Книга Иова и Песнь песней являются самыми таинственными книгами Ветхого Завета.

Из толкований на Книгу Иова можно составить целую библиотеку. Некоторые из этих толкований отличаются высокими достоинствами и глубиной богословской мысли. Однако у читающих Книгу Иова и ее экзегезу остается чувство какой-то неясной неудовлетворенности, ощущение того, что здесь что-то недосказано и что-то важное скрыто под текстом, как под внешней оболочкой книги.

Церковное Предание свидетельствует, что эту книгу написал царь и пророк Соломон. Для нас это чрезвычайно важно, для нас это — нить Ариадны, которая указывает путь в подземном лабиринте, где путник, открывая одну дверь, видит перед собой десять закрытых дверей и, двигаясь по сплетенным, как кружева, коридорам и лестницам, в конце концов оказывается в тупике.

По нашему мнению, Песнь песней и Книга Иова — это история души в двух состояниях: богообщения и богооставленности. Интенсивность и свет богообщения переходят в муки и непроницаемый мрак богооставления. Чем сильнее любовь к Богу, тем страшнее мысль о вечной потере Бога; когда Бог становится внутренней жизнью человека, то прерванное богообщение и даже только страх потерять его превращаются в муки ада, неведомые миру.

Книга Иова и Песнь песней — это два полюса религиозной жизни, и между ними пролегает поле огромного напряжения. Это переживание души, созерцающей в своем наличном состоянии и перспективе вечности рай и ад. В начале книги говорится о праведной жизни Иова, но это внешний, верхний пласт. Самое главное, что его душа была поглощена любовью к Богу, подобно Суламите из Песни песней. По древним толкованиям, под образами жениха и невесты в Песни песней символически подразумеваются Божество и человеческая душа. В этой книге есть следующий эпизод: ночью жених зовет через дверь свою невесту, она медлит на своем ложе, а когда открывает дверь во двор, то видит, что там уже никого нет. Она в горести ищет своего жениха по улицам и площадям города. Ночные стражи хватают ее, срывают с нее одежды, избивают, и она едва вырывается из их рук. Экзегеты видят в этом испытание невесты. Ночь — страдания и скорби, уход жениха — богооставленность, сорванный хитон — знак потери всего видимого, борьба с темными силами, подстерегающими душу, раны и унижения, которые терпит от них душа; но самая страшная мука для невесты — это мысль, что жених разлюбил и оставил ее навсегда.

Когда мы читаем Книгу Иова, нас удивляет непонятный психологический контраст: Иов, безстрашно и мужественно, как мученик, принявший посланные ему испытания, стал вдруг проклинать свою жизнь, роптать и оправдываться перед Богом. Самое худшее как будто уже случилось, что же еще терять Иову, почему же не принять смерть с молитвой на устах, как принимали ее многие праведники и пророки? Почему этот спор человека с Богом должен был войти как непонятное назидание в Библию?

Некоторые толкователи, чтобы «оправдать» Иова, стараются приписать его друзьям, беседующим с ним, формальное, юридическое и даже прагматическое отношение к Божеству. Но нам такие выводы кажутся тенденциозными и вовсе не исходящими из текста. Напротив, речи друзей Иова возвышенны и прекрасны, любой современный богослов мог бы только позавидовать орлиному полету их богомыслия и красоте употребляемых ими образов и сравнений, вдохновенной религиозной поэтичности их слов; они воодушевлены надеждой на милосердие Божие и как раз поэтому убеждают и умоляют Иова принести перед Богом покаяние, чтобы удостоиться прощения. Иов отвечает им, но создается впечатление, что он не понимает, как бы не слышит их своим сердцем, что он, Иов, и его друзья стоят на двух духовных плоскостях, разделенных огромной дистанцией.

