Глава 1

– Как дела в школе, Деклан?

Деклан склонился над рисунком, над которым он трудился уже минут двадцать. Меня он словно не слышал.

На сегодня он был моим последним пациентом. До него я встречалась с четырнадцатилетней девочкой с посттравматическим стрессовым расстройством и почти час слушала ее рассказ (со всеми отвратительными подробностями) о пережитом ею насилии. Обычно я старалась оставить ее напоследок, так как после сеанса, в течение которого я в меру сил пыталась помочь ей проанализировать полученную травму («Назвать – значит укротить!»), я уже ни на что не годилась: меня буквально выворачивало наизнанку, голова раскалывалась, а перед глазами плавал какой-то туман. Эта неделя, однако, вышла на редкость насыщенной – слишком много детей, слишком мало времени, – поэтому сегодня Деклан оказался у меня последним. К счастью, в последнее время дела у него шли настолько хорошо, что я ждала нашего сеанса чуть не с нетерпением.

С Декланом я работала уже восемь месяцев. В первые три месяца он просто сидел и рисовал что-то на бумаге, а на мои вопросы отвечал невнятными, односложными восклицаниями. Только в середине четвертого месяца произошел долгожданный прорыв – Деклан начал говорить. В тот день он нарисовал птичье гнездо, в котором лежало три голубых яйца и одно коричневое в крапинку несколько большего размера.

– Это яйца дрозда? – спросила я, и он кивнул.

– А коричневое чье?

– Коровьего трупиала. Они не вьют гнезд, а, как кукушки, подкладывают яйца в чужие.

– Правда? – удивилась я. – А что бывает, когда из яйца вылупляется птенец?

– Мама-дроздиха заботится о нем так же, как о своих собственных детях, хотя он совсем на них не похож.

После этого мы довольно долго обсуждали, каково это – быть не таким, как другие. Деклан любил животных и, обладая хорошей памятью, знал о них очень много, а я, в свою очередь, использовала мир природы, чтобы разговорить мальчика. В моем кабинете, где я в основном принимала, даже появилось несколько справочников, детских энциклопедий и альбомов, которые мы вместе рассматривали. Со временем Деклан настолько пришел в норму, что начал довольно откровенно рассказывать об уходе отца и о том, как мать обманывает его – говорит, будто папа постоянно звонит и расспрашивает о сыне. Как-то раз она и вовсе сказала, что он может вернуться буквально со дня на день и тогда все снова будет хорошо.

– Все это просто вранье, – заявил мне Деклан. – Она повторяет и повторяет одно и то же, а ведь я отлично знаю, что это неправда. Мама, наверное, думает, что защищает меня, но на самом деле она просто врет.

Мальчик начал мне доверять – доверять настолько, что делился со мной мыслями, которые не решался открыть никому другому. Я уже поздравляла себя с успехом, но сегодня вдруг увидела перед собой прежнего Деклана – молчаливого, угрюмого, замкнутого. Можно было подумать, что за те несколько дней, что мы не виделись, мы вернулись к тому, с чего начинали восемь месяцев назад.

Я, как могла, расслабила сведенные усталостью плечи, отрешилась от головной боли, терзавшей меня уже несколько часов, и постаралась сконцентрироваться на том, что происходило сейчас с мальчиком, который сидел за столом в моем кабинете и не обращал на меня ни малейшего внимания. Деклан был очень занят, он рисовал. Лист бумаги перед ним был смят, местами на нем темнели влажные пятна, оставленные потными ладошками. В руке Деклан держал синий восковой мелок. С силой вдавливая его в бумагу, он водил им по спирали, словно на рисунке раскручивался неистовый циклон. Какая буря бушевала в его душе? Мне нужна была подсказка, и я присмотрелась к его позе, к лицу, но то, что я увидела, меня не обрадовало. Деклан низко склонился над столом, его волосы были растрепаны, дыхание казалось неглубоким и частым, а под глазом пульсировала синеватая жилка.

Пока я смотрела, мелок в его руке переломился пополам. Деклан схватил обломки обеими руками и принялся с ожесточением водить ими по бумаге.

– У тебя неприятности в школе? – пустила я пробный шар. – Или что-то случилось дома? Не хочешь ни о чем рассказать?

Не успела я договорить, как мой затылок словно проткнула раскаленная игла, глазные яблоки запульсировали и даже зубы заныли. Мигренями я страдала с двенадцати лет и отлично знала: единственный способ справиться с убийственной головной болью – это спрятаться куда-нибудь в тихий, темный, прохладный уголок и терпеть. Но сейчас, разумеется, ни о чем подобном не могло быть и речи.

Деклану было девять. За последний год он сменил три школы, пока мы не нашли наконец ту, которая подходила ему больше всего. Это была небольшая авторская школа с уклоном в естествознание, которое Деклану особенно нравилось. Мне и его матери пришлось, однако, приложить немало усилий, чтобы его туда приняли. Я сама несколько раз встречалась с директором и школьным психологом, и в конце концов мне все же удалось уговорить их хотя бы попробовать.

