Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Перемены — единственное, что постоянно в нашей жизни, и их темпы все ускоряются. Мы в этом уверены. Это обусловлено взаимным наложением трех усилителей. Первый — экспоненциальный рост вычислительных мощностей, а также технологии, прогрессу которых он способствует (о них мы говорили в двух предыдущих главах). Второй — конвергенция одних ускоряющихся технологий с другими, порождающая волны перемен, которые, накладываясь одна на другую, дополнительно усиливаются и грозят смести на своем пути если не всё, то почти всё. Например, так бывает, когда в одной точке сходятся искусственный интеллект и роботы и в итоге исчезают сотни миллионов рабочих мест.
Наконец, третий усилитель — и его мы тоже изучим — дополнительные силы числом семь штук. Все они — побочный эффект конвергенции экспоненциальных технологий, выражаясь техническим языком, «эффект второго порядка», воздействующий на инновации как дополнительный ускоритель. Хотя каждая из этих семи сил действует независимо от остальных, по сути они дают комбинаторный эффект. Это как порядок действий в решении математического уравнения, алгоритм, составленный (в определенном смысле всеми нами) для того, чтобы повысить темп перемен в мире и расширить их масштаб. Каждое действие опирается на предыдущее и усиливает эффект следующего, а в совокупности они ускоряют наше ускорение, производя за год больше перемен, чем видывали на своем веку наши деды.
Далее в этой главе мы по отдельности изучим каждую из семи сил, а в части II оценим их совокупное влияние и посмотрим, как их пересечения будут менять наши жизни в следующем десятилетии. А сейчас изучим их по порядку, одну за другой, и начнем со времени.
В сборнике интернет-баек из истории создания легендарного Original Macintosh работавший в Apple информатик-теоретик Энди Херцфельд вспоминает одну историю очень в духе Стива Джобса. Типична она уже тем, что, как и во множестве других, Джобс досадует и злится.
Причиной всему скорость.
Предполагалось, что первый Mac будет очень быстрым компьютером. Таким он, собственно, и был, во всяком случае на бумаге. Спроектированная на основе микропроцессора Motorola 68000 система Mac и правда работала вдесятеро быстрее, чем Apple II. А оперативной памяти ему явно не хватало, приходилось подгружать дополнительные данные с дискет. Особенно недостаток ОЗУ проявлялся во время первоначального запуска: бывало, Mac тормозил по несколько минут, прежде чем окончательно загрузиться.
Такая задержка сводила Джобса с ума. В какой-то день он вихрем ворвался в отсек, который занимал в офисе компьютерный инженер Ларри Кеньон, и в своей типично джобсовской манере потребовал: «Макинтош грузится слишком медленно, заставь его поворачиваться быстрее».
Кеньон терпеливо слушал. Такие требования ему уже были не впервой. И в который раз он перечислил Джобсу всевозможные варианты ускорения компьютера. Здесь подправить, там подрегулировать. К сожалению, все это могло сработать только после того, как компьютер загрузится.
Но Джобс не успокаивался.
«Знаешь, — сказал он, — я тут подумал на досуге. Сколько народу будут пользоваться этим Маком? Миллион? Да нет, побольше. Через несколько лет, могу ручаться, миллионов пять… Ладно, предположим, получится у тебя урезать время загрузки на десять секунд. Теперь умножь это на пять миллионов пользователей — и получишь 50 миллионов секунд. И это, заметь, каждый день. А за год это выльется, дай-ка прикинуть, в десятки человеческих жизней. Так вот, если заставишь комп грузиться на десять секунд быстрее, спасешь больше десятка жизней. Как думаешь, стоит оно того, а?»
За следующие месяцы им все же удалось на десять секунд урезать время загрузки. И Джобс не ошибался: эти секунды реально экономили людям время. Но то был не единичный случай. Здесь просматривается закономерность, поскольку «сбереженное время», как выясняется, и составляет одно из главных преимуществ технологии.
Иными словами, не только в том дело, что ужалось время загрузки.
Возьмем поисковый движок, одну из наиболее широко применяемых технологий. До появления интернет-поисковиков за нужными нам сведениями мы отправлялись в библиотеку — это требовало времени. Сколько? Это и пыталась выяснить в 2014 г. специалист по поведенческой экономике Мичиганского университета Иен Чен, когда предложила участникам эксперимента ответить на ряд вопросов. Причем половине участников она разрешила доступ в интернет, а вторую половину отправила за ответами в библиотеку. И запустила отсчет времени. По интернет-запросам ответы удавалось получать в среднем минут за семь, а в офлайне поиск занимал 22 минуты. Это значит, что всякий раз, когда мы вводим свой запрос в строку поиска, технология поискового движка экономит нам 15 минут. Если применить здесь простенькую джобсову логику к 3,5 млрд запросов, ежесуточно обрабатываемых поисковой машиной Google, то обнаружится, что один только Google за сутки экономит людям 52,4 млрд минут. Значит, прав был Стив Джобс: это и правда о-го-го сколько жизней.
По той же логике нам сберегают время шопинг, развлечения и все прочее, что мы делаем через интернет. Раньше покупка часов подразумевала поход в магазин. А посмотреть кино значило, что надо сесть в машину и доехать до кинотеатра. Или покупка авиабилетов: раньше требовалось делать звонки, ожидать на линии, а иногда и непосредственно общаться с живыми, из плоти и крови, кассирами. Теперь все иначе, и это имеет свои последствия.
Для новаторства требуется свободное время. Почему, как вы думаете, несколько столетий назад мир менялся так медленно? А потому, что у нас, людей, не было свободного времени, чтобы что-то в корне менять. Большую часть времени отнимали насущные заботы: добыть пропитание в поле или на охоте, натаскать воды, пошить, подлатать, отдраить и т. д. А технология, как указал Джобс, решает эту проблему.
За последнюю сотню лет всевозможные трудосберегающие приспособления — под каковыми раньше понимались электричество, водопроводная вода, различные приборы — позволили сократить время, которого требуют домашние хлопоты, что, по общему мнению, самое нелюбимое из всех наших занятий, с 58 часов в неделю в 1900 г. до полутора часов в неделю в 2011 г. Для предпринимателей и изобретателей это равносильно объему работ, который они в ином случае проделали бы за неделю, трудясь сверхурочно, и время на нее они получают задаром, притом каждый месяц, просто потому, что живут на белом свете.
Это не только выгоды от технологии, а еще и импульс к новаторству — еще одной силе, ускоряющей наше ускорение. А время, которое мы сберегаем себе сегодня, тихо меркнет по сравнению с тем, которое подарит нам завтрашний день. В конце 1800-х гг. поездка из Нью-Йорка в Чикаго на дилижансе занимала четыре недели. Спустя несколько десятилетий железные дороги сократили время в пути примерно до четырех дней. Авиалайнеры еще больше ужали время в пути — до четырех часов. Еще через несколько лет «гиперпетля» позволит преодолевать это расстояние меньше чем за час, а виртуальная реальность и аватары имеют все шансы (и возможности) свести это время вообще до нуля.
