Одержимость психологии идеей значимости биологической матери, сильно ощущающаяся и в терапии, привела к тому, что мы терпимо относимся к самым нелепым теориям о материнстве. Одному из моих пациентов сказали, что его невроз развился из-за того, что у его матери были потрескавшиеся соски и во время кормления он чувствовал себя отвергнутым! Трудно поверить, но существует даже теория о том, что если у матери слишком напряжена прямая кишка, то это может сделать ребенка невротиком. Нужна ли нам вся эта теоретическая болтовня, чтобы понять, что лучше иметь спокойную маму, которая рада своему новорожденному малышу, довольна жизнью, сексуально удовлетворена, щедрую грудь, кормящую здоровым молоком, тело, источающее сладостный аромат материнской любви, а не истощенную, озлобленную, тревожную, разочарованную женщину в стесненных обстоятельствах и напряженной прямой кишкой? Нужны ли нам социальные науки для проверки гипотезы о том, что среди матерей есть такие, которые отталкивают крошечный ротик от своей груди? Любой фермер узнает все это, наблюдая за своей живностью. Можно только задаваться вопросом: что за интеллектуальная неполноценность заставляет стольких исследователей от психологии тратить свое время – и наши денежные гранты – на то, чтобы ломиться в открытую дверь?

За такой сосредоточенностью на биологической матери скрывается культурная неполноценность нашего коллективного материнского комплекса. Сторонники психологии развития так увлеченно обвиняют бедных мамочек (мам, которые сидят дома, одиноких мам, работающих мам), что совершенно не замечает проблемы коллективной матери. Материнские качества (или их отсутствие) не только проявляются в детско-родительских отношениях, но и возникают при разрушении или распаде материнского архетипа в культуре в целом, в организациях, архитектуре, законах, манерах, стилях жизни. Материнская атмосфера присутствует (или не присутствует) в каждом выборе, который мы совершаем в политике, образовании или культуре, в малейшем решении, делающем страну, город, школу, семью, рабочее место безопасным или угрожающим, поддерживающим или карающим, приятным для тела или болезненным для чувств и души. Из-за своей одержимости биологической матерью психология развития не обратила внимания на нашу великую материнскую неудачу.

Я бы хотела начать с маленького бытового примера, который, однако, показывает, что мы слепы и не замечаем деградацию архетипа Матери. Давайте сравним атмосферу двух аэропортов. Большинство своих перелетов я начинаю из Санта-Барбары, чудесного калифорнийского городка с очень материнской атмосферой, из аэропорта которого можно попасть в несколько крупных городов. Я оставляю свою машину под пальмой и захожу в терминал, похожий на испанскую виллу. Здесь нет громкоговорителей, нет бесконечных очередей, нет паранойяльных чиновников. Я никогда не видела расстроенного или рассерженного пассажира, а все сотрудники проявляют неподдельную доброту и обходительность. Они не выглядят переутомленными; большинство из них не стояли два часа в пробке по дороге на работу; открытые двери и окна впускают внутрь свежий воздух и солнце; этот аэропорт маленький, и почти все, кто здесь работает, знают друг друга. Материнский характер атмосферы этого аэропорта можно описать несколькими словами: она не наносит удара по чувствам. Когда меня проверяет служба досмотра, я почти жду, что меня поцелуют в щеку и выдадут коробку с завтраком. Дух аэропорта отражает дух города: в крошечной Санта Барбаре такая чудесная и приятная жизнь, что тем, кто здесь уже пожил, трудно переезжать в другое место.

Следующая точка на моем маршруте – как правило, это огромный аэропорт Лос-Анджелеса, где чувствуешь себя жестяной банкой, которую ногами пинают по дороге. Вся процедура проникнута паранойей. Посадка на самолет похожа на военную церемонию, что производит впечатление полного абсурда, поскольку бесполезность этих ритуалов очевидна. Конечно, нельзя сравнивать крошечный аэропорт для внутренних перелетов с огромным международным транспортным узлом. Однако те, кто занимается регуляцией воздушно-транспортных перевозок, явно не учитывают чувственный опыт тела. Между тем именно тело стоит сначала в одной очереди, потом в другой, терпит непрерывный поток не несущих никакой информации объявлений из репродукторов, часами ждет посадки, пребывает в шумном помещении с ярким назойливым освещением. Один аэропорт принимает вас с добротой, тогда как в другом вы сталкиваетесь с бесконечными неудобствами и военизированным порядком – результатом политических стратегий, а вовсе не заботой о безопасности пассажиров.