В первое время Деклан чувствовал себя прекрасно. Он не только хорошо учился, но и быстро подружился с одноклассниками. Примерно половина учебного дня проходила вне школьных стен – в местном природном центре с собственными садами, прудом и небольшим участком первозданного леса. С самого начала Деклан увлекся проектом по выращиванию мальков форели из икры; каждую неделю, во время нашей очередной встречи, он с энтузиазмом рассказывал, как развиваются мальки. Сейчас они были уже достаточно большими, их пора было выпускать в природную среду, и вся школа готовилась к этому событию как к большому празднику. Деклан был в восторге: маленькие форели, за появлением которых из икринок он наблюдал, были здоровы и готовы покинуть садок.

– Как поживают твои рыбки? – попробовала я зайти с другой стороны.

Не отрывая взгляда от бумаги, Деклан принялся чертить с еще бо́льшим ожесточением.

– Мне приснился про них плохой сон, – буркнул он наконец.

– Вот как? – Я наклонилась к нему. – А какой?..

Деклан нахмурился. Приподняв голову, он с некоторым недоумением рассматривал выведенные им на бумаге яростные синие спирали.

– Они оказались не теми, за кого себя выдавали, – выдавил мальчуган.

Я глубоко вздохнула. Потерла левый глаз, который болел сильнее, чем правый, и уже начал слезиться.

– Не теми, за кого себя выдавали… – повторила я машинально. – Кто? Форели?!

Деклан кивнул.

– Во сне они оказались чем-то совсем другим. Превратились в другое…

– Во что же?

Он не ответил, только крепко сжал губы.

– Сны действительно могут иногда напугать, – сказала я наконец. – Но это ведь просто сны. Они не могут последовать за тобой в реальную жизнь.

Мальчик бросил на меня быстрый взгляд.

– Правда?

– Правда, – подтвердила я. – Рыбы, которых вырастили ты и твои одноклассники, по-прежнему остаются все теми же прекрасными молодыми форелями, каким они и были с самого начала. Не так ли?

Деклан посмотрел на меня и несмело улыбнулся.

– Так, – подтвердил он, и его лицо просветлело. – Так!

– И на следующей неделе вы выпустите их в пруд.

– Угу. – Деклан спрятал мелки обратно в коробку, потом взял со стола рисунок, смял и отнес в мусорную корзину.

– Тебе, наверное, будет грустно с ними расставаться, – сказала я. – И ты, наверное, будешь за них беспокоиться. Ведь одно дело – садок, и совсем другое – пруд. Для них он как новый огромный мир.

Он немного подумал.

– Нет, не грустно. Они уже большие и должны жить на свободе, а не в садке.

– Ты сможешь навещать их, – сказала я. – Ведь они останутся в пруду, верно? Ты сможешь приходить к ним, когда захочешь.

Деклан кивнул.

– Мисс Эванс говорит – если мы захотим, мы даже можем ловить их сеткой, но я думаю, это будет не так-то легко. Если бы я был одной из этих рыбок, я бы ни за что не дал себя поймать.

Остаток сеанса Деклан с воодушевлением рассказывал о том, что запланировано в школе на последнюю неделю занятий: выпуск маленьких форелей, пикник, экскурсия в научный музей. Наконец он замолчал, и я, взяв в руки телефон, договорилась с его матерью о сеансе в будущую пятницу.

– Желаю счастливых каникул, – сказала я Деклану на прощание.

Закрывая кабинет, я достала из мусорной корзины рисунок, отнесла на стол и разгладила. На бумаге Деклан изобразил бушующее море: злые волны на поверхности, а внизу, в глубине, – стая больших темно-зеленых рыб с огромными пастями, усеянными острыми изогнутыми зубами. Форели из его сна, подумалось мне. Те, которые притворялись не тем, чем были на самом деле. Присмотревшись, я увидела, что кроме зубов у некоторых рыб имелись длинные, тонкие щупальца, которые тянулись к маленькой человеческой фигурке. Фигурка тонула – хищные щупальца схватили ее за ноги и увлекали на глубину. Кто это? Он, Деклан?..

Я всмотрелась. Нет, это не был большеглазый, коротко стриженный, немного смешной девятилетний мальчик. Это была взрослая женщина с длинными темными волосами, в белой блузке и серых брюках.

Это была я.

Отперев замок своей квартиры-студии, я буквально ввалилась внутрь, толкнув дверь плечом. Поставив на пол битком набитую сумку с ноутбуком и рабочими записями, я прошла на кухню, налила себе большой бокал вина и приняла сразу три ибупрофена. Сделав первый укрепляющий глоток, я направилась к кровати, на ходу сбрасывая блузку и брюки, которые надевала на работу. Вместо них я натянула тренировочные штаны и футболку с принтом рок-группы «Может, они гиганты». Футболку подарил мне мой бывший бойфренд Фил. Он буквально обожал разного рода выходы: экскурсии, поездки на концерты, на баскетбольные матчи, просто походы в магазин. Я по сравнению с ним была настоящей домоседкой и предпочитала смотреть по «Нетфликсу» сериалы и шоу, но Фил утверждал, что совместные выходы в свет – это именно то, что должны делать все нормальные пары, поэтому мне приходилось время от времени его сопровождать. Теперь Фил давно канул в прошлое, а вот футболка осталась.