Сенсоры (датчики) не только придают разумность нашим бытовым приборам, но и добавляют часов нашим жизням. Только представьте, как это будет устроено: допустим, у вас заканчивается запас кофе. Ваш холодильник сам заметит это и закажет еще кофе. Умный контракт на основе блокчейна разместит этот заказ, а Amazon отправит вам на дом один из своих доставочных дронов. Единственный момент, когда вы узнаете, что у вас кончился кофе, — когда понесете в кухонный шкафчик новый пакет из распакованной доставочной коробки. И, конечно, не за горами тот день, когда и эту неутомительную заботу возьмет на себя ваш персональный бот-мажордом.
Но главные преимущества ожидаются в нашей трудовой жизни. В целом ряде наук, от материаловедения до медицинских исследований, искусственный интеллект, позволяющий не в стенах лабораторий, а внутри персонального компьютера экспериментировать с новыми соединениями, на порядки сократит необходимое для изобретений время — с годов до недель. Все это еще больше ускорят квантовые вычисления. Трехмерная печать на многие месяцы сократит сроки изготовления продуктов, возведения сооружений… словом, вы представляете себе общую картину.
Все упомянутое сказывается на темпах новаторства. И поскольку привалившая нам удача в виде высвободившихся для творчества часов год от года только растет, изобретатели, предприниматели, легендарные самоделкины обоего пола в своих гаражах получат в свое распоряжение еще больше времени, чтобы экспериментировать, ошибаться, менять направление, снова ошибаться и снова менять направление, пока не нащупают правильный путь. Технология сократила время на разработку/доводку/отладку новаций и увеличила время, которое ученые могут посвящать изобретательству. Сложилась ускоряющая ускорение петля обратной связи — и она далеко не единственная.
Да, то был один из сильнейших в истории двойных ударов под дых Америке. В 1957 г. Советский Союз нанес первый удар, выведя на околоземную орбиту «Спутник-1». И разразилось форменное светопреставление. Отец водородной бомбы Эдвард Теллер назвал это «величайшим поражением Америки после Перл-Харбора». Сенатор Майк Мэнсфилд предупреждал: «На кон поставлено ни много, ни мало, а наше выживание». Но Советы пошли еще дальше и через четыре года после первого удара нанесли второй, запустив в космос первого в мире космонавта — Юрия Гагарина. Эти два удара уязвили Америку до глубины души, градус холодной войны опустился до лютого мороза, зато разгорелась космическая гонка.
И чем же Америка дала сдачи? Деньгами. Уймой денег.
Через несколько месяцев президент Кеннеди сделал ответный ход — инициировал программу Apollo и залил в аэрокосмическую отрасль средства в размере 2,2% американского ВВП. Гигантский приток долларов придал мощный заряд эре новаторства, и всего за восемь лет Америка преодолела путь от суборбитального полета Алана Шепарда до следов Нила Армстронга на поверхности Луны.
А как иначе?
Ничто так не ускоряет технологические разработки, как деньги. Больше баксов, больше и Баков Роджерсов. Больше денег означает, что шире ряды изобретателей, они больше экспериментируют, терпят больше неудач и в итоге добиваются прорывов. Это подводит нас ко второй силе: беспрецедентной доступности капитала.
Сегодня новаторам проще получить финансирование, чем когда-либо в истории. При таком изобилии капитала возможно финансировать еще больше новаций — амбициозных замыслов, бредовых идеей, всяких и разных. Возможно, деньги и не вращают шестеренки нашего мира, но определенно помогают будущему скорее становиться нашим сегодня. Так откуда притекают все эти деньги?
Благодаря цифровым технологиям.
Хотя любая новая технология всегда открывала новые способы делать деньги, цифровые технологии предложили нам крайне важную вариацию на тему денег: новые способы привлекать их. Первым таким способом стал краудфандинг, и с точки зрения потраченных долларов это нижний, ультрабюджетный край спектра доступности капитала.
Для тех, кто не в курсе, идея краудфандинга довольно проста и незамысловата. Крауд (англ. crowd), или толпа, — миллиарды людей, подключенных на данный момент к интернету. А фандинг (англ. funding) — обращение к интернет-толпе с просьбой дать денег на реализацию какой-либо идеи. Привлекающий деньги, как правило, выкладывает демонстрационный видеоролик своего продукта на специализированном сайте, например Kickstarter, и просит, чтобы ему дали деньги в одной из четырех форм: в виде займа (на условиях равноправного кредитования), в рамках акционерного инвестирования, в обмен на какое-нибудь вознаграждение (например, футболку) или в качестве аванса за покупку предлагаемого продукта.
Таким способом можно собрать огромные суммы.
Самый первый краудфандинговый проект относится к 1997 г. — британская прог-рок-группа Marillion собрала 60 000 долл. интернет-пожертвований на финансирование гастрольного тура по США. За 20 лет размеры рынка существенно выросли, и к 2015 г. мировой рынок краудфандинга оценивался уже в 34 млрд долл. Но если рок-музыкантам из Marillion пришлось самим изобретать весь бэкенд — программно-аппаратную сторону онлайнового сбора средств, — то к услугам современных предпринимателей в одной только Северной Америке имеются 600 различных краудфандинговых платформ.
Kickstarter — одна из популярнейших платформ по сбору добровольных пожертвований в обмен на какие-нибудь награды. Она уже запустила 450 тыс. проектов, и публика подписалась на пожертвования общей суммой больше 4,4 млрд долл. К тому же платформа значительно ускоряет процесс создания стартапов. На данный момент самая успешная из проведенных Kickstarter кампаний — привлечение средств на проект умных часов Pebble Time, когда чуть больше чем за месяц было привлечено более 20 млн долл. Во времена Marillion на сбор такой суммы ушли бы годы.
Как и многие другие цифровые платформы, краудфандинг поймал волну закона Мура и переживает двузначный рост. По прогнозам экспертов, к 2025 г. общий объем средств, проходящих через экосистему краудфандинга, возрастет до 300 млрд долл. Но главное достижение краудфандинга — не в объеме привлекаемых средств, а скорее в тех, кому открывается доступ к ним.
Сайты равноправного микрокредитования, скажем Kiva, несут доступные капиталы в те уголки мира, которых инвесторы долгое время в упор не видели. Не перечесть, сколько нового подарили нам программы краудфандинга на условиях вознаграждения — от технологий очистки океана, которые в принципе финансируются с большим скрипом, до прорывов, считавшихся до недавних пор пустыми прожектами, чему яркий пример — VR-шлем Oculus Rift. Демократизацией доступа к капиталу краудфандинг позволяет каждому, у кого есть хорошая идея и доступ к смартфону, собрать средства и начать свое дело. Вот почему в Goldman Sachs краудфандинг называют самой подрывной из всех новых моделей финансирования».
