Вряд ли можно изобрести идеальный иммунитет против умного и осторожного шпиона, оседло живущего в какой-либо стране много лет. Карл Зиверт принадлежал именно к такого рода шпионам. Он фактически всю жизнь провел в России, получая жалованье из двух источников: как русский чиновник и как австрийский шпион из Вены, а после объявления войны еще и добавочные субсидии из Берлина. Свыше 40 лет, пользуясь полученными от царского министра внутренних дел полномочиями, он служил в Киеве тайным почтовым цензором. Так что он имел возможность вскрывать корреспонденцию, адресованную генералу Михаилу Алексееву, начальнику русского генерального штаба, читать письма госпожи Брусиловой жене другого генерала, командующего Киевским военным округом. Он осмеливался даже перлюстрировать официальную переписку военного министра Сухомлинова и графа Бобринского, русского губернатора оккупированной австрийской территории в Галиции. Прирожденный бюрократ, Зиверт сделался австро-германским шпионом лишь благодаря случайности, поскольку он добрался до самых вершин киевского отдела почтового шпионажа «черного кабинета» (царской имитации Cabinet Noir Бурбонов) благодаря долгому и умелому слежению за высокопоставленными русскими по поручению и в интересах других высокопоставленных русских. Его любимым блюдом в буквальном смысле являлись эпистолярные секреты, он их с удовольствием проглатывал и с упоением переваривал, составляя отчеты о проделанных проверках, которые могли быть полезны как для отечественных, так и для иностранных клиентов.

Со времен правления Екатерины Великой деятельность «черного кабинета» в главном центре европейской части России временами становилась настоящим бедствием для москвичей. Прочно утвердившаяся служба цензуры воспринималась как опора трона не из-за склонности к либерализму или революционным потрясениям в империи. Тем не менее «черный кабинет» имперской секретной службы, в отличие от охранки или политической полиции, никогда не был направлен на подавление нигилизма, анархии или массовых волнений, будучи зарезервированным для гораздо более значимого шпионажа. Поступала в него, в основном, корреспонденция аристократов и именитых людей, и их письма, которые вскрывались и прочитывались опытным персоналом, копировались или фотографировались, после чего отправлялись храниться в надежной папке. Из-за сравнительно ограниченного числа лиц, считавшихся достаточно важными для подобного пристального внимания, агенты, комфортно устроившись в почтовом отделении, могли изучать образцы почерка до тех пор, пока не начинали узнавать их с первого взгляда. Эти агенты принадлежали особому племени исследователей, обладавших ловкостью и преданностью своему делу и страстью к личным секретам других. Они получали дополнительную плату в размере 350 рублей в месяц к тем 150 рублям жалованья, положенного им как почтовым чиновникам. Некоторые из звезд цензуры могли читать на двадцати языках.

Русские называли работу «черного кабинета» перлюстрацией. И в царские времена большинство из них, видимо, воспринимали эту самую перлюстрацию, это вмешательство в почту уважаемых, патриотичных и законопослушных гражданин как неизбежное злоупотребление патриотизмом в правительстве. Граф Игнатьев, в бытность киевским губернатором, неизменно отправлял свои письма с надежными людьми, как если бы был замешан в подпольных заговорах. Дипломатическая карьера такого прославленного министра, как Витте, говорят, задерживалась в самом начале по причине его откровенных высказываний в письмах по ряду вопросов государственной важности, что засчитывалось против него. Мы можем представить себе занятого работой цензора, старающегося отыскать явную измену, охотящегося за призрачными признаками недовольства существующей властью, день за днем скучных, интимных переписок, сплетен и придирчивости к пустякам, — и какая удача, когда великий князь или генерал попадутся на откровенном высказывании своих мыслей, которые заслуживают быть похороненными в архивах.

От почтового шпионажа не были защищены даже члены императорской фамилии. В Одессе — где один известный генерал застрелился из-за того, что написал неосторожное послание, — существовало нечто вроде «профсоюзного правила», по которому сотрудникам кабинета полагалась двойная оплата всякий раз, когда важный царский родственник посещал город. «Черный кабинет» имел свой филиал в Москве, так же как в Одессе и Киеве, тогда как его головной штаб находился в Санкт-Петербурге.

За исключением того, что в царской почтовой цензуре были обнаружены вражеские шпионы, нам мало что известно о ее тайном управлении. Когда пробил час революции, верные сотрудники были уничтожены посыпавшимися на них мешками показаниями беспринципной бюрократии имперского правительства. Тысячи копий фотографий писем, хранящихся в «черном кабинете», были включены в это грандиозное истребление доказательств. Однако мировая война внесла множество изменений в царский режим, прежде чем спровоцировала восстание, изменившее все. Когда отвечающие за работу «черного кабинета» в Киеве шпионы были раскрыты, их арестовали и предали суду.