Устроившись на диване, я откинула голову на спинку и стала размышлять о словах Деклана. Они оказались не теми, за кого себя выдавали. И еще этот его рисунок… Мысленно я завязала узелок на память: позвонить его школьной учительнице мисс Эванс и уточнить, не заметила ли она каких-то негативных изменений в состоянии или поведении мальчика.

Да, моя работа могла быть очень нервной, изматывающей, но бывали и хорошие дни. В такие дни – в дни решающих прорывов, когда трупиал оказывался не просто трупиалом или когда какая-нибудь девчушка, придя на сеанс, рассказывала, как воспользовалась методикой, которую мы изучали, чтобы справиться с панической атакой, – я понимала, что быть социальным работником не так уж плохо. Правда, частной практикой я занималась всего-то около года, однако, несмотря на это, мое рабочее расписание было довольно напряженным, да и клиентов, которые еще только ждали своей очереди, у меня хватало. Как ни печально, в городе не было недостатка в мальчиках и девочках, у которых имелись серьезные психологические проблемы. Именно с ними я предпочитала работать – мне нравились сложные случаи, нравилось добиваться успеха там, где потерпели неудачу другие. В колледже я специализировалась в психологии, потом проработала несколько лет в районном центре психического здоровья и в конце концов решила вернуться на учебу, чтобы получить диплом социального работника. Заниматься приходилось по вечерам, после полного рабочего дня, так что даже субботы с воскресеньями были у меня заняты – я сидела в библиотеке, читала свежие статьи по специальности, делала выписки. Наибольшее внимание я уделяла проблемам помощи неблагополучным детям.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почему я выбрала для себя именно эту стезю. Мой собственный психотерапевт Барбара Клейтон любила повторять:

– Ты так и не смогла смириться с тем, что не сумела вылечить собственную сестру, когда та заболела. Тебе не удалось ей помочь, поэтому ты помогаешь всем этим несчастным детям.

Барбару я начала посещать, еще когда училась на последнем курсе колледжа и была уверена, что теперь она знает меня даже лучше, чем я сама, – не в последнюю очередь потому, что свои знания, тщательно отточенные умения и инсайты я редко применяла по отношению к себе. Мне казалось, будет куда продуктивнее, если, вместо того чтобы копаться в себе, я стану помогать другим.

Открыв глаза, я сделала еще один глоток из бокала и только тут заметила мигающий огонек на телефонном автоответчике. Девять входящих звонков! О господи!..

Я прекрасно знала, кто звонил. Для этого мне не нужно было даже включать воспроизведение. Лекси, кто же еще!.. Если она звонила столько раз подряд, значит, она снова перестала принимать лекарства, а когда Лекси переставала принимать лекарства, она сразу забывала, что мы с ней больше не разговариваем, что мы теперь – чужие люди, которым нечего сказать друг другу.

Пока я размышляла, как быть, телефон снова зазвонил. В десятый раз. По привычке, с которой было не так-то легко совладать, я потянулась было к трубке, но успела отдернуть руку. С одной стороны, Лекси всегда была и, наверное, до сих пор оставалась моим самым близким человеком. С другой стороны…

– Джекс! Джекс! – раздался из динамиков возбужденный голос Лекси. – Я проверила – я все измерила правильно! Я действовала по науке! Сначала гипотеза, потом – эксперимент. И эксперимент все подтвердил!

Бывало, она не звонила мне месяцами, потом наставал день, когда я просто не знала, куда деваться от звонков. Можно было подумать, Лекс вдруг вспомнила, что у нее есть сестра. Черт побери, у меня же есть Джекси! Родная сестра! Дай-ка я ей брякну и скажу что-нибудь загадочное, пусть башку сломает!

Не знаю, что творилось у нее в голове, но я почти совсем не хотела с ней общаться. Мы не разговаривали почти год – с тех пор, как умерла бабушка. Впервые в жизни она покинула Ласточкино Гнездо, чтобы съездить в Аризону, и нате вам – сердечный приступ! Как вскоре выяснилось, почти все свои сбережения и свой огромный дом – Ласточкино Гнездо, которое мы с сестрой любили и в котором мечтали когда-нибудь жить вдвоем, – бабушка завещала Лекси. Тетя Диана тоже получила некоторую сумму, хотя ее финансовые дела шли хорошо и в деньгах она не нуждалась. Мне же досталась бабушкина коллекция старых монет и несколько старых книг (первые и прижизненные издания), хотя я-то как раз нуждалась в деньгах больше всех: мне нужно было возвращать студенческий кредит за обучение. Кроме того, я ездила на двадцатилетней развалюхе и жила в крошечной квартирке на другом конце страны. Монеты и книги, как вскоре выяснилось, стоили гроши, так что даже продавать их не было смысла. В общем, я здорово разозлилась. Чувствовать злость было унизительно, но еще унизительнее было оказаться в положении человека, которого вычеркнули из завещания. Мне казалось, все вокруг надо мной смеются, все презирают, хотя это, конечно, было не так. Дело было в другом: Лекси всегда была общей любимицей, и хотя я знала это давно, ничего с собой поделать я все равно не могла. Обида глодала меня изнутри. Выносить это было нелегко, но едва ли не труднее было делать вид, будто я вовсе не обижаюсь. Вот почему я в конце концов перестала звонить Лекси, а если звонила она, я выдумывала какой-нибудь предлог, чтобы не навещать ее в Ласточкином Гнезде, потому что теперь это был ее дом. Все новости, касающиеся ее жизни в Бранденбурге, я получала через тетю Диану, и меня это вполне устраивало. Да и Барбара настойчиво советовала мне установить дистанцию, отделить себя от сестры. Такое дистанцирование, говорила она, поправляя очки, в сложившейся ситуации будет самой правильной стратегией, которая принесет пользу и мне, и Лекси.