Если краудфандинг — новый способ для предпринимателей привлекать капитал, то венчурное финансирование, следующая из рассматриваемых нами категорий, — старый способ. Однако старое всегда играет важную роль в ускорении нового. Так, за последние полвека венчурному финансированию мы должны сказать спасибо за Apple, Amazon, Google, Uber, как и за многие другие начинания. Оно не просто ускоряет наше ускорение, а выступает одним из ключевых драйверов этого процесса.
В США объем венчурного финансирования вырос с 8,1 млрд долл. в 1995 г. до 61,4 млрд долл. в 2016 г. Далее наступил знаменательный 2017 год, и венчурные инвестиции в США взлетели до 99,5 млрд долл. (исторический рекорд, уступающий только 2000 г., когда в разгар бума доткомов на венчурное финансирование было потрачено 119 млрд долл.). Между тем венчурное финансирование в остальном мире впечатляло еще больше. Так, Азия, относительно новый игрок на этом поле, показала пиковое значение 48 млрд долл., а европейские венчурные финансисты поставили свой абсолютный рекорд — 21 млрд долл.
Но еще важнее, что огромные суммы напрямую вливаются в технологии, заставляя еще быстрее вращаться шестеренки инновационного процесса. Особенно популярно венчурное финансирование серьезных технологий. Блокчейн в последние годы переживает серьезный рост инвестиций, как и технологии голосового интерфейса (подобные Alexa). На подъеме в этом смысле и ИИ, здесь инвестиции выросли с 5,4 млрд долл. в 2017 г. до 9,3 млрд долл. в 2018 г. Аналогичный бум мы наблюдаем и в области биотехнологии: если в 2017 г. инвестиции составили 11,8 млрд долл., то в 2018 г. возросли до 14,4 млрд долл.
Но если речь о том, как в мгновение ока привлекаются немыслимые суммы, то мало что сравнится с первичным размещением монет (Initial Coin Offering, ICO). Порождение криптовалют ICO выступает как новая форма краудфандинга на прочном фундаменте технологии блокчейна. И теперь стартапы могут привлекать капитал за счет создания и продажи собственной виртуальной валюты — называемой либо токенами, либо коинами. Токены дают право владеть долей в компании (или, по крайней мере, право участвовать в голосовании) и обещают долю в будущих прибылях, а могут выступать и в роли ценной бумаги, удостоверяющей долевое владение объектом недвижимости или чем-то подобным.
ICO славятся быстротой привлечения капитала в огромных количествах и на несколько, скажем так, необычных условиях. Возьмем, например, Filecoin: это децентрализованная сеть на блокчейне для хранения информации, которая позволяет участникам сдавать в аренду излишки емкостей хранения на их серверах в обмен на Filecoins, файлкоины — так называются токены компании. В августе 2017 г., когда компания запустила ICO, всего за 30 дней удалось привлечь 257 млн долл. Первые 135 млн долл. были собраны в первый же час. Причем на тот момент у компании даже не было работающего продукта.
Вообще-то этот случай далеко не единичный; примерно за месяц до успеха Filecoin самонастраиваемая криптовалюта Tezos всего за 13 дней привлекла капитал в размере 232 млн долл. А еще есть токен EOS, одна из самых популярных среди торгуемых сегодня криптовалют, которая за годичный ICO собрала побившую все рекорды сумму 4 млрд долл.
Тренд на популярность токенов не замедляется. Квартальное количество ICO тоже растет как на дрожжах: если в I квартале 2017 г. прошла дюжина, то в последнем квартале того же года — уже более сотни, и с тех пор активность в этой сфере только нарастает.
И все же давайте на некоторое время забудем об ICO. Когда речь заходит о настоящих золотых жилах размещаемого капитала, то тяжеловесами здесь по праву выступают фонды национального благосостояния (Sovereign Wealth Funds, SWF). Эти инвестиционные гиганты, по разным оценкам, располагают активами примерно 8,5 трлн долл. Не миллиардов, заметьте, а триллионов.
SWF по традиции инвестировали средства в государственные ценные бумаги, инфраструктуру и природные ресурсы, но поскольку обещанные стартапами экономические выгоды продолжают расти, фонды все чаще охотятся за сверхдоходными инвестициями в частнопредпринимательских угодьях. Согласно данным исследовательского центра Sovereign Wealth Lab при мадридской бизнес-школе Instituto de Empresa, на эту сферу пришлись 42 сделки SWF на общую сумму порядка 16,2 млрд долл.
Но и эти цифры бледнеют перед инвестиционным мегафондом Vision Fund, который учредил CEO Softbank Сасаёси Сон. Движимый верой в «сингулярность» — идею Рэя Курцвейла, что прогресс в области ИИ приведет к беспрецедентному технологическому росту и потрясающим переменам в человеческой цивилизации, — Сон решил, что надо бы ускорить этот процесс.
«Я безоговорочно верю в [эту] концепцию, — заявил Сон в недавнем выступлении. — В следующие 30 лет она станет реальностью. Я искренне верю, что она приближается, и поэтому тороплюсь — сосредоточивать средства, инвестировать».
Сон именно этим и занимается — сосредоточивает средства. Vision Fund был основан в сентябре 2016 г., когда в Токио прилетел Мохаммед бин Салман, тогда еще вице-кронпринц Саудовской Аравии, искавший возможности диверсифицировать портфель фонда национального благосостояния своей страны, в котором преобладали инвестиции в нефтяную отрасль. Сон в красках расписал принцу свою идею: основать крупнейший в истории фонд и финансировать его средствами технологические стартапы. Часа не прошло, как бин Салман дал согласие выступить якорным инвестором. «Сорок пять минут и 45 млрд долл., — вспоминая тот случай, скажет Сон в шоу Дэвида Рубенштейна. — Получается, по миллиарду долларов в минуту».
Вскоре в дело включились и компании калибра Apple, Foxconn, Qualcomm. И это только подводит нас к сегодняшнему дню. Как утверждает Сон, для фонда планка 100 млрд долл. — только «первый шаг». Он уже заявил, что прорабатывает идею создать в ближайшие несколько лет второй Vision Fund. «Мы резко расширим масштаб. Будем открывать по фонду каждые два-три года — Vision Fund 2, Vision Fund 3, Vision Fund 4. Мы создаем механизм, позволяющий поэтапно наращивать наши инвестиционные возможности с 10 трлн йен до 20 трлн, затем до 100 трлн».