Когда-нибудь психологи обязательно придумают новые категории для DSM-IV: «аэропортный гнев», «полетный гнев», «гнев, вызванный ожиданием в очереди». Как в басне, последняя соломинка, добавленная к ноше верблюда, ломает ему хребет. Сама я – верблюд милый и воспитанный. Я не кусаюсь и не плююсь кофе в сотрудников аэропорта, усердно демонстрирую, что у меня нет намерения кого-либо убить. Однако на самом деле я испытываю чувство, близкое к ярости, из-за того, что авиаперелеты становятся все более тяжелыми и утомительными. Неужели нам действительно нужна новая теория авиационного гнева, чтобы понять нарастающую фрустрацию пассажиров, знающих, что ими манипулируют? Например, все больше и больше пассажиров понимают, что, когда сотрудник аэропорта в пятый раз объявляет о задержке рейса еще на час, причиной этому могут быть вовсе не погодные условия, как он вам об этом сообщает, а соображения прибыли авиакомпании или нежелание решать проблему перегруженности взлетно-посадочного поля. Измученный верблюд, ожидающий объявления о посадке на рейс, я предпочитаю подавлять гнев, иначе я стану верблюдом с «расстройством личности». Другими словами, клиническая психология вывернула наизнанку смысл поговорки, указывавшей на ошибку погонщика, который перегружает спину верблюда. Клинический ярлык навешивается не на тех, кто все увеличивает и увеличивает нагрузку; диагноз получает верблюд, превращающийся во враждебно настроенного верблюда. Это отчасти соответствует действительности, но это лишь часть истории.

Усиливающееся переживание издевательства над личностью, сопровождающее авиаперелеты, – это лишь один пример, демонстрирующий слепоту людей, не видящих крах архетипа Матери. Мой родной город Санта-Барбара имеет один из самых высоких в стране показателей при оценке качества жизни, являющегося для социологов синонимом материнского качества. Тень Санта-Барбары – это растущая плата за такое высокое качество жизни: дома настолько дороги, что многие пенсионеры вынуждены продавать свою собственность и уезжать отсюда. Высокие цены на недвижимость отчасти обусловлены тем, что городов с такими приятными качествами очень мало. Подобный дефицит проистекает из коллективного невроза в отношении архетипа Матери, порождая нарочитую малочисленность, искусственную нехватку и экологический дисбаланс архетипических энергий.

Я могу перенести стресс авиаперелетов, как и миллионы людей из года в год. Куда труднее наблюдать, как рушится архетип Матери в образовании и здравоохранении. Кто обращает внимание на то, что школы и колледжи построены, как казармы, обставлены, как тюрьмы, с металлической мебелью, прикрученной к бетонному полу, а общежития похожи на многоэтажные ящики для людей? Кто проверяет последствия изнурительных школьных расписаний, не дающих возможности как следует сосредоточиться, не оставляющих места для тишины, уединения, красоты? Любой, кто проведет день в муниципальной школе, придет к выводу, что сами учителя страдают синдромом дефицита внимания и мечтают клонировать себя. Общение между учителями и учениками часто происходит на повышенных тонах, ни с одной стороны не чувствуется доверия, потому что и те, и другие испытывают постоянный стресс. Тысячи детей, а также преподавателей подвергаются унижению, насмешкам, агрессии, ограблениям и изнасилованиям. Соревновательные виды спорта часто настолько жестоки, что дело доходит до насилия. В государственных школах царит напряжение, подозрительность и социальная конкуренция. При взгляде на эту вредную среду одержимость психологии идеей о биологических родителях выглядит мошенничеством, скрывающим коллективный материнский невроз.