И обвинение, и защита выдвинули изобличающие доводы против «черного кабинета», стараясь доказать вину или невиновность обвиняемых. Главным обвиняемым стал Зиверт, проработавший в почтовой цензуре почти пятьдесят лет. Он с одинаковым усердием трудился одновременно на двух и более хозяев, обнаружив поразительное «беспристрастие» ко всем политическим партиям в России. Три его главных помощника — Макс Шульц, Эдуард Хардак и Конрад Гузандер — по рождению были немцами или австрийцами, как и он сам, но долгие годы жили в России. Защитники приводили в их пользу то обстоятельство, что пользующийся пресловутой славой глава царской полиции Плеве смог подавить в Киеве военный заговор благодаря работе «черного кабинета». Зиверт и его сообщники временами, казалось, пытались оправдать себя, как если бы являлись русскими, а не немецкими шпионами.

Их серьезный, исследовательский подход в перехватывании корреспонденции дошел до механического совершенства. Зиверт с прямодушной логикой пытался доказать, что его работа приносила огромную пользу не царю или его министрам, а безвестным, честным и достойным россиянам, к чьим посланиям «черный кабинет» смог привлечь внимание самых влиятельных членов правительства. По словам Зиверта, он не преминул сообщить о доказательствах особо здравого ума или патриотизма, на которые случайно натолкнулся в письмах, и таким анонимным способом помог многим умным людям добиться желаемого признания или лучшего государственного поста. В Киеве дошли даже до того, что стали просматривать почту местной тайной полиции, так что охранка решила создать свое собственное цензурное бюро, якобы для того, чтобы следить за почтой политических беглецов.

В 1911 году Николай II посетил Киев — во время этого визита в театре был застрелен Столыпин, находившийся практически рядом с царем, — и генерал Курлов, отвечавший за безопасность царского приема, приказал не вскрывать письма тех государственных министров, которые посещали царя. Зиверт ослушался его приказа то ли по причине своей невероятной въедливости, то ли из-за того, что работал за чужую страну. Некий младший сотрудник по фамилии Варевода работал почтовым цензором на охранку и в то же время на «черный кабинет», получая сразу три жалованья в месяц: от Зиверта как почтовый служащий и от полковника Кулябко, начальника Киевского охранного отделения. Когда этот ревностный служака доложил полковнику Курлову в охранку, что Зиверт продолжает читать переписку министров, генерал решил проучить не в меру назойливого цензора. Данное решение имело особый царский оттенок, так как Курлов приказал «черному кабинету» охранки в дальнейшем проверять почту Зиверта.

Эти бюрократические отношения должны были поставить под угрозу Зиверта-шпиона, однако он, похоже, навлек на себя мстительную проверку тайной полиции, не помешавшей его деятельности в качестве цензора или иностранного секретного агента. До начала войны почти все его киевские подчиненные являлись немецкими подданными, и даже позже ему удалось сохранить в штате большинство из них. Со своим тевтонским усердием эти цензоры упаковали папки с конфиденциальной информацией. На суде выяснилось, что ими были сняты фотокопии даже с писем вдовствующей императрицы известным адмиралам и военачальникам. Французский домашний учитель царских детей жаловался, что все его письма вскрываются и прочитываются; и членам камарильи Распутина не удалось уберечь свою переписку от внимания Зиверта и ему подобных, чья власть казалась наследственным правом, дарованным клеркам министерским назначением.

В мирное время суд над Карлом Зивертом мог быть либо покрытым глубокой тайной, либо громкой сенсацией, но военное смятение быстро стерло его следы. Зиверт и его сообщники оказались осуждены. Было доказано, что военные тайны России, связанные с Киевским округом, Зиверт сообщал в Вену еще до начала войны. Сын его Эрих, служивший офицером в русской армии, был взят в плен в Австрии, но, согласно донесениям контрразведки, с ним там обращались вполне достойно.

На суде Зиверт с гордостью признал, что все приспособления, которыми он пользовался при вскрытии писем и для шпионской работы, равно как и фотографические аппараты, которые использовали русские цензоры, были немецкими. Он также объяснил, что многие письма приходилось переписывать вручную и, если слово или подпись оказывались неразборчивыми, их фотографировали и вставляли в папку с копией письма в нужное место.