Отцы сказали: «Блажен тот, кто читает Песнь Песней — он вошел в алтарь храма, если понял ее таинственный смысл». Царь Соломон в юности своей пережил высокие состояния богообщения и боговидения. Песнь песней — это пророчество, но в то же время и откровение, которое он пережил сам. Однако богообщение этого блистательного израильского царя было трагически и неожиданно прервано. Библия скупо и глухо говорит о том, что «развратилось сердце Соломона» (см.: 3 Цар. 11, 3). После построения храма Иеговы, который называли чудом света и красой Иерусалима, Соломон воздвиг идольские капища для своих жен-чужестранок и сам присутствовал при демонических ритуалах. Теперь он так же опытно пережил реальную богооставленность — ад при жизни, потерю благодати. Если бы с него сняли царский венец и сделали последним рабом в собственном его доме, то и это было бы ничто перед муками души, которая потеряла величайшее из сокровищ и, помня о своей прежней любви, горит день и ночь в черном пламени.

По преданию, царь Соломон принес глубокое покаяние перед Богом и был прощен. Скорбью этого покаяния и тихим, мягким светом Божественного прощения озарена другая книга Соломона — Екклезиаст, как бы его предсмертное завещание. Эта книга похожа на последние лучи солнца, заходящего за горизонт. Итак, Соломон пережил высоту богообщения, которая в Песни песней сравнивается с восхождением на вершины Ливана, и глубину богооставленности, которую познал до Соломона, может быть, Адам.

Мы далеки от мысли, что Иов — это образ самого Соломона. Но мы хотим сказать, что он был особенно близок душе Соломона через внутренние переживания, недоступные нам.

В жизни Иова мы видим три периода: период, когда он занимал высокое положение в своей стране (в церковной гимнографии он назван царем); период испытаний: потеря детей, имущества, проказа, изгнание из города и, наконец, богооставленность; и третий, заключительный период — время награды за праведность и верность в испытаниях.

В жизни Соломона мы так же можем отметить три периода: блистательное начало царствования, когда Соломон, как это можно видеть в псалмах, представлял собой символический образ Мессии по своей святости и мудрости, время строительства Храма в Иерусалиме, когда он сам восходил по ступеням духовного храма к высшим созерцаниям и озарениям, когда его сердце пело Песнь песней. Второй период — смерть прежде смерти, отпадение от Иеговы, потеря Того, Кого он любил больше всех на свете. За пять столетий до Соломона провидец Валаам сказал: «Пророк падает, но глаза его видят» (см.: Чис. 24, 4). Соломон в своей богооставленности видел себя покрытого струпьями проказы, душу, пораженную грехом, разлагающуюся, как труп, видел следствия своей измены Богу: царство, разорванное, подобно одежде, на части, двенадцать племен, обративших мечи друг против друга, разрушенный Иерусалим и пепелище на месте, где стоял построенный им Храм. Это была нищета более страшная, чем нищета Иова. Соломон, восседая на золотом троне, видел погубленное царство, народ, умирающий от голода, и Иерусалим, сожженный грехом его царей.

В своем великолепном дворце, соперничавшем с дворцами Египта и Вавилона, он переживал то, что Иов — на куче мусора, который сбрасывали с крепостных стен, Иов, заживо пожираемый червями. Это были не физические муки, а ужас богооставленности. Ниже всех пал первоангел, тот, кто был ближе всех к Престолу Божиему. По мистической высоте Песни песней можно мысленно представить бездну, на дно которой пал изменивший Богу пророк. Какой силы нужно было покаяние, чтобы Соломон мог заново родиться, чтобы орел, превратившийся в червя, снова обрел свои крылья? Священное Писание хранит об этом молчание, но безмолвный вопль души Соломона, как вспышки ночных молний, озаряет страницы Книги Иова. Здесь нет заимствований, а лишь одна и та же трагедия богооставленности, хотя причины ее неодинаковы. Здесь — близость духовных переживаний. Святитель Иоанн Златоуст говорит: «Со Христом и в аду хорошо»; здесь ад представлен как нечто внешнее по отношению к душе человека, как место и совокупность страданий, которые может испытать человек, душа которого при том принадлежит Христу.

Иов жил любовью к Богу, эта любовь была сокровенной тайной его сердца, о которой не могли догадаться даже его друзья: понять ее может только тот, кто пережил ее сам. Первые удары Иов принял непоколебимо, как скала порывы бури или утес — напор бушующих волн. Иов был среди мира одинок, как одиноки все, любящие Бога, но потеряв всех и всё, он в сердце своем остался с Богом, как мореплаватель, потерявший корабль и спутников, однако сохранивший драгоценный камень, ради которого он предпринял свое дальнее путешествие. Но затем последовало более страшное испытание, внутреннее, невидимое для мира — это богооставленность или страх перед богооставленностью. Что такое богооставленность, нам трудно понять, как трудно понять, что такое адская мука.