Как ни крути, а это гора денег. А теперь прибавьте их к неимоверным суммам, уже привлеченным за счет краудфандинга, венчурного капитала и первичного размещения монет, и увидите, что таких масштабов доступность капитала — уже не просто рюшечка на платье бизнеса. Это турбоускоритель технологий, в рекордные сроки превращающий деньги в идеи и новации.
В мы ввели понятие шести D — стадий развития, через которые проходят все экспоненциальные технологии. Мы представили их как временные вехи, способ определять нынешнее местонахождение технологии и стадию, на которую она перейдет завтра. Здесь мы хотим вернуться к одной из стадий — демонетизации — и изучить ее действие как ускоряющей силы.
Начнем с констатации простого факта: для инноваций нужны научные исследования. Что может быть лучше, чем иметь в распоряжении миллионы долларов на исследования? И хорошо бы они растягивались на гораздо большее время, правда?
Это-то нам и дает демонетизация.
В 2001 г., как мы узнали из предыдущей главы, требовалось девять месяцев, чтобы полностью расшифровать человеческий геном, а обходилась эта операция в 100 млн долл. Сегодня секвенсор последнего поколения компании Illumina проделывает эту операцию за час, а стоит это 100 долл. — в 6480 раз быстрее и в миллион раз дешевле. Если вы работаете в области геномики, научно-исследовательских грантов от государства вам теперь хватает на несравнимо большее время, чем раньше, что ускоряет приток озарений и катализирует научные прорывы.
А то, что срабатывает в сфере секвенирования генома, должно работать и в десятках других сфер. Приборы и инструменты, прежде доступные только самым богатым компаниям и самым крупным государственным научно-исследовательским лабораториям, теперь доступны почти каждому и по мизерным ценам. Очевиднейший пример — суперкомпьютер в вашем кармане. Еще несколько десятков лет тому назад такая машинка стоила бы миллионы долларов. В книге «Изобилие» мы насчитали, что в комплекте с очень недешевым смартфоном (ценой порядка 800 долл.) покупатель бесплатно получает встроенные в нем технологии — аудиоплееры, видеокамеры, калькуляторы и пр. — стоимостью более миллиона долларов США по курсу 2012 года. А сегодня точно такую же комплектацию имеет средненький смартфон, который продается в Мумбаи за 50 долл. А как же! Такие устройства, как видеокамеры, акселерометры и системы спутниковой навигации в тысячу раз уменьшились в размерах и в миллион раз подешевели.
Вот и роботы еще недавно были безраздельной вотчиной большого бизнеса. А сегодня можно купить домой робот-пылесос, и обойдется он вам даже дешевле, чем традиционный пылесос. А еще мы видим, как дешевеет электричество, на котором работают все эти роботы. Как отмечает в докладе от 2019 г. Международное агентство по возобновляемым источникам энергии, на эти источники энергии приходится примерно треть вырабатываемой в мире электроэнергии, а их себестоимость упала ниже себестоимости угля. При нынешних темпах снижения солнечная энергетика всего через пять удвоений достигнет уровня, позволяющего покрывать все наши потребности. Еще через полтора года при очередном удвоении мы уже 200% наших потребностей будем удовлетворять за счет одной только солнечной энергетики. Мы движемся в сторону резкого обесценивания энергии для нашей планеты. А поскольку она требуется всем новаторам, падение ее стоимости само по себе еще больше начнет ускорять темпы перемен в мире.
Но в одиночку ускоренные инновации не смогут реально увеличить темпы перемен в мире. Всегда нужен тот, кто за ручку приведет эти новации на рынок. И спасибо демонетизации, что чуть ли не все базовые потребности бизнеса — в энергии, образовании, производстве, транспортировке, коммуникации, в страховании и труде — экспоненциально дешевеют. Мы же помним: больше баксов, больше и Баков Роджерсов. Но демонетизация дает нам за те же деньги намного большее — в конце концов это и позволит нам развить немыслимую скорость.
В 1913 г. математик из Кембриджского университета Годфри Харди получил по почте необычное письмо. «Уважаемый сэр, — говорилось в нем, — разрешите представиться, я — клерк в бухгалтерии Портового управления в Мадрасе с годовым жалованием 20 фунтов». Дальше следовали девять страниц, сплошь исписанных математическими формулами, в том числе 120 различных результатов в таких разделах, как теория чисел, бесконечные ряды, непрерывные дроби и несобственные интегралы. «Я беден, — говорилось в конце письма, — и не могу сам опубликовать свои результаты, но если вы сочтете их сколько-нибудь ценными, я хотел бы, чтобы вы их опубликовали…». Письмо было подписано С. Рамануджан.
Не сказать чтобы для кембриджского математика такая уж редкость получать письма с уравнениями, но это письмо сильно заинтересовало Харди.
Хотя математические выкладки автора письма начинались со знакомых Харди расчетов, очень скоро они сворачивали в таких немыслимых направлениях и приводили к выводам, о которых Харди позже скажет: «Они должны быть верны, потому что, будь они неверны, не хватило бы никакого человеческого воображения, чтобы измыслить их».
Так начиналась одна из самых невероятных легенд математики. Сриниваса Рамануджан родился в Мадрасе в 1887 г.; его мать была домохозяйкой, а отец работал бухгалтером в текстильной лавке. Рано проявивший способности к математике Рамануджан тем не менее не имел ни формального школьного образования, ни реальной возможности учиться у преподавателей. К тому же ему не хватало терпения, чтобы педантично постигать школьную науку. В колледже он отставал по всем предметам, кроме математики, но даже преподаватели по этой дисциплине не могли постичь его выкладок. Его отчислили за неуспеваемость, когда ему не было и 20 лет, и следующие четыре года прошли в крайней нищете. Наконец, совсем отчаявшись, он решился послать то письмо Харди.
Поначалу сообщение от безвестного клерка из Мадраса привело Харди в замешательство. Заподозрив розыгрыш, Харди показал письмо своему коллеге математику Джону Литлвуду. И очень скоро оба поняли, что ни о каких шутках речи и близко нет. Встретивший их на следующий день философ Бертран Рассел позже вспоминал, что застал эту парочку «в состоянии крайней ажитации, ведь они уверовали, что открыли второго Ньютона в каком-то клерке-индусе из Мадраса с зарплатой 20 фунтов в год».
Харди настоял, чтобы Рамануджан переехал в Кембридж. Через пять лет он был принят в Королевское общество и стал самым молодым его членом за всю историю Общества, а также первым удостоенным членства индийцем. До кончины от туберкулеза четыре года спустя Рамануджан сумел внести в математику огромный вклад, исчисляющийся 3900 формулами, включая решения к задачам, которые до него считались неразрешимыми. Он также многое сделал в компьютерных науках, электротехнике, физике. По общему мнению, Рамануджан бесспорно входит в плеяду выдающихся умов человечества, непревзойденных гениев. Однако из всех его блестящих достижений, пожалуй, самым примечательным стал сам факт, что его вообще заметили.
