ГЛАВА 9
КУЛЬТ
Боги города, как утверждают некоторые жители, обитают в глубине, в черном озере, питающем подземные ручьи.
Мексиканский полуостров Юкатан — самое, возможно, «изрешеченное» место на планете. Здесь так много пещер, углублений, расщелин и ям, что приходится всё время смотреть под ноги: не хочется случайно провалиться под землю. Народам Арктики по ночам снятся ледники, бедуинам — барханы, а мысли жителей Юкатана, по всей видимости, занимают пещеры.
Однажды днем 15 сентября 1959 года молодой человек по имени Хосе Умберто Гомес пробрался в одну такую расщелину, которая оказалась небольшой пещерой в джунглях под названием Баланканче. Пещера находилась в укромном лесном уголке в нескольких милях от Чичен-Ицы, древнего города майя, где сохранились величественные пирамиды и изящные каменные дома с внутренними двориками. Баланканче была открыта археологами в начале 1900-х годов и с тех пор не стала ни знаменита, ни даже известна. Это не так уж удивительно: здесь в нескольких сырых помещениях можно обнаружить лишь горстки черепков да горы помета летучих мышей.
Пещера Баланканче; © Brendan Bombaci
Двадцатилетний Умберто — поджарый молодой человек с радушным характером — водил группы туристов по древним городам. Он впервые побывал в этом лесу еще мальчиком: его бабушка работала там в гостинице под названием «Отель земли майя». Ребенком Умберто каждое утро седлал лошадь и ехал в лес, по тропинкам между деревнями в джунглях. В одной из них, носившей название Халахуп, жили майя, прямые потомки тех майя, что строили каменные города. Он днями напролет лазал по увитым пышной растительностью руинам, большую часть которых еще предстояло открыть археологам, а потом возвращался в отель доложить бабушке о своих находках. Когда Умберто исполнилось тринадцать, главный садовник, пожилой майя по имени Бел Тун, знавший каждую канавку на каждой лесной опушке, рассказал ему о сокрытой в джунглях пещере. Люди давным-давно перестали ее посещать, говорил Бел Тун, но, может быть, Умберто найдет там что-нибудь интересное?
Когда Умберто впервые отправился в Баланканче, путь ему освещали свечи, которые он собрал в отеле после празднования Лас-Посадас. Он зажег одну свечку, воткнул ее в землю, потом вторую, третью, параллельно в свете дрожащего пламени продвигаясь в «темную зону». С того самого дня Умберто ощущал магнетическое притяжение Баланканче, которое не мог до конца объяснить. Хотя в пещере не содержалось ничего особенного, он возвращался сюда снова и снова. Он перекапывал грязь в поисках артефактов, которые могли бы оставить жители древних эпох, или просто садился на пол и сосредотачивался на том, как со всех сторон его сжимает темнота. Иногда он приводил с собой друзей, но их впечатления никогда не совпадали, и Умберто задумывался над этим обстоятельством. Он поступил в университет на факультет антропологии, но затем оставил учебу, предпочитая жизнь вне классной комнаты, — слишком скучал по лесным прогулкам, в ходе которых обнаруживал древние развалины, и по вылазкам в пещеру, которая теперь была знакома ему не хуже собственного дома.
В тот день 1959 года Умберто пробирался вдоль стены прохода, где побывал уже сто раз, и неожиданно заметил кое-что необычное — странного цвета пятно на камне, наполовину залепленное грязью. Расчистив камень, Умберто с изумлением обнаружил кирпичную стену, причем точно такой же кладки, что и в древних городах. Он работал ножом, пока стена не подалась и не открылся туннель, уходящий в темноту. Сердце заколотилось в груди молодого человека; он пополз вперед и наконец оказался в огромной гулкой пещере, и там — замер от удивления.
В центре находилась каменная колонна от пола до потолка, которая раскрывалась кверху и книзу, подобно ветвям и корням дерева. У ее основания, посветив фонариком по склизкому полу, Умберто наткнулся на керамический сосуд. Рядом с ним стоял еще один. А неподалеку — еще десятки: курильницы для ладана, урны; все выкрашенные в яркие цвета, содержащие резные изображения богов. С «ветвей» колонны стекала вода, падая в сосуды и возле них. Умберто замер от восторга; он стоял в темноте и вслушивался в дробь капель. Он был первым посетителем пещеры за тысячу двести лет.