– Ей нужно научиться самой о себе заботиться, – утверждала Барбара, – а если ты будешь бросаться к ней на помощь по первому зову, ни к чему хорошему это не приведет. Тебе, Джеки, нужно сосредоточиться на себе, на своей жизни и своем благополучии. Детство осталось позади, ты вышла за пределы орбиты сестры, и тебе необходимо поскорее понять, кто ты есть на самом деле.

Я соглашалась с Барбарой, и все-таки сейчас мне казалось: если я не возьму трубку, это будет предательством. Мне хотелось ответить на звонок, чтобы хоть как-то нормализовать наши отношения – быть может, даже извиниться за то, что в последний год я вела себя как стерва. Возможно, я действительно совершила ошибку, что бы там ни говорила Барбара. С другой стороны…

– …Больше пятидесяти метров! – Лекси продолжала говорить быстро и напористо, а я смотрела на автоответчик и потягивала вино.

– Вчера там было всего семь метров, а сегодня – пятьдесят с лишним, представляешь?! – Она буквально задыхалась от возбуждения. – Перезвони мне, Джекс, как только сможешь! Или нет, лучше приезжай. Садись на самолет и… Ты должна увидеть это своими собственными глазами. В конце концов, ты – единственная, кто понимает, что́ это значит!

Лекси дала отбой. А через минуту телефон зазвонил снова.

К счастью, у нее не было номера моего мобильного. Через Диану я сообщила Лекси, что решила отказаться от мобильного телефона, потому что не могу позволить себе за него платить, и что теперь я буду одной из тех консервативных сторонников старых идей и традиций, которые предпочитают простую и надежную проводную связь и по-прежнему пользуются автоответчиком.

– Джекс? – снова услышала я голос сестры. – Я знаю, что ты дома! Я чувствую!..

Встав с дивана, я убавила звук до минимума. Отключить его совсем было нельзя, но сейчас он звучал как невнятное бормотание, так что ни сло́ва разобрать было нельзя. Где-то под ложечкой проснулось и заворочалось чувство вины, и я поспешила покинуть комнату, которую продолжал наполнять бестелесный шепот сестры. Наполнив ванну самой горячей водой, какую только мог дать старый котел в подвале, я бросила в нее пригоршню успокаивающей соли, потом закрыла дверь, настроила радио на джазовую волну и постаралась выкинуть Лекси из головы. С отвращением взглянув на срывавшиеся с крана капли, на ржавые потеки, оставшиеся на бортике ванны, я закрыла глаза, откинулась назад и погрузилась в воду с головой. Горячая вода заполнила мои ноздри и уши, окончательно отрезав меня от мира, где беспокойные телефоны шептали тревожные слова голосом моей сестры.

Через пару часов, прикончив бутылку, я поужинала сыром, крекерами и оливками, улеглась на диван и включила телик. Показывали «Похитителей тел». Под этот фильм я и заснула, но спала беспокойно. Лекси перестала названивать мне где-то около одиннадцати, и я наконец-то перестала вздрагивать от каждого звонка.

Телефон зазвонил вновь, когда было уже без малого час. Я все еще лежала на диване, но Борис Карлофф уже исчез с экрана, сменившись какой-то нудятиной вроде «Телемагазина». Во рту все еще чувствовался вкус вина, в животе урчало, голова по-прежнему болела.

– Джекс? – прошелестел автоответчик. В ночной тишине я отчетливо услышала голос Лекси, хотя громкость по-прежнему оставалась на минимуме. – Джекс, это важно! Со мной еще никогда такого не случалось. И вообще ни с кем. Это все меняет!..

Скатившись с дивана, я потянулась к телефону, но, когда я сняла трубку, Лекси уже дала отбой.

На следующее утро, выпив полкофейника и проглотив три «Адвила», я все-таки взяла себя в руки и позвонила сестре. Она не ответила, и я оставила сообщение, извинившись, что не перезвонила раньше. Пришлось соврать, сказать, что ночью меня не было дома и я только что пришла. Я даже придумала подходящую легенду – конференцию в Сиэтле по аффективным расстройствам. Впрочем, я была почти уверена, что легенда мне не понадобится: Лекси никогда не расспрашивала меня о моей жизни, в особенности – когда у нее случались «обострения». Полностью поглощенная очередной навязчивой идеей, она с головой уходила в собственные переживания.

– Перезвони, когда сможешь, – предложила я под конец. – Поболтаем.