Ввиду эпидемии детского ожирения, диабета, синдрома дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ) и растущего перечня клинических расстройств у подростков за последнее десятилетие проведено много исследований. Они показали разрушительное влияние на здоровье продуктов, содержащих неправильный сахар и неправильные жиры. Можно подумать, что FDA приняла меры, чтобы избежать нежелательных последствий. Питание и защита – это два основные принципа, составляющие суть архетипа Матери, и они же являются предполагаемой целью деятельности FDA. Во всех развитых странах есть организации, миссия которых связана с материнской функцией кормления и защиты своих граждан. Во Франции есть закон, определяющий состав багета; в Норвегии и Канаде законом запрещены трансгенные жиры; Индия сохранила свою традиционную кухню. Но в США FDA изменила своему материнскому предназначению, чего не случилось ни в одной другой развитой стране. Администрации школ не выразили обеспокоенности, потому что для них, по-видимому, «накормить школьников» означает пригласить монстров из индустрии быстрого питания, чтобы те открыли в школах свои заведения. Однако постепенно коллективное сознание начинает понимать, что FDA стоит не на стороне граждан, а скорее на стороне фармацевтических компаний и национальной экономики. Федеральный закон, запрещающий этой организации нанимать экспертов, имеющих финансовые связи с фармацевтическим лобби, относится к числу тех законов, обойти которые доставляет экспертам особую радость. Замести следы так просто, и все это так забавно. FDA служит не Великой Матери, как следовало бы, а богу денег.

У FDA не сложились отношения и с Аполлоном, богом науки. Страшно читать подробности некоторых так называемых научных исследований, проведенных, чтобы легализовать очередное новое лекарство. Планы экспериментов однобоки, количество участников исследования часто мало до смешного, а продолжительность испытаний так неподобающе коротка, что не вызывает ни малейшего удивления, когда впоследствии обнаруживается, что ученые, как и некоторые сотрудники FDA, состояли на зарплате у фармацевтической компании, владеющей патентом на препарат. Невозможно без возмущения читать те юридические аргументы, которые FDA использует против натуральных лекарственных средств, конкурирующих с препаратами, продаваемыми по рецепту. Почему они не проявляют такого рвения, когда речь идет о судебном преследовании врачей, медсестер и школ, получающих комиссионные за назначение детям риталина, прозака или снотворных? Почему Управление так медленно реагирует на растущие свидетельства того, что антидепрессанты, возможно, влияют на рост количества самоубийств среди подростков? Почему десять лет назад они никак не отреагировали на все те исследования, которые подтверждали опасность диеты с повышенным содержанием рафинированного сахара и трансгенных жиров? Почему они не замечают теорий, утверждающих, что синдром дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ), возможно, является следствием многофакторного психоэкологического дисбаланса (режим питания, сумасшедшие расписания, оголтелый консюмеризм, информационные перегрузки и безумная культура)? FDA устраивает медикаментозное лечение синдрома дефицита внимания и подсаживание детей на различные лекарства. Один только риталин представляет собой индустрию, приносящую многомиллиардные прибыли.

Наша коллективная Мать продает своим детям нездоровую пищу, а затем приучает их к вредным лекарствам. Если они набирают вес, страдают от заболеваний печени, синдрома дефицита внимания, панических атак, расстройств сна, суицидальных мыслей, раннего диабета – от всех этих «состояний» найдется лекарство. Есть ли сказка пострашнее той, где мать впускает волка в детскую комнату? Я говорю не о политике, а о психологии. В нашем коллективном сознании чего-то не хватает, и в результате мы не замечаем всех этих волков, наряженных в бабушкин капор. Граждане нуждаются в защите и еде; обеспечение того и другого является частью архетипа Матери. Мы не сможем преодолеть неудачу культуры на материнском поприще, если сначала не осознаем все стороны сложившейся ситуации. Психологическая литература переполнена теориями, связывающими почти все виды психологических расстройств с неправильным поведением родителей. Если у мальчика проблемы в школе, а оба родителя работают, чтобы оплачивать жилье, найдется множество теорий, которые скажут, что именно отсутствие родителей является причиной проблем с учебой. При этом никто не обратит внимания на то, что средняя школа, где учится мальчик, является жуткой Матерью, местом, где он постоянно подвергается плохому обращению, пренебрежению, осмеянию. Школе следует быть одновременно доброй Матерью и строгим Отцом. Если система образования не имеет двух этих архетипических качеств, не стоит считать неудачи ребенка только следствием несостоятельности его мамы и папы.

Когда первая леди страны воспринимает роль Матери нации всерьез, мы видим Элеонору Рузвельт в шахтах Западной Вирджинии; королеву-мать, осматривающую улицы Лондона в послевоенное время; принцессу Диану, выступающую за уничтожение противопехотных мин; Хиллари Клинтон, принимающую законы о защите детей и пишущую книгу «Нужна вся деревня». Тем не менее общество с искаженным материнским комплексом попытается любым способом поставить этих женщин на место, самозабвенно обсуждая их наряды, прически и игнорируя их идеи. Им будет отказано в роли матери нации, и первая леди будет заниматься официальным сервизом в Белом доме, зажигать огни на рождественской елке, стоять рядом с мужем в дорогом платье и улыбаться собственной пустоте.

