<Размышления о смысле работы «зондеркоммандо»>

совершенно невозможно перенести то, что людей уничтожают всего лишь за то, что они²¹ якобы плохой расы. А тут эти вырожденные типы, гунны. Потому […] каждый день тянутся эшелоны из тысяч людей, женщин и детей, слепых людей, которых бандиты ведут к бункеру, которых душат газом и […] тесно набивают в бункер […] Они уже мертвы, отравлены газом и мы должны их […] сжигать, но их пепел при этом тонко измельчать […] нашу жизнь […] когда мы убираем вещи убитых […]

когда я прибыл сюда, в лагерь Биркенау, тут уже были некоторые здания […] уже было […] на топких полях и еще строилось²². Это было 42.10/12²³. Вскоре после первого захода, после селекции, – когда нас из транспорта в 2300 человек выбрали только 500, а остальные сразу пошли в газ, мы, не зная еще об этом, […] видя […] нам еврейский блокэльтесте сообщил, что больше 3 дней никто из них не проживет²⁴. Это было ночью […] посреди […] слышались издалека ужасные крики, смешивавшиеся с диким ором СС-овцев и десятков собак. Тут нам объяснили, что сейчас с помощью собак ведут на смерть наши семьи […], наших мам и пап²⁵, жен и детей. Уже тогда […] из […] понял […] достаточно.

Несчастье – вот было чувство каждого из нас. Это была мысль каждого из нас всех. Мы стыдились посмотреть в глаза друг другу. Разбухли глаза от боли и стыда, от плача без жалоб каждый забился в другой угол, чтобы свой его не встретил […] я признаюсь, я сам […] что мой папа тоже был […] от подхода, чтобы он не видел […] знал, что когда мы будем […] наши сердца […] и боли […] так и было когда […] лагеря, когда я увидел […] спрашивает меня, где его сестры, его братья, его жена и дети, его родители, где они все-все теперь. […]

Не хватало смелости покончить с нашей жизнью […] Тогда это никто не сделал, почему? […] нет, остается вопросом, на который пока сложно ответить. Напротив, уже немного позже нашлось много людей после того, как мы пришли в себя, которые при первом событии, как, например, может, болезни или так вот столкнувшись с внешним событием, которое его чем-то взволновало. Вскоре они кончали с собой²⁶ […] снаружи в лагере он был среди сотен, которых […] расстреливали […] это остается вопросом […] правда, что жизнь […] воля к жизни […] представлял, никогда нельзя оценить и никогда не была оценена […] просто […] у нас […]

Нам в мире […] еще что-то […] что должно еще как-то укрепить в нем волю к жизни и дать силы выдержать беды, ведь еще придется в жизни с кем-то встречаться, и к тому же факт, невероятная трагедия, ужас […] поэтому каждый был сам готов […] собственными ногтями сам вырвать себе глаза […] в жизни представить себе […] боль, горе, страдание […] просто зная, что этот и тот будут […] Почему, с каких пор, почему жизнь […] это с ними случилось […] были грешны, есть ли вообще […] и утешение […] есть ли […]

я был в лагере в разных командах, был в Ойшвице, был в Буна²⁷ на работе, потом вернулся после нескольких недель блужданий по всем местам. Меня 25/1 43²⁸ взяли на эту же фабрику²⁹ работать. Но я немного опоздал по сравнению с моими товарищами. Вот так привыкли люди, нормальные люди с нормальными человеческими чертами, не преступники, не убийцы, а люди с сердцем, с чувствами и сознанием, ко всем этим вещам привыкли – к этой самой работе, но не они в этом виноваты […] Первые из нас сразу в первую ночь […] принялись за работу, им просто сказали, что работа тяжелая, но за это они […]. Никто из них не знал ничего, потому что старая команда, которая там работала, была в тот же день убита из-за доноса еврейского […] сбежала […] нашли […]

Все это происходило под градом палок от постовых СС, которые нас охраняли. И все напрочь забывалось, никто из нас не осознавал, что он делает, когда он это делает и что с ним самим вообще делается. Так мы совсем потерялись, просто как мертвые люди, как автоматы бегали подгоняемые, не зная, куда нужно бежать, и зачем мы бежим, и что мы делаем. Один совсем не смотрел на другого. Я точно знаю, что никто тогда из нас не жил, не думал, не размышлял. Вот что сделали из нас, пока мы […] не начали приходить в сознание³⁰ […] кого тащат сжигать. То³¹, что тут произошло. Вскоре еще и […] уже оттащили всех людей, отравленных газом, в бункер, бросили на вагонетки³², привезли к месту сжигания, где уже горели люди со вчера и с позавчера […], там бросали тела в огонь.

