась совсем близко и, обдав пряным запахом, шепнула прямо в ухо:

— Из-за золота.