О МЭЙ И ЕЕ МАТЕРИ

Через неделю после того, как Ивлин купила у нее экземпляр «Голосов женщинам» и получила в придачу обещание будущего без войны, Мэй Торнтон завтракала вместе с матерью.

— И тогда мисс Эйтчсон сказала, что Боудикка — ошибка природы и разве хорошим девочкам вроде меня стоит подражать таким варварам, как она? А я ответила, что все равно буду. По-моему, это просто блеск — быть Боудиккой, разъезжать на собственной колеснице, сражаться против римлян, только я сказала мисс Эйтчсон, что на месте Боудикки я не пошла бы воевать, потому что я из семьи квакеров, а мы пацифисты. Сказала, будь я Боудиккой, я пустила бы в ход дипломатию и политические уловки. А мисс Эйтчсон сказала, что леди не подобает вмешиваться в политику. Но я считаю, если в твою страну вторглись римляне, надо же что-то делать, правильно? Даже если вместе с ними появилось и центральное отопление, и хорошие дороги. Но мисс Эйтчсон просто увильнула от разговора, сказала, что сейчас мы проходим не римлян, а Генриха VIII. А по-моему, Генрих VIII был тот еще негодяй — правда, мама? Не очень-то это по-королевски — рубить головы женам, пусть даже они и в самом деле ведьмы, я так считаю. А ты?

— Не закапай яйцом школьную юбку, милая, — отозвалась миссис Торнтон, которая читала какое-то письмо и хмурилась. — Впрочем, я всегда считала Генриха VIII страшным человеком. Мистер Фрейд наверняка обнаружил бы у него в подсознании какую-нибудь кошмарную жуть. Право, мне следовало бы явиться в эту твою школу с жалобой. Слишком уж она викторианская. Я уже говорила мисс Купер, что охотно приду, чтобы прочитать девочкам лекцию о подлинной истории матриархального общества, но она так и не соизволила ответить.

Мэй с матерью жили в узком доме рядовой застройки на одной из наиболее респектабельных улиц Бау в лондонском Ист-Энде. Отец Мэй руководил бесплатной школой для бедных, он умер, когда ей был год от роду. Друзья матери думали, что после его смерти она переберется в более приличный район Лондона. Но она продолжала жить все там же.

Их дом, республика уюта и беспорядка, был полон книг, музыки и зажигательных идей. Миссис Торнтон: вегетарианка, суфражистка, пацифистка, квакерша и сторонница фабианства, сочувствовала большевикам и верила, что женщинам нужна более удобная одежда. За матерью и дочерью присматривала их экономка миссис Барбер, которая «ходила» за миссис Торнтон с тех пор, как та была еще новобрачной, и выслушивала ее идеи чуть обиженно, но безропотно. Миссис Торнтон подсовывала ей бесчисленные брошюры и статьи, в которых доказывалась польза чечевицы и вигны для пищеварения, но экономка упорно оставалась при своем мнении.

«Вам, конечно, виднее, дорогая, — словно говорила она, — но разве плохо иногда съесть славную отбивную?»

Совсем крошкой, пяти или шести лет, Мэй старательно наклеивала марки на конверты в помощь делу суфражисток, подолгу просиживая в помещении Международного альянса за избирательные права женщин. Ее семилетнюю, в белом батистовом платьице и с плакатом «За домашний очаг», сфотографировали возле Букингемского дворца. В возрасте десяти лет она познакомилась с Гербертом Уэллсом, пожала ему руку и с живым интересом спросила, действительно ли он считает, что на Марсе есть люди.

А сейчас миссис Торнтон продолжала читать письмо и хмуриться.

— Дорогая, тебе очень хочется побывать сегодня вечером у Альберт-холла? — спросила она. — Потому что я бы лучше послушала Сильвию Панкхёрст. Что скажешь? Ты не против?

Мэй удивленно отвлеклась от своего завтрака. Они с матерью принадлежали к суфражисткам, но не воинствующим, добивались права голоса, но не прибегали ради этой цели к насильственным методам. Воинствующие суфражистки, или «суфражетки», как их называли, били камнями окна, резали картины в Национальной галерее, взрывали бутылки с зажигательной смесью в пустых домах. Миссис Торнтон считала, что подобные действия вредят кампании в целом — кому захочется, чтобы его причисляли к этим буйнопомешанным особам? Она предпочитала действовать такими мирными средствами, как петиции, марши и статьи в прессе. Суфражетки презрительно относились к таким женщинам, как миссис Торнтон, указывая, что все эти методы почти безуспешно применялись в течение сорока лет, пока в борьбу не включилась Эммелин Панкхёрст.

Сильвия Панкхёрст, дочь Эммелин, была социалисткой. Она жила неподалеку от дома Торнтонов и руководила суфражистским движением женщин Ист-Энда.

— Мисс Тампстон дала мне весьма любопытную статью, которую мисс Панкхёрст написала для их газеты, — продолжала миссис Торнтон. — Она считает — и, думаю, не без оснований, что наше движение слишком увлечено вербовкой сторонниц из среднего класса и вместе с тем оставляет без внимания борьбу женщин из рабочих кругов. Естественно, ее методы я не одобряю, но с местными женщинами она добивается поразительных успехов. Вот я и подумала, что надо сходить к ним и приглядеться, — а тебе не хотелось бы?

— Как скажешь, — ответила Мэй, которой всегда нравилось заниматься чем-нибудь вместе с мамой.

Мать улыбнулась ей:

— Ну, а теперь собирайся, а то опоздаешь в школу. Только поцелуй меня перед уходом.

Мэй вскочила с места. Все ее мысли уже были поглощены предстоящим днем: уроком гимнастики, раздачей проверенных контрольных по географии, размышлениями, будут ли разговаривать друг с другом Барбара и Уинифред.

Она понятия не имела, что предстоящий вечер перевернет ее жизнь навсегда.

Отправить