Постепенно новость об открытии разнеслась по лесу. Через несколько дней, когда в пещеру направлялась команда американских археологов, им преградил путь мужчина по имени Ромуальдо Хо-ил, шаман деревни Халахуп. Он смерил археологов суровым взглядом. Керамические сосуды, объяснил Ромуальдо, остались от даров, которые его предки подносили богам Шибальбы, царства мертвых у майя. Войдя в замурованную часть пещеры, посетители пробудили силы, чье могущество превосходит человеческое разумение. Теперь ему придется провести ритуал очищения.
Хо-ил вернулся с отрядом мужчин из деревни. Вместе они вошли в пещеру и встали вкруг колонны. Умберто и археологам, которые также нуждались в очищении, было велено остаться. Церемония продолжалась двадцать девять часов: Хо-ил принес в жертву тринадцать цыплят и одну индейку, возжигал копал и черные свечи из меда диких пчел, вкушал внушительные количества бальче, священного вина из древесной коры и меда. Со временем кислорода в пещере становилось всё меньше, темнота наполнялась дымом, и дышать становилось практически невозможно. Шаман издавал гортанные звуки, имитируя рев ягуара, другие мужчины распевали, подражая лягушкам. Они танцевали, молились, пели, их голоса поднимались в диком хоре. В конце церемонии участники ритуала вышли на поверхность; здесь бушевала гроза, дождь лил как из ведра, а всё небо почернело.
Пещера Баланканче, из книги «Трон тигрового жреца»; предоставлено Центральноамериканским исследовательским институтом при Тулейнском университете
КОГДА Я ВПЕРВЫЕ ПРОЧИТАЛ историю открытия Баланканче, то увидел в Умберто и его исследованиях пещер, как в зеркале, самого себя и собственные вылазки в туннель под Провиденсом. Обстановка, конечно, разная — мексиканские джунгли и тенистая улица Новой Англии, — но всё же: мы оба были юнцами, влюбившимися в подземный мир, о котором и думать не хотели наши ровесники. Даже обнаруженные Умберто старинные керамические сосуды, на которые сверху стекала вода, напоминали о моей собственной находке — банках из-под краски, по которым также, в тот исторический момент, отдаваясь эхом в темноте, барабанила вода. Я размышлял о собственных взаимоотношениях с подземным миром уже много лет и теперь задумался о том, чтобы побеседовать с Умберто о Баланканче и обсудить влияние этого открытия на его жизнь.
Вскоре, впрочем, я позабыл об Умберто, узнав, что Баланканче — лишь один пример старинного и распространенного в культуре майя ритуального использования пещер. Территория империи майя, простиравшаяся от Белиза и Гватемалы на полуострове Юкатан до Гондураса и Сальвадора на юге, была буквально усеяна пещерами. Среди них попадались как величественные известняковые гроты, так и заполненные водой провалы — сеноты, — каждый из которых считался вратами в Шибальбу, царство мертвых. После открытия Умберто каждый археолог, спускавшийся под землю в «темную зону» пещеры, обнаруживал подношения, оставленные в древности. Иногда они были скромными — несколько керамических горшков, кусок жада, скелет ската; иногда обильными — олени, ягуары, крокодилы; находили даже человеческие скелеты. Во мраке некоторых пещер обнаруживались мощеные дороги и целые храмы. Чтобы сделать подношение, древние майя нередко рисковали жизнью: переплывали подземные реки, взбирались на крутые утесы и спускались в опасные узкие ущелья.
Побеседовав еще с несколькими археологами, которые вели раскопки в джунглях Мезоамерики, я понял, что передо мной разворачивается история целой культуры одержимых подземельями, история людей, чье существование зависело от пещер. Рядом с пещерами майя строили города, помещали скульптуры пещер на стены храмов, наносили изображения пещер на керамическую утварь. Они исполняли танцы в честь пещер и слагали о них песни. В весьма сложном письме майя один из самых распространенных иероглифов обозначает именно пещеру (ch’en). Главный эпос этого народа, «Пополь-Вух», рассказывает историю двух героев, братьев-близнецов, которые спускаются в Шибальбу. В дневное время предки нынешних майя поклонялись пещерам, вечером рассказывали о них истории, а ночью видели их во сне.