После работы, приходя в себя в блоке, когда каждый теперь укладывался отдохнуть, тогда начиналась трагедия. Каждый начинал верить в сон, что вчера ему рассказали, в то, что его самых близких, его самых дорогих уже нет в живых и уже никогда больше не будет, что он уже никогда с ними не встретится. Никогда, потому что он сам их и сжег. Тогда к чему мне нужна жизнь, к чему мне такая жизнь?³³ О еде или питье, само собой разумеется, что понятно, что не зря […] с пониманием, который может оценить происшедшее. Но даже скотина, животное, когда у нее отнимают близких, которых она родила, или от которых была рождена, или с которыми жила вместе, она понимает, что ей причиняют боль, и протестует тем, что не ест и не пьет. Как еще человек, который должен […] Естественно, одновременно с этим просто царила […] меланхолия. Отовсюду, […] со всех сторон доносился плач. […] Блок был исключительно еврейский, когда […] тогда брали только евреев, до этого работали также поляки и русские. Но в наше время их уже нет, только евреи […], что фактически остается вопросом, […] ли

Психологи говорят, что человек, когда он считает себя окончательно потерянным, без какого-либо шанса и какой-либо надежды, хотя бы и самой маленькой, уже ни на что не способен, он уже точно как мертвец. Человек способен, энергичен, рискует, пока он думает при помощи взвешенного шага чего-то достичь, что-то этим выиграть. Напротив, когда он теряет последний шанс, последнюю надежду, тогда он уже ни на что не годен. Начинает думать, как бы совершить самоубийство […] (проблема для психолога). […] позволили вести, как телят, самые сильные, самые героические среди нас были сломаны с той минуты, когда нас сюда привезли в […] все забрали и дали нам такие […] тюремные костюмы, нам стало просто стыдно, совсем […] были завернуты в чужое пальто […] еще в […] забрали […]

В разуме³⁴, которым человек обладает сам по себе, неважно бессознательно или осознанно, люди одержимы духовной волей к жизни, порывом жить и выжить. Как будто ты сам себя уговариваешь, что речь не о твоей жизни, речь не о твоей персоне, а просто ради общества, чтобы выжить, ради того, ради другого, для того, для другого, находишь тысячи предлогов. Но правда в том, что и самому хочется жить любой ценой. Хочется жить, потому что живешь, потому что целый мир живет, и все, что обладает вкусом, все, что с чем-то связано, в первую очередь связано с жизнью. Без жизни […] это чистая правда. Итак, коротко и ясно, если вас кто спросит, почему ты […], я отвечу ему […] это […] должен констатировать, сам я слишком слаб, пал под гнетом желания жить, чтобы уметь правильно оценить […] желание жить, но не […] идет

[…] почему ты выполняешь такую непорядочную работу, то, как же ты живешь, зачем ты живешь и чего ты хочешь достичь в своей жизни?.. […] В этом и заключается все слабое место […] нашей команды, которую я абсолютно не намереваюсь защищать в общем, как целое. Тут я должен признать, что многие из группы со временем настолько потерялись, что было просто стыдно перед самим собой, прямо забыли, что они делают, делая это, и со временем они к этому настолько привыкли, что просто удивительно […] к плачу и жалобам, что от […] но это совсем нормальные, средние […] по-простонародному совсем скромно […] против воли это становится повседневным, и привыкаешь ко всему. Тогда события уже не производят впечатления, кричишь, равнодушно наблюдаешь ежедневно, как погибают десятки тысяч людей – и ничего.

Очень большую роль в этом процессе привыкания играло то, что в первое время, в общем-то, нас, хефтлингов, не использовали ни для каких транспортов, когда люди еще были живы. Все выполнялось ими самими, двуногими собаками, и с помощью собак четырехногих. Члены командо только приходили каждый рано утром и находили уже бункеры, полные отравленными газом людьми, и еще полные бараки тряпья³⁵, но ни разу не встречали ни одного живого человека. Это психологически очень способствовало уменьшению впечатления от трагедии […].

Но находились и такие, которые ни под каким предлогом не позволяли себе подвергнуться влиянию привычки, чтобы это стало совсем просто и совсем рутинно. Понятно, профессиональные элементы, которые находились среди нас, например, очень религиозные евреи, как даян из Макова-Мазовецка³⁶ и подобные ему, верят […] так более благородные люди, которые ни в коем случае не хотели участвовать в игре сегодня жить, а завтра умереть. Я держался любой ценой. Первое время их влияние в командо было очень небольшим. Просто потому, что, насколько их было мало числом, их еще меньше было можно узнать, потому что они не были организованны. Они не представляли собой единую массу, поэтому они терялись в общей массе.

Это совсем не было понятно и те, которые […] к сожалению, было […] люди в таких условиях […] ко всему привыкли, что просто уже никого не должно касаться, что вокруг него творится, как будто это были совсем не люди. Только это достаточно характерное замечание, что при этих условиях, когда команда из 150 человек работала в открытом поле без забора, без цепи часовых, не более 4 постов охраняли нас в тяжелые темные длинные зимние ночи. Были такие времена, что один другого просто не видел за метр, а недалеко от нас, всего в нескольких десятках километров находились тысячи евреев, целые общины³⁷, но ни у кого не возникло и мысли бежать. Во-первых, чтобы не рисковать той самой жизнью, во-вторых, […] если бы что тут […] это просто потому, потому что страх перед немцем был так велик […] каждом шагу […] из командо, […] со всеми ними встречался, что это […] для них был вопросом жизни и смерти, чтобы работа была выполнена как можно лучше и чтобы, не дай бог, кто-то подумал о побеге, как, например, […] подозревали в мыслях о том, чтобы убежать сразу […] объяснялись с […]