До недавнего времени большинство гениальных умов пропадали почем зря, так и не раскрывшись. Даже если вы рождались с задатками гения, шансы, что вам удастся реализовать их, в лучшем случае были очень невелики. Пол, а также классовая и культурная принадлежность имели огромное значение. И если вы родились не в богатстве, да еще и не мужчиной, перспектив получить нечто получше, чем третьеразрядное образование, у вас было чуть больше ноля. Но даже если вам хватало образования, чтобы осознать и раскрыть свои дарования, чтобы добиться признания своего таланта и оставить свой след в науке, требовалось — как убедился на собственном опыте Сриниваса Рамануджан — совершить настоящий подвиг.
Хотя гениальность, конечно, измеряется не одним только IQ, нормальное распределение на шкале оценки интеллекта Стэнфорда — Бине указывает, что в категорию гениев попадает лишь 1% человечества. В численном выражении когорта гениев в нашем мире, по идее, насчитывает 75 млн человек. Да, но сколько из них оставили реальный след в нашем мире?
До недавнего времени их было не слишком много.
Один из побочных эффектов нашего гиперподключенного мира в том, что люди с выдающимися талантами перестали быть заложниками своего класса, своего гражданства или своей культуры. Мы не привыкли высчитывать потерянные выгоды от навсегда утраченных, не реализовавшихся талантов, но они, судя по всему, огромны. И все же благодаря возрастающей взаимосвязанности людей и экспоненциально-взрывному росту социальных сетей начинают рушиться барьеры, в прошлом не дававшие гениям заявить о себе миру. В итоге возрастут приток прорывных идей, темпы рождения инноваций, а также наше ускорение.
И это только половина правды.
Пусть гениальность по-прежнему остается редкостью, зато мы шаг за шагом проникаем в тайны биологического устройства мозга, наделенного гениальными способностями. В нейробиологических исследованиях можно выделить два главных подхода, с прицелом на ближайшую и отдаленную перспективу. На ближнесрочном направлении исследование так называемых неврологических основ новаторства — творческой изобретательности, способности к познанию, мотивации и потокового состояния сознания — позволяет нам невиданно усиливать эти важнейшие качества.
Возьмем задачку про девять точек, классический тест на способность творчески решать задачи. По условию, надо за десять минут придумать, как соединить девять точек четырьмя линиями, не отрывая карандаша от бумаги. В обычных условиях решить задачу способны всего 5% людей. Участникам исследования, которое проводилось в Сиднейском университете в Австралии, она оказалась не по зубам. Тогда исследователи пригласили вторую группу участников, которым применили транскраниальную микрополяризацию, — она позволяет имитировать многие изменения, возникающие в мозге, когда им овладевает потоковое состояние. И представляете, что получилось? Решение задачи сумели найти 40% участников — рекордный результат.
Долгосрочный подход следует тем же курсом на улучшение когнитивной функции за счет технологий, но не раньше, чем технологические устройства начнут постоянно вживлять в наш мозг. Особая порода предпринимателей, например Илон Маск, основатель компании Neuralink, и сооснователь Braintree Брайан Джонсон, основавший Kernel, наряду с Facebook и другими солидными компаниями вкладывают сотни миллионов долларов в мозговые импланты следующего поколения. Их еще прозвали «нейропротезами» или «нейрокомпьютерными интерфейсами», а их цель, как объясняет Джонсон, «не противопоставить искусственный интеллект человеческому, а скорее создать HI, “человеческий интеллект”, соединяющий людей с искусственным интеллектом».
Все согласны, что до Нации киборгов, о которой рассказывает одноименный научно-просветительский сериал, еще очень далеко, но прогресс в этом направлении движется куда быстрее, чем представляется многим. У нас уже есть интерфейсы «мозг — компьютер», позволяющие жертвам инсульта восстановить подвижность парализованных конечностей, и другие нейрокомпьютерные интерфейсы, с помощью которых люди с квадриплегией (у которых парализованы все четыре конечности) могут усилием мысли управлять компьютером. Уже разработаны и применяются устройства, заменяющие некоторые из органов чувств (например, кохлеарные импланты, функционально заменяющие поврежденную улитку, внутреннее ухо), а полноценные зрительные протезы — конечный горизонт, к которому мы стремимся, — появятся еще в текущем десятилетии.
Память — самый недавний из взломанных нами фронтиров. В 2017 г. нейробиолог из Университета Южной Каролины Донг Сонг позаимствовал у больных эпилепсией противоприступные нейроимпланты, только перепрограммировал их так, чтобы они стимулировали нейронные цепи, участвующие в усвоении и удержании знаний, и за счет этого на 30% улучшил свою память. В ближайшее время это станет новым методом лечения болезни Альцгеймера, а в дальнейшем послужит улучшению мозговой активности всем и каждому.
Рэй Курцвейл, как известно, побился об заклад, что полноценные киборги будут созданы к середине 2030-х. Известно, что его предсказания сбываются в среднем в 86% случаев. Но даже если он на десяток лет промахнулся, на наших глазах разворачивается значительный прогресс во всем, начиная с сетей и заканчивая нейробиологией, и в итоге он подарит нам еще больше гениев, больше прорывов и еще большее ускорение.
Теперь у нас на очереди такой ускоритель инноваций, как сетевая мощь, — инструмент, позволяющий мозгу одних людей поддерживать связь (подключение) к мозгу других, обмениваться идеями и высекать искры изобретательности. В книге «Изобилие» мы показали, каким важным стимулом к наступлению эпохи Просвещения стал расцвет кофеен по всей Европе в XVIII в. То были заведения нового типа, где царила эгалитарная атмосфера, которая притягивала представителей всех сословий и создавала идеальную среду для того, чтобы новые идеи встречались, перемешивались и «занимались любовью», как образно выразился британский журналист Мэтт Ридли. Превратившиеся в хабы для обмена информацией — в сеть, — кофейни сыграли роль важнейшего двигателя прогресса.
Неудивительно, что аналогичные сетевые эффекты мы наблюдаем в городах, которые по сути — те же кофейни, разве что масштабом побольше. На городскую среду приходится две трети всякого роста, поскольку сама плотность расселения способствует перекрестному опылению идей. Вот почему физик Джеффри Уэст из Института Санта-Фе обнаружил, что когда население города удваивается, происходит 15%-ный рост доходов, богатства и инноваций (рост инноваций определялся количеством новых патентов).
Но как кофейни бледнеют по сравнению с городами, так и сами города — в сравнении с земным шаром. К 2017 г. интернет охватывал уже 3,8 млрд человек, около половины человечества. А в следующие шесть лет мы собираемся подключать к интернету вторую половину человечества, и тогда в глобальное общение вольются еще 4,2 млрд носителей разума, прежде не участвовавших в нем. Вскоре все восемь миллиардов нас, жителей планеты, т. е. каждый в мире живущий, соединятся в единую общемировую сеть общения на гигабитных скоростях.