На мгновение я задумалась о том, как здорово было бы вновь вернуться к простым и незамысловатым отношениям, которые были у нас в детстве. Как здорово было бы болтать о всяких пустяках, словно и не было никакой пробежавшей между нами черной кошки. Увы, я хорошо знала, что это вряд ли возможно. Особенно сейчас, когда Лекси перестала принимать лекарства. В лучшем случае мне в очередной раз придется упрашивать ее снова взяться за таблетки или сходить к врачу. Этого мне хотелось меньше всего, к тому же я слишком хорошо помнила советы Барбары: «Дистанция, Лекси! Помни о дистанции. Этим ты поможешь и ей, и себе».

И я занялась привычными субботними делами. Тренажерный зал, магазин, химчистка заняли у меня все утро. Перед обедом я снова позвонила Лекси, но ответа не было. После обеда я снова набрала ее номер – с тем же результатом. На мгновение перед моим мысленным взором встала картина: Лекси в Ласточкином Гнезде смотрит на звонящий телефон и злорадно усмехается. Ты не берешь трубку, и я не буду! Возможно, впрочем, она слишком ушла в свою болезнь. Или просто обиделась.

Один – один.

– Это снова я, – проговорила я, когда после сигнала включилась голосовая почта. – Я понимаю, что ты сердишься, но все равно, сделай мне одолжение – позвони. Я беспокоюсь.

Мой голос прозвучал резко, отрывисто, и в нем ясно чувствовалась досада. Я и впрямь была раздражена не на шутку, однако к началу четвертого я действительно заволновалась. Или просто сильнее разозлилась. Как бы там ни было, я решила позвонить Диане.

– Лекси снова перестала принимать таблетки, – сказала я вместо приветствия.

– Вот как? Я ничего не знаю – она давно мне не звонила. И сообщений… сообщений тоже не оставляла.

Это было странно. Когда у Лекси случался приступ болезни, она начинала звонить всем подряд, начиная с нашего отца и Дианы, причем через полчаса забывала о своем звонке и начинала названивать снова.

– Ну, значит, мне повезло, – вздохнула я. – Мне она оставила на автоответчике с десяток сообщений, но в них нет ни капли смысла. А теперь она не берет трубку.

– Хочешь, я загляну к ней? Вечером мне все равно надо в ту сторону – в Ганновере будет вечер поэзии, и…

– Вечер поэзии?

– Не бойся, я вовсе не превратилась в надменную интеллектуалку, – рассмеялась Диана. – Или ты воображаешь, что я стала хиппи и хожу теперь в черном свитере и берете? Вовсе нет! Просто я ухаживаю за одной женщиной, а она любит стихи.

– Да?.. – Я фыркнула. Десять лет назад наша пятидесятишестилетняя тетка неожиданно развелась с нашим дядей Ральфом и открыто объявила о том, что предпочитает женщин. С тех пор она меняла партнерш чуть не каждый месяц. «Наверстывала упущенное», как она выражалась. Обычно Диана звонила мне каждое воскресенье, чтобы узнать, как мои дела, однако в последний раз я разговаривала с ней недели две назад. Я, однако, не волновалась, решив, что тетка либо закрутилась на работе, либо у нее появилось очередное «увлечение».

– Вино, книжный магазин и немного поэзии располагают к чудесам любви.

– Вот уж не знаю, при чем здесь любовь, – проговорила я.

– При чем здесь любовь? – пропела Диана, подражая Тине Тернер. – Гм-м… Или ты считаешь ее чувством второго сорта? Кстати… – Она усмехнулась. – Кстати, как поживает Фил?

Я только вздохнула.

– Мы расстались почти год назад. Официально и окончательно. – Прикрыв глаза, я вспомнила, какое у него было лицо, когда я сказала, что между нами все кончено. Его щеки, с которых никогда не сходил румянец, побледнели, губы приобрели фиалковый оттенок, словно он задыхался. Решающее объяснение произошло в бакалейном магазине (можете себе такое представить?!) сразу после того, как Фил в миллионный раз объяснил мне, почему мы оба только выиграем, если будем жить вместе. Когда я столь грубо его прервала, он говорил о том, что, если мы съедемся, каждому из нас не нужно будет покупать свою зубную пасту, свой кофе в зернах и свое средство для чистки унитаза. Мы как раз остановились у стеллажа с зубными пастами, и я сказала, что никогда не смогу быть таким человеком, каким он просит меня стать, – человеком, который будет делить с ним все.

В том числе зубную пасту и средство для унитаза.

– Я помню, – сказала Диана. – Но ты говорила, что он иногда тебе позванивает, и я подумала…

– И что ты подумала?

– Что тебе, возможно, захочется дать ему еще один шанс, Джеки. Ты еще слишком молода, чтобы разыгрывать из себя старую деву. Фил – неплохой парень, и…

Это было уже чересчур.

– Ты его просто не знаешь. Ты даже ни разу его не видела!

– А кто в этом виноват? – парировала Диана. – Вы с ним встречались, кажется, года три, и за все это время ты ни разу не привезла его сюда.