«Здесь Мекка подземного мира», — вот что как-то раз было мне сказано в телефонном разговоре. Холли Мойес, археолог из Калифорнийского университета в Мерседе, провела в джунглях двадцать лет: она неоднократно пробиралась сквозь помет летучих мышей, стукалась каской о каменистый потолок и при этом внимательно документировала всё, что узнавала о культе пещер у майя. Коллеги прозвали ее королевой «темной зоны».
Ее научные интересы, как мне удалось выяснить, вовсе не ограничивались цивилизацией майя. Уже много лет, рассказала мне Холли, она анализирует этнографические и археологические исследования, посвященные роли пещер в традиционных культурах мира. В 2012 году вышла ее книга «Священная тьма: глобальный обзор ритуального использования пещер» (Sacred Darkness: A Global Perspective on the Ritual Use of Caves). В своей работе Холли резюмировала исследования (археологические и этнографические) использования пещер более чем в пятидесяти культурах на шести континентах — начиная с эпохи палеолита (100 000 лет назад) и заканчивая днем сегодняшним. Она рассуждает о том, что традиция подземных религиозных ритуалов почти универсальна и практиковалась в каждом уголке планеты во все исторические эпохи.
Это было дежа вю. Нечто подобное чувствуешь, случайно соприкоснувшись на улице с незнакомцем, который необъяснимым образом кажется старым другом. Я рассказал Холли, что вот уже много лет путешествую по миру и документирую отношения людей с подземным миром: мрак пугает и отталкивает человека, и тем не менее бессознательные порывы вновь и вновь заставляют нас спускаться в пещеры. Поначалу моя собеседница молча слушала, потом радостно рассмеялась.
«Что ж, приезжайте скорее ко мне в джунгли, — предложила она. — Нам многое предстоит обсудить».
ДУШНЫМ, ПАСМУРНЫМ АВГУСТОВСКИМ ДНЕМ, когда в Мексиканском заливе собиралась тропическая буря, Холли Мойес встретила меня в аэропорту Белиза. Холли было около пятидесяти пяти, темно-рыжие волосы доходили ей до плеч; эта женщина смотрела на меня живым и выразительным взглядом.
«Надеюсь, вы не боитесь испачкаться», — сказала она, указывая на свой джип. Машина выглядела так, словно ее недавно, держа за бампер, погрузили в бочку с грязью.
С побережья мы отправились в глубь полуострова — в Сан-Игнасио, городок посреди тропического леса, где у Холли была исследовательская станция. Стоял сезон дождей, и на каждом повороте мы переправлялись через реки с коричневой пенящейся водой, поднимая со дна рыжий ил. После двадцати лет полевых исследований в Белизе Холли знала регион так, словно родилась здесь, но всё же она еще не успела привыкнуть к суровости ландшафта. Холли рассказывала, как защищала места раскопок от вооруженных мародеров, пыталась учуять в джунглях мочу ягуара, договаривалась с местными шаманами о доступе к священным местам, выкапывала застрявшие грузовики из затопленных лесных просек, уворачивалась от змей, летучих мышей-вампиров, скорпионов и клопов-хищнецов — переносчиков смертельно опасной болезни Шагаса.
В глубине леса воздух стал прохладным и свежим. Мы пробирались через гигантские изумрудно-зеленые холмы. Я смотрел по сторонам, зная, что повсюду деревья могут скрывать руины древних поселений майя. В эпоху расцвета цивилизации (примерно 250–950 годы нашей эры) здесь жили сотни тысяч людей — в крупнейших на то время городах мира. Такие города, как Тикаль, Копан и Паленке, процветали благодаря земледелию на выдолбленных в горной породе специальных террасах; сезон дождей приносил богатый урожай, а чтобы запасать воду на сухой сезон, майя соорудили систему цистерн. Веками они жили в достатке. Майя стали великими математиками и создавали необыкновенные произведения искусства. Они возводили величественные пирамиды, возвышавшиеся над лесами, строили изящные каменные храмы, устанавливали колоссальные каменные стелы, рассказывающие истории их божественных правителей. Но, подобно многим остальным, цивилизация майя погибла. Приблизительно в IX веке нашей эры Мезоамерику поразила страшная засуха. Осадки, необходимые для земледелия, не выпадали, и города не могли кормить своих жителей: начался голод, унесший миллионы жизней.
«Чем отчаяннее становилось положение, — рассказывала Холли, пока мы ехали, — тем