Если размеры сети, ее густота и изменчивость сделали города лучшими из всех когда-либо создававшихся нами механизмами трансформации, то сам факт, что мы собираемся связать в единую сеть весь земной шар, означает, что через какие-то несколько лет вся наша планета превратится в величайшую лабораторию инноваций, какие только знала наша история.
В традиционном понимании инновации означают открытие прорывных технологий или создание новых продуктов. Но такое определение не отражает самую могущественную из современных инноваций: создание новых бизнес-моделей.
Бизнес-модель — совокупность систем и процессов, которые компания применяет, чтобы создавать ценность. На протяжении почти всей нашей истории эти модели оставались поразительно неизменными, подчинялись горстке ключевых идей и совершенствовались за счет нескольких главных вариаций на те же темы. «Базовые правила игры, определявшие, как создать и закрепить за собой экономическую ценность, застывали в неизменности на годы и даже десятилетия, поскольку компании старались применить те же бизнес-модели получше, чем их конкуренты», — объясняет статья 2015 г. в журнале McKinsey Quarterly.
В XX столетии при таком положении крупные революции в бизнесе происходили примерно раз в десять лет. 1920-е гг., например, подарили нам модели «соблазни и поймай на крючок», когда покупателя заманивали дешевизной исходного продукта (скажем, соблазном служил бесплатный бритвенный станок), а затем вынуждали бесконечно покупать расходные материалы (они и были крючком — скажем, сменные лезвия к тому же бритвенному станку). В 1950-е гг. новой революционной моделью стала франшиза, а первой ее применила компания McDonald’s; в 1960-е гг. возникла модель «гипермаркет», успешно освоенная Walmart. Но с появлением в 1990-е гг. интернета для бизнес-моделей началась пора быстрых метаморфоз.
Менее чем за два десятилетия мы увидели, как сетевые эффекты в рекордные сроки порождают новые платформы, как биткоин и блокчейн подрубают сами основы финансовых моделей с «доверенной третьей стороной», как краудфандинг и ICO в корне меняют традиционные способы привлечения капитала. Что же общего у всех этих бизнес-моделей? Значительно сокращая дистанцию между «У меня есть классная идея» и «У меня бизнес на миллиард долларов», новые бизнес-модели не просто совершенствуют наши системы и процессы, а фактически складываются в еще одну ускоряющую силу.
Но что еще важнее, возрастают масштабы их «подрывной деятельности». То, что начиналось как ускоряющиеся и конвергирующие технологии, превратилось в ускоряющиеся и конвергирующие рынки, а значит, изменения бизнес-моделей за последние несколько десятилетий не идут ни в какое сравнение с разительными переменами, которые внесет в наши бизнес-модели ближайшее будущее. Это не значит, что мы не видим контуров будущего. Уже сейчас мы наблюдаем, как складываются семь моделей, и вполне возможно, что в следующие несколько десятилетий именно они будут определять облик бизнеса. Каждая модель представляет собой революционно новый способ создания ценности; каждая представляет собой силу ускорения.
1. Краудэкономика, или экономика толпы. Сюда относятся краудсорсинг, краудфандинг, ICO, заемные активы и персонал по требованию, — по сути, это все новшества, использующие возможности миллиардов интернет-пользователей, как и миллиарды тех, кто еще только подключается к интернету. Всё вместе это меняет способы ведения бизнеса. Возьмем хотя бы привлекаемые активы, благодаря которым компании могут быстро масштабировать свой бизнес. Airbnb превратилась в крупнейшую «гостиничную сеть» в мире при том, что ни одним номером в собственном смысле слова не владеет. Компания привлекает (точнее, сдает напрокат) активы (свободные спальни) людей. Такие модели опираются также на персонал по требованию, что помогает компании лихо подстраиваться под быстро меняющуюся среду. Раньше эта модель означала кол-центры в Индии, а сегодня она охватывает весь спектр, на нижнем крае которого мелкие поручения туркерам, участникам онлайн-платформы Amazon Mechanical Turk, а на верхнем — привлечение по требованию специалистов (кэгглеров) на конкурсную платформу по обработке данных и машинному обучению Kaggle.
2. Экономика данных / бесплатная экономика. Это вариант бизнес-модели «соблазни и поймай на крючок», переиначенный под интернет-платформу; потребителя заманивают бесплатным доступом к какому-нибудь крутому сервису (скажем, Facebook), а зарабатывают на собранных о нем данных (тоже как Facebook). Сюда же мы отнесем все новшества, которые появляются благодаря революции больших данных и позволяют сегодня как никогда эффективно использовать микродемографические данные.
3. Умная экономика. В конце 1800-х гг., если вы искали хорошую идею для нового бизнеса, достаточно было взять существующий инструмент или приспособление, например дрель или стиральную доску, и добавить к нему силу электричества, тем самым создав мощную электродрель или стиральную машину. В блистательной книге «Неизбежно» писатель и сооснователь журнала Wired Кевин Келли отмечает, что вскоре нам предстоит увидеть усовершенствованный вариант такой экономики, а в роли электричества выступит искусственный интеллект. Иными словами, берите любой существующий инструмент и добавляйте ему интеллектуальный слой. Тогда сотовый телефон превращается в смартфон, стереоколонки — в умные колонки, а автомобили — в беспилотные машины.
4. Экономики замкнутого цикла. В природе ничто понапрасну не пропадает. Продукты разложения одних видов помогают другим выживать. Попытки человека воспроизвести полностью безотходные системы получили название биомимикрии (если речь о разработке нового типа продукта) или «от колыбели до колыбели» (если мы проектируем город нового типа), или «экономика замкнутого цикла». Простой пример — компания Plastic Bank, позволяющая любому собирать пластиковые отходы и сбрасывать в «банк пластика». Сборщику потом платят за «мусор» в какой-то форме, от денег до доступа к WiFi, а пластик сортируют и продают компаниям, которые специализируются на переработке, тем самым закольцовывая его жизненный цикл.
5. Децентрализованные автономные организации. В точках конвергенции блокчейна и искусственного интеллекта взрастают компании нового типа — без сотрудников, руководителей, непрерывного производства. Механизм их работы задается набором заранее спрограммированных правил, а все остальное делают компьютеры. Так, парк беспилотных такси со смарт-контрактами на блокчейне способен самостоятельно работать в режиме 24/7, включая отсылку автомобилей на техническое обслуживание — без участия человека.