Я только вздохнула. Одной из тем бесчисленных споров, которые мы вели с Филом чуть не каждый день, было мое упорное нежелание знакомить его с родственниками. И для этого у меня имелись веские причины. Во-первых, я успела отдалиться от родных и уже не чувствовала себя частью семьи. Ну а во‐вторых… во‐вторых, мне не хотелось самой ставить себя в уязвимое положение.

Я даже не позволила Филу поехать со мной на похороны бабушки.

– А тебе не кажется, Джекси, что ты совершаешь огромную ошибку? – сказал мне по этому поводу Фил. – Тебе не кажется, что те высокие стены, которыми ты ограждаешь свою жизнь, могут помешать развитию наших отношений? Господи, ты знаешь буквально все обо мне и о моей семье, а я… Я не знаю о тебе ничего или почти ничего.

На самом деле с моей стороны это был просто приобретенный рефлекс, как справедливо заметила Барбара во время одного из наших еженедельных сеансов. Защитный механизм, выработанный за годы жизни с Лекси, когда в моей жизни не оставалось места для подруг и ухажеров. Я довольно рано приучилась не приглашать никого домой, потому что моя сестра вполне могла сказать гостю какую-нибудь резкость, совершить какой-нибудь шокирующий поступок, разгласить одну из наших тщательно охраняемых тайн или просто наврать с три короба про меня и про мои дела. Однажды, еще в пятом классе, я имела неосторожность пригласить к себе с ночевкой четырех девочек из школы. Как и следовало ожидать, Лекси затмила меня с первых же минут; весь вечер все внимание было приковано к ней, и только к ней, и она очень ловко этим воспользовалась. Улучив время, сестра тихонько поблагодарила девочек за то, что они пришли.

– Вы – настоящие подруги, если не побоялись подвергнуть свое здоровье опасности ради Джекси, – сказала она, сокрушенно качая головой, после чего рассказала потрясенным девчонкам – в том числе моей лучшей на тот момент подруге Зои Лендовер – об опасной, неизлечимой и, вероятно, заразной болезни, которой я страдаю. Для пущей правдоподобности Лекси воспользовалась какой-то на ходу изобретенной ею псевдомедицинской терминологией, а затем намекнула, что болезнь затрагивает некоторые интимные органы… Я, разумеется, пыталась сказать, что все это вранье, но Лекси посмотрела на меня с хорошо разыгранным сочувствием.

– Почему бы тебе не открыть правду своим лучшим подругам? – сказала она.

В результате все четверо моих одноклассниц позвонили домой и родители забрали их еще до того, как стемнело.

– Как ты можешь быть такой гадкой, Лекс?! – воскликнула я, когда мы с сестрой остались вдвоем в нашей общей спальне.

В ответ Лекси покровительственно улыбнулась и погладила меня по голове.

– На самом деле я тебе только помогла. Открыла тебе глаза. Разве ты не поняла, что это было испытание? К сожалению, ни одна из девочек его не прошла, а ведь ты считала их настоящими подругами, не так ли?!

Да, Лекси постоянно ставила меня в такое положение, когда мне приходилось выбирать между ней и моими друзьями. И я раз за разом выбирала сестру.

Даже после того, как я уехала на другой конец страны, чтобы вырваться из-под ее влияния и сосредоточиться на собственной жизни, даже после нескольких лет регулярных сеансов психотерапии, которые помогли мне установить между нами хоть какую-то дистанцию, Лекси не утратила надо мной власти.

– Спасибо за заботу, тетя, но мне и одной неплохо, – сказала я Диане. – Кроме того, у меня сейчас столько работы, что на романтику просто не остается времени. Я едва успеваю поливать цветы на подоконнике, где уж тут думать об отношениях!

– От работы кони дохнут… – с насмешкой протянула тетка. – Смотри сама не засохни, как твои цветы, а то превратишься в старую деву.

– Мы, кажется, говорили о Лекси, а не обо мне, – напомнила я.

– Ах да… Я была в Гнезде две недели назад. Твоя сестра выглядела совершенно нормальной и, я бы сказала, довольной.

– А после этого ты с ней разговаривала?

– Нет. – В голосе Дианы послышались виноватые нотки, хотя, быть может, мне это только почудилось. – У меня было слишком много работы, и я… Кроме того, как я уже сказала, когда я видела Лекси в последний раз, у нее все было хорошо.

– Я… мне кажется, у нее что-то случилось, так что было бы очень неплохо, если бы ты к ней заглянула. Если, конечно, у тебя есть время.

– Но… – В голосе Дианы прозвучало сомнение. – В последний раз, когда я у нее была, Лекс выглядела совершенно нормально. Во всех смыслах. Она даже приготовила мне лимонад со свежей мятой, которую собрала сама. Когда я приехала, твоя сестра просматривала семейные альбомы – они лежали буквально повсюду. А еще она засыпала меня вопросами – о бабушке, о вашей матери, о Рите. Лекси сказала, что хочет нарисовать наше семейное древо. Может, она и тебе звонила по этому поводу?

– Не знаю, – коротко ответила я. Меньше всего мне хотелось обсуждать с теткой психическое состояние сестры. – Но если ты к ней все-таки поедешь, постарайся убедить ее снова начать принимать лекарства. А если она не послушается, напомни, что она ненавидит больницы и что отказ от лекарства приведет ее именно туда.

– Хорошо, сделаю что смогу.

После этого мы попрощались, и я достала ноутбук, чтобы привести в порядок сделанные за прошедшую неделю записи и заметки, касающиеся моих пациентов. Увы, сосредоточиться мне никак не удавалось. Я продолжала думать о Лекси, о том, как в десять лет она училась баттерфляю, хотя уже тогда умела прекрасно плавать. Бабушка так и говорила: Алексия, детка, ты плаваешь просто замечательно!

Да, еще в детстве Лекси проявляла себя как человек, которому удается все, за что бы он ни взялся. Для нее все было просто – и математика, и природоведение, и вязание, и плавание. Готовила она тоже превосходно, и наша семья только охала и ахала, поедая очередной кулинарный шедевр, который неизменно оказывался действительно вкусным, благо ни в какие кулинарные книги Лекси никогда не заглядывала.

– Талантливый человек талантлив во всем! – глубокомысленно изрекал наш отец, а у меня комок подкатывал к горлу, потому что мне-то приходилось буквально из кожи вон лезть, чтобы справиться с самым простым делом, получить приличные отметки на экзамене, просто привлечь к себе чье-то внимание. Моя сестра была всеобщей любимицей – ее обожали и наши родители, и учителя, и бабушка, и даже наш приятель Райан, который и не пытался скрыть тот факт, что он по уши влюбился в мою сестру, еще когда ему было всего восемь. Любить Лекси было легко. Она словно излучала какие-то волны, в которые каждому хотелось окунуться.

Баттерфляем Лекси овладела так же легко, как справлялась с любыми другим делами. На протяжении некоторого времени она занималась только им, позабыв про все остальное. Она торчала в бассейне часами; руки двигались по кругу, словно колеса старинного парохода, а лицо то скрывалось под водой, то снова появлялось над поверхностью, когда ей нужно было сделать вдох. И вот удивительно: вместо того чтобы рассердиться на Лекси за то, что она буквально не вылезает из воды, бабушка подарила ей резиновую шапочку «Спидо» – такую же, как у пловцов на Олимпийских играх, и моя сестра на полном серьезе утверждала, что в ней ей плывется намного легче. Кроме шапочки у Лекс были и специальные очки для плавания из красивой голубой пластмассы.

Я смотрела, как плавает Лекси, сидя на бортике бассейна. Присоединиться к ней меня совсем не тянуло, но смотрела я очень внимательно. В воде Лекси переставала быть похожей на мою сестру. На берегу она напоминала бабочку, которая только и делает, что порхает от цветка к цветку, нигде надолго не задерживаясь; если она и останавливала свой полет, то лишь для того, чтобы сверкнуть на солнце своими яркими, прекрасными крылышками и снова отправиться дальше по извилистой траектории мимолетных желаний. Но в воде Лекси была сама сосредоточенность, сама гармония. Плавая, она забывала обо всем – и об установленном бабушкой получасовом ограничении, и о холоде, и об усталости. Казалось, Лекси сама становится частью воды, и я невольно любовалась волнообразными движениями ее ног и быстрыми взмахами мокрых блестящих рук. От долгого сидения на бортике у меня затекали ноги, но я не двигалась, не в силах оторвать взгляд от светлого тела, скользившего в темной, почти черной воде. В движениях Лекси была такая легкость, что мне иногда становилось даже страшно. Я боялась, что она превратится в волну и ускользнет, убежит от меня, даже не обернувшись назад.

Телефон зазвонил в начале шестого.

– Алло?

– Джеки?.. – Это была Диана, но я не сразу ее узнала. Ее голос дрожал, и я догадалась, что Лекси опять выкинула какой-нибудь номер. Однажды, еще учась в колледже, она точно так же бросила пить лекарства, и… Уж не знаю, что пришло ей в голову, но она застелила пластиковой пленкой пол в своей комнате в общежитии, протянула туда из душа садовый шланг и включила воду. Ущерб составил двенадцать тысяч долларов, которые пришлось выплачивать бабушке. В другой раз Лекси просто исчезла и лишь три недели спустя позвонила маме из Альбукерке.

– Лекси… ее нет.

– Черт! – вырвалось у меня. – Хотела бы я знать, куда ее опять понесло? Ты все внимательно осмотрела? Может, она оставила хоть что-то, что поможет нам догадаться…

– Ее нет, Джеки. Она… – голос Дианы сорвался. – Лекси умерла.

Сначала я ее не поняла. Должно быть, у меня в мозгу перемкнуло какие-то провода, и я решила, что речь идет о ком-то другом, а не о моей сестре. Покачнувшись, я схватилась за стену, чтобы не упасть.

– Я нашла ее… в бассейне. – Диана начала всхлипывать, и я с трудом разбирала ее слова. – Я ее вытащила, позвонила в «Службу спасения», но… Сейчас сюда едут Терри и Райан, они мне помогут.