Что нужно сделать, чтобы заставить нас критически посмотреть на Коллективную мать? Дети прячут пистолеты и ножи в своих школьных шкафчиках; происходит беспрецедентный рост числа подростковых самоубийств, психотических срывов, членовредительства, депрессий; все чаще отмечается психосоматическая симптоматика. Когда мы стали игнорировать коллективную материнскую ответственность и начали винить во всем конкретных родителей? Все, чего не может дать Коллективная Мать, должны компенсировать мама и папа. Общественный транспорт опасен и неудобен, вот родители и становятся личными водителями. Дети приобретают зависимость от фаст-фуда и отказываются есть домашнюю полезную еду, а потом родители должны платить за лечение и медикаменты. Чем более пассивна Коллективная Мать, тем тяжелее груз ответственности отдельного родителя и выше уровень инфантильности населения и его зависимости от лекарств. Никто не станет отрицать, что неумелое исполнение родительских обязанностей приводит к ужасным психологическим последствиям, но какая польза от очевидных теорий, если мы не принимаем во внимание упадок Коллективной Матери? Атмосфера, антураж, установки, манеры, стиль, архитектура, звук, запах, вкус, время, скорость, пространство, ритм, текстура, ритуалы – все это оказывает непосредственное влияние на душу. Кем был бы Моцарт без красоты Зальцбурга? А Вивальди без Венеции? Да Винчи без Флоренции? Бодлер и Гертруда Стайн без Парижа? Уолт Уитмен без Нью-Йорка и Чикаго? Виржиния Вульф без Лондона? Эдгар По без Бостона, а Торо без его Уолденского пруда?

Психология упорно игнорирует тот очевидный факт, что социальные и культурные факторы могут объединяться как для того, чтобы помогать воспитанию психики, так и для того, чтобы мешать ему, возлагая непосильную ношу на воспитателей. Если культура не развивает свои материнские качества, истощение тех, кто постоянно заботится о другом, неизбежно. Высокий уровень выгорания и последующий отход от дел – это результат пребывания в замкнутом круге: чем больше культура становится Плохой Матерью, тем больше она порождает инфантильных и нуждающихся в заботе людей, которые, в свой черед, воспитывают следующее поколение фрустрированных и незрелых взрослых. Окружающая среда, в которой нет места красоте, радости, удовольствию, чувственности, не замечает своих маленьких Моцартов и доводит до истощения их матерей. Это один из верных признаков упадка, так как сам источник этой устойчивости утрачивается, когда разрушается ткань общества.

Одна из задач глубинной психологии – повернуть в обратном направлении культурную тенденцию, которая настойчиво продолжает воспринимать материнскую грудь буквально, и начать видеть материнскую функцию в символическом и коллективном смысле. «Мать» – это архетип, и как таковой он всегда так или иначе представлен в жизни отдельных личностей и целых наций. Благодаря Джорджу Оруэллу мы во всех подробностях можем представить себе возможности отвратительной деспотичной фигуры Отца в образе Большого Брата. Однако мне неизвестны столь же популярные современные художественные произведения, которые способны заострить наше внимание на том, что Мать может превратиться в Большую Мать, груди которой источают вредное милосердие, вредную заботу, вредную пищу, лекарства и поддержку, толкающую граждан к тому, чтобы оставаться инфантильными и пассивными³. Такой коллективной Большой Матери надо устроиться на кушетке у психоаналитика и начать лечиться. За нашей действующей системой социального обеспечения скрывается злостный запрет детям на взросление. Она говорит: обналичь чек, заткнись, не требуй большего, оставайся инфантильным, я не желаю с тобой возиться.

Пересмотр мифа о матери предполагает революцию в системе ценностей, обычаев, образовании, эстетического восприятия, градостроительства, социальных программ. Такой подход требует новых представлений о человеческих отношениях, сообществах, жесткости и мягкости, Инь и Ян. Необходима и параллельная переоценка и переосмысление мифа об Отце. Символы Матери страны и Отца страны всегда связаны. Если невротичен один, то таков и другой. Оба архетипа нуждаются в новом договоре.