Песнь песней дает нам некоторый ключ к тайне, хотя бы ее смутные и неясные тени: в ней любовь Бога и души сравнивается с любовью жениха и невесты. Вся жизнь сосредоточена для невесты в ее женихе, она отдала ему все свое сердце без остатка и вдруг видит, что жених покидает ее и, быть может, навсегда.

Тогда ее любовь превращается как бы в крик боли, она говорит: «Почему ты разлюбил меня, что сделала я тебе, что ты оставляешь меня?!». И это не самооправдание. Это боль и кровь сердца. Речи Иова — крик души, уязвленной болью любви, ужас разлуки с Любимым, без Которого смерть лучше жизни. Мы видим, как ищет ответа Иов: почему Бог поставил его как бы на краю бездны, перед угрозой вечной разлуки? Но не столько ищет он ответа и объяснений, сколько Самого Бога, без Которого не может жить…

Иов не отрицает своей греховности как присущей всем людям вообще, но он не находит в себе того греха, который мог бы прервать это мистическое богообщение, повернуть русло любви Божией вспять от него. Он хотел бы видеть свой грех и преступление, чтобы любой жертвой искупить их; он ищет их честно и мучительно, но не находит, именно не находит греха, который превысил бы прежнюю любовь Бога к нему, а лгать Живому Богу он не может. Одев маску, даже маску смирения, уже невозможно видеть лицо Бога. Здесь особый метафизический трагизм: не кошмар грехопадения Соломона, а трагизм собственной праведности, по сути безысходный, ибо Иов не может пожертвовать правдой ради любви и любовью ради правды. Иов мужественно вынес самые тяжкие испытания, как доказательство своей любви к Богу, но теперь, в новом внутреннем переживании — богооставленности или перед ужасом её — эти же самые испытания могли показаться ему охлаждением Божественной любви к нему, и этого перенести он уже не мог. Поэтому слова Иова — это безумие любви, это плач Суламиты в разлуке с ее женихом. Великая скорбь и великая радость молчаливы, поэтому слова друзей, как бы ни были они прекрасны, только обременяют Иова. Суламиту могут утешить не ее подруги, а лицо жениха. Суламита, увидев его, забывает все: и речи своих подруг, и свои слезы, и саму себя. Совершается феофания — Бог явился Иову: «Я слышал Его, а теперь вижу Его» (см.: Иов. 42, 5), — говорит праведник. Это богоявление — ответ не на слова Иова, но на любовь его сердца. Бог явился ему не с тем, чтобы разрешить недоумения — в свете Божества они исчезли без следа, как тени, — а с тем, чтобы уверить Иова в Своей вечной любви. Это новое богоявление — ответ на все мучительные вопросы Иова, ответ Бога: «Я с тобой».

Прокаженный Иов сидит на гноище, но Бог невидимо пребывает с ним. И оттого место это кажется ему троном, проказа — царским одеянием, а черви — золотыми украшениями на нем. Иов внимает Богу в безмолвии.

Господь исцеляет Иова, возвращает ему богатство, продлевает его жизнь, но это все — лишь свидетельство того, что внешние испытания кончились. Эти милости даны скорее не столько для самого Иова, сколько для друзей праведника, чтобы они убедились в его святости.

Господь говорит друзьям Иова, чтобы они просили его молитв о себе, так как Иов больше прав, чем они. В чем состоял грех друзей Иова? Это был скорее грех не как преступление, а как несовершенство: олень не должен указывать путь летящему в небе орлу; олень может проходить через лесные чащобы и горы, но орел легко перелетает их. Друзья Иова с их идеей справедливости и воздаяния не могли понять, как один порыв любви может быть перед Богом драгоценнее внешней праведности, праведности Закона. И потому этот упрек Бога должен был показать им их несовершенство в самом главном и приоткрыть им тайну Иова.

Один из экзегетов сказал: «Книгу Иова надо читать через слезы». Мы бы добавили: через слезы не об Иове, а о нас самих, о том, как по сравнению с озаренной огненной любовью душою Иова темна и пуста наша душа.