6. Модели мультимиров. Мы живем не в каком-то одном месте. У нас есть личность для реальной жизни и для интернета, и это существование в отрыве от конкретного места чем дальше, тем больше будет расширяться. С приходом виртуальной и дополненной реальности в уравнение нашего существования добавляются дополнительные слои. У нас появятся аватары для работы и игры, и каждая из версий нашей личности предполагает возможности для нового бизнеса. Подумайте о многомиллионной экономике, которая расползлась гигантской паутиной в самом первом виртуальном мире — я имею в виду игру Second Life. В ней пользователи взаимодействовали, проектируя цифровую одежду и дома для своих цифровых аватаров. Всякий раз, когда мы вводим в цифровую страту еще один слой, мы добавляем к существующей еще одну экономику, построенную на нем, и в итоге ведем свой бизнес одновременно в нескольких мирах.
7. Экономика трансформации. Экономика опыта/впечатлений основывалась на совместном опыте — так Starbucks из разряда просто кофейной франшизы перешел в категорию «третьего места», т. е. не дома и не работы, а еще одного пространства, где мы проводим часть своей жизни. Покупка стакана кофе стала отдельным, окрашенным личными впечатлениями опытом, вроде кофеинового тематического парка. Следующей итерацией этой идеи станет экономика трансформации, и платить вы будете не за сами впечатления, а за то, чтобы они меняли вашу жизнь. Первые ростки этой идеи проглядывают в «трансформационных фестивалях» вроде «Горящего человека» или предлагаемых компанией CrossFit фитнес-программ — сам опыт в целом дается трудно (вы тренируетесь в старых складских помещениях), зато перемены значительны (через три месяца усердных тренировок в этих жестких условиях вы уже совсем другой человек).
Все это указывает нам, что бизнес «как обычно» переходит в разряд бизнеса «как еще не бывало». И для существующих компаний это уже не вопрос выбора, объясняет Клейтон Кристенсен из Гарвардского университета: «Большинство [организаций] видят ключ к росту в разработке новых технологий и продуктов. Но зачастую это не так. Чтобы поднять следующую волну роста, компании должны встраивать новшества в подрывную модель бизнеса».
Что касается тех из нас, кто не участвует в создании подрывных инноваций, то для нас новый опыт обещает стать лучше, дешевле и быстрее. Лучше в том смысле, что новые бизнес-модели выполняют положенные задачи: решают проблемы людей в реальном мире лучше, чем кто-либо. С дешевле все и так понятно. В условиях нарастающей демонетизации клиенты — все мы — уже ожидают большего за меньшие деньги. Но настоящий сдвиг заключается в последнем компоненте — быстрее. Новые бизнес-модели уже не работают на стабильность и безопасность. Для успешной конкуренции в сегодняшнем климате ускорения эти модели изначально заточены под быстроту и поворотливость. А главное, ничто из вышеназванного не замедлится.
Компьютеры управляют нашим миром, а ими руководят алгоритмы. А они откуда взялись? Из страхов перед поэзией. Из страха перед возмутительным, прискорбным влиянием поэзии.
Ада Лавлейс родилась в 1815 г. в Лондоне, и была она дочерью гениального поэта с прискорбной репутацией лорда Байрона. Он покинул семью еще до того, как Ада подросла, и все заботы об образовании девочки взяла на себя ее мать. Леди Байрон, женщина очень умная, тщательно подбирала для Ады гувернеров и делала особый упор на математику и естественные науки. Весьма радикальное отступление от традиций во времена, когда женщин ни в какие профессии не пускали. Но матерью Ады двигал скрытый мотив. Она была убеждена, что именно искусство, а точнее поэзия, стала причиной безумия ее супруга. Леди Байрон опасалась, что это наследственное, и решительно ограждала свою дочь от всего, что хотя бы отдаленно угрожало навлечь на нее подобный недуг.
Образование дочери принесло свои плоды. В 1833 г., когда Аде исполнилось 17 лет, судьба закинула ее в область вычислений. Тогда она познакомилась с Чарльзом Бэббиджем, занимавшим в Кембридже ту же кафедру, на которой в прошлом профессорствовал Исаак Ньютон и куда в будущем придет профессором Стивен Хокинг. Узнав о любви юной Ады к математике, Бэббидж пригласил ее с матерью посмотреть его «разностную машину» — счетную машину на паровой тяге.
Пораженная увиденным, Ада захотела понять, как все это устроено. Она раздобыла у Бэббиджа копию чертежей его машины и принялась изучать их. А когда он сконструировал новый вариант разностной машины, назвав его аналитической машиной, Ада уже была во всеоружии. Аналитическая машина стала концептом для первого в мире программируемого компьютера, питаемого не электричеством, а паром. Итальянский инженер Луиджи Менабреа написал статью о машине Бэббиджа, но на французском языке. Ада вызвалась перевести ее на английский, а Бэббидж настоял, чтобы она добавила к переводу свои соображения.
Так она и сделала. И среди соображений Ады имелась новая идея: она описала новаторский способ, которым аналитическая машина могла бы производить вычисления. Иными словами, Аде Лавлейс принадлежит авторство первой в мире опубликованной компьютерной программы — и первого в истории алгоритма. К сожалению, то ли упорные научные занятия подорвали здоровье Ады, то ли так распорядился злой рок, но вскоре после завершения работы над переводом она слегла. А через недолгое время первый в мире компьютерный программист и обладательница одного из самых пытливых умов в истории человечества ушла из жизни. Ей было всего 36 лет.
Здесь перед нами встает второй вопрос: сколько из нас умирают до того, как полностью раскроются? Какие еще достижения подарили бы человечеству Ада Лавлейс, Альберт Эйнштейн или Стив Джобс, имей они в своем распоряжении еще 30 лет здоровой жизни? Какая печальная ирония в том, что по достижении преклонных лет, когда у нас накоплен наибольший багаж знаний, наши компетенции как никогда отточены, а густейшая сеть контактов способствует удивительно плодотворному сотрудничеству, старость безжалостно выталкивает нас из игры. Так мы подходим к последней, седьмой ускоряющей силе — попытке продлить здоровую полноценную жизнь. Это означает продлить время, в течение которого мы работаем в полную силу и способны внести наибольший вклад в общественное благо. Иными словами, мы получаем больше времени, чтобы следовать за своими мечтами. Да, но насколько больше?
Двести тысяч лет назад пещерный человек достигал половой зрелости в среднем годам к тринадцати, а вскоре обзаводился потомством. И значит, когда нашим предкам было за двадцать, их дети уже имели свое потомство. В те далекие времена пища была в очень большом дефиците и представляла огромную ценность, а значит, самое лучшее, чем вы могли обеспечить выживание своим потомкам и своему роду, — не тратить на себя драгоценную пищу, которая могла бы питать ваших внуков. И ради выживания эволюция установила свой гарантийный механизм, определив предел человеческой жизни в 25 (в среднем) лет.