Мать Райана Терри была старинной подругой моей тетки, а ее мать, Ширли, дружила с бабушкой. Что касалось самого Райана, то он был практически единственным ребенком, с которым Лекси и я играли, когда летом приезжали в Ласточкино Гнездо. Когда-то он был моей первой любовью. Появление Райана в Бранденбурге меня удивило – я была уверена, что он уже давно живет в Южной Каролине.

Стены кухни, где застало меня страшное известие, расплывались у меня перед глазами. Пол качался, уходил из-под ног, и на мгновение мне показалось, что меня сейчас вырвет.

– Ты можешь прилететь, Джеки? Прямо сейчас? – спросила Диана и снова всхлипнула. – Она… она была совсем холодная. И на ней не было никакой одежды! Губы и пальцы синие, даже смотреть страшно. Санитары из «Скорой» ничего не смогли сделать – они сказали, что… что смерть наступила уже несколько часов назад. О господи!.. Точно так же было много лет назад с Ритой. Ах, Джеки, приезжай, пожалуйста!.. – И тетка разрыдалась.

Несмотря на то что я зарабатывала на жизнь тем, что выслушивала совершенно кошмарные, порой просто жуткие истории и прекрасно знала, что следует сказать и что сделать, сейчас у меня подогнулись колени, и я сползла по стене на пол, который продолжал ходить ходуном. Закрыв глаза, я мысленно вернулась на много лет назад, к бассейну, где моя сестра училась баттерфляю. Словно наяву я увидела ее резиновую шапочку и голубой пластик очков, увидела, как ее тело легко, без усилий изгибаясь, стремительно пронзает толщу воды и само становится водою, постепенно растворяясь в ней, исчезая на глазах.

Трясущимися руками я опустила трубку на рычаги и бросилась в туалет. Там меня действительно вырвало несколько раз подряд. Когда в желудке уже ничего не осталось, я опустилась на холодную плитку пола и свернулась клубком, чуть слышно всхлипывая и шмыгая носом.

Из крана мерно капала вода, отсчитывая ржавые секунды.

Какое-то время спустя я попыталась дышать ровнее, глубже. Вдох-выдох. Еще раз – вдох-выдох. Раз-два. Раз-два. Этого не может быть, думала я. Просто не может быть. Лекси не умерла.

Отрицание реальности. Первая стадия принятия смерти по Кюблер-Росс.

Набрав в грудь побольше воздуха, я поднялась с пола и посмотрела на себя в зеркало. Мое лицо было в красных пятнах, глаза припухли и покраснели.

– Лекси умерла, – сказала я своему отражению, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже. В следующую секунду из глаз у меня снова брызнули слезы, лицо в зеркале расплылось, и мне стало казаться, будто я смотрю на себя девятилетнюю, отраженную черной водой бассейна.

– Ну, что теперь? – спросила я, обращаясь не столько к себе, сколько к своей мертвой сестре.

Бабушка говорит, эта вода умеет исполнять желания.

Эти слова я впервые услышала от Лекси, когда однажды, в конце августа, она разбудила меня далеко за полночь и, вопреки всем бабушкиным запретам, потащила в сад, к бассейну. Ночами было уже довольно прохладно, и моя кожа под тонкой ночной рубашкой сразу покрылась мурашками. Вода в бассейне была, как всегда, черной и холодной; казалось, это она выстудила ночной воздух. На мгновение мне даже показалось, будто в ночной темноте зареяли блестящие снежинки.

– И когда она это тебе говорила? – фыркнула я, хотя мне было не до смеха. Я отчетливо представляла, как много лет назад моя ровесница Рита крадется ночью к бассейну, чтобы загадать желание.

– Сегодня, когда пила на ночь сладкий херес. Ты как раз была в ванной.

Бабушка постоянно секретничала с Лекси, рассказывая ей вещи, которые никогда не рассказывала мне. И не только она. Многие взрослые были с Лекси достаточно откровенны, относясь к ней если не как к равной, то, во всяком случае, как к человеку, который был по меньшей мере на пять лет старше, чем моя сестрица была в действительности. Та же тетя Диана рассказала о бабушкиной агорафобии именно ей, а не мне. Райан тоже любил нашептывать Лекс свои секреты и передавать записки, которые та небрежно совала в карман и никогда не читала. Мне все это казалось страшной несправедливостью.

У бассейна Лекси встала на колени на самый край, опустила лицо к воде и принялась что-то шептать. Слов я разобрать не могла, но говорила она быстро, решительно и твердо. Она как будто читала заклинание, снова и снова повторяя одну и ту же фразу. Лично у меня не возникло ни малейшего сомнения в том, что Лекси непременно получит то, что просит. Моя сестра всегда получала то, чего хотела.

Встав на бортик чуть в стороне от нее, я наклонилась к воде так низко, что мое дыхание разбудило на поверхности маленькие волны, и прошептала чуть слышно:

– Хочу, чтобы Лекси перестала быть особенной. Хочу, чтобы ей все давалось труднее, чем сейчас. Пусть с ней хотя бы раз случится что-нибудь плохое!

Я моргнула, и в зеркале передо мной снова появилось мое взрослое лицо. Но за моим плечом – я была в этом почти уверена – промелькнуло лицо Лекси, печальное и злое.

И я вдруг с особенной остротой поняла, что для мертвых не существует тайн.