В следующем тысячелетии мало что изменилось. Ближе к Средневековью продолжительность жизни кое-как доползла до 31 года. В конце XIX столетия мы впервые перешагнули 40-летний рубеж долголетия. А настоящее ускорение началось только на пороге 1920-х гг. Многочисленные достижения, начиная с открытия микробной теории и создания антибиотиков и заканчивая внедрением санитарных норм и возросшей обеспеченности питьевой водой, кардинально улучшили положение с детской смертностью. В 1900 г. 30% умерших в США составляли дети в возрасте до пяти лет. К 1999 г. показатель упал до 1,4%. А революция в сельском хозяйстве и развитие транспортных сетей повысили среднюю калорийность потребляемой пищи, что также способствовало увеличению продолжительности жизни. Чистый выигрыш от всех этих достижений удлинил человеческую жизнь на 30 лет, так что на рубеже тысячелетий средняя ее продолжительность достигла 76 лет.
С тех пор наши возможности диагностировать и лечить два самых страшных в плане числа жертв заболевания — сердечно-сосудистые и онкологические — позволяют нам доживать до 80 лет. А когда мы всерьез возьмемся за нейродегенеративные заболевания, то, как показывают исследования, средняя продолжительность жизни может даже превысить 100-летний предел. Но многие убеждены, что мы и на этом не остановимся.
Это убеждение мы черпаем в конвергенции. На перекрестке конвергентных технологий, где сходятся искусственный интеллект, облачные и квантовые вычисления, сенсоры, огромные массивы данных, биотехнология и нанотехнология, возникает множество инструментов для сбережения здоровья и жизни человека. И на основе этих инструментов толпы частных предпринимателей уже выстроили умопомрачительное количество компаний, спеша коммерциализировать долгожительство.
Впервые большинство из нас услышали о подобных попытках в сентябре 2013 г., когда Google (сейчас Alphabet) анонсировала свой самый новый стартап под названием Calico. СМИ запестрили заголовками, что технологический гигант дерзнул помериться силами с самой смертью. «Новый проект Google победит смерть», — кричал Time. «Google задумал провести Безносую», — возвещал Atlantic. На самом деле все не так прямолинейно. Calico публикует статьи с названиями вроде «Окно в небывалое долгожительство; циркулирующий метаболический набор голого землекопа, млекопитающего, которое не знает старости». Но главное, все больше денег и все больше умов — причем масштабов Google — фокусируются на поиске путей борьбы со старостью.
Google в этом не одинока.
Подробнее мы обсудим эту тему в одной из следующих глав, а пока запомним, что исследования ведутся по трем направлениям. Первое — сенолитическая медицина (от senile — дряхлый и lytic — разрушающий). Чтобы не допускать безудержного деления клеток (рака), организм обычно затормаживает этот процесс после определенного числа удвоений. «Выключенные» клетки — их называют сенесцентными, или дряхлыми, — вызывают воспаление, а это важная причина старения. И потому Джефф Безос вложился в биотехнологический стартап Unity Biotechnology, цель которого — развивать сенолитическую медицину, призванную находить и уничтожать дряхлые клетки, а также восстанавливать нормальное функционирование тканей, воспалившихся под их воздействием. А что самое примечательное: если мышь среднего возраста получает эти препараты, продолжительность ее жизни может увеличиться на 35%.
Второе направление носит название «молодая кровь». Еще в 2014 г. исследователи в Стэнфордском и Гарвардском университетах убедились, что инъекции крови молодых особей поворачивают вспять процесс умственной деградации у пожилых мышей. С тех пор ряд компаний не оставляют попыток выделить и перевести на коммерческие рельсы различные составляющие процесса омоложения. Например, ответвившийся от Гарварда стартап Elevian исследует фактор крови, называемый GDF11 («фактор дифференциации роста 11»). При введении пожилым мышам GDF11 способен регенерировать их сердце, мозг, мышцы, легкие и почки.
Третье направление связано со стволовыми клетками. Частная биофармацевтическая компания Samumed, например, изучает сигнальные пути, регулирующие процессы самообновления и дифференциации взрослых стволовых клеток. В случае успеха патентованные молекулы смогут заново отращивать хрящи, вылечивать сухожилия, устранять морщины и, между прочим, останавливать рак. Вот почему все еще действующая в скрытном режиме компания Samumed оценивается рынком в 13 млрд долл.
На другом направлении первопроходцем стала компания Celularity, основанная пионером в области стволовых клеток Робертом Харири (Питер — сооснователь компании). Эксперименты доктора Харири свидетельствуют, что животным выделенные из плаценты стволовые клетки способны продлевать жизнь на 30–40%. Компания стремится приспособить этот подход для людей и укреплять стволовыми клетками способности человеческого организма к борьбе с заболеваниями и самоизлечению.
Чему все это способствует? Рэй Курцвейл любит обсуждать концепцию longevity escape velocity — скорости убегания от старости, под которой подразумевается момент, когда наука достигнет уровня, позволяющего продлевать вашу жизнь больше чем на год за каждый прожитый год. Какой бы отдаленной ни казалась эта перспектива, мы, если верить Курцвейлу, куда ближе подошли к ней, чем можно было бы ожидать. «Может быть, [нас отделяют] еще лет десять или двенадцать от того момента, когда человечество достигнет скорости убегания от старости».
Мы все ближе подбираемся к технологиям, дарующим нам источник вечной молодости. Таким образом, все, чем каждый из нас мог повлиять на развитие этой сферы в ближайшие два десятилетия, и есть еще одна ускоряющая наше ускорение сила. Вместе с шестью вышеописанными силами она даст такую конвергентную комбинацию, что дух захватывает. Мы движемся к миру долгожителей, вооруженных мощью искусственного интеллекта и глобально взаимосвязанных — к миру, кардинально отличающемуся от того, который мы видим сегодня.
Сказанное логически подводит нас к части II. Чтобы нам было легче представить, каким станет мир будущего, такой необычный и так непохожий на сегодняшний, в части II мы изучим, как повлияют на широкую картину мира конвергентные экспоненциальные технологии и вызванные ими побочные эффекты — те семь сил, о которых мы говорили в этой главе. И безусловно, учитывая широту заявленной цели, но не в силах объять необъятное, мы сфокусировали луч нашего прожектора. В части II рассмотрены десять отраслей, которые вносят наибольший вклад в нашу экономику, а также сферы, более всего влияющие на нашу повседневную жизнь.
Чтобы ни вы, ни авторы не потонули в материале, мы намеренно чередуем длинные главы с короткими. Например, в следующей мы обстоятельно изучим будущее шопинга, а далее вас ждет глава покороче, посвященная смежной с шопингом области рекламы. В части III мы исследуем энергетику и окружающую среду. А затем оглядимся вокруг и посмотрим, как конвергенция экспоненциально ускоряющихся технологий меняет общую панораму завтрашнего дня.
Войти с помощью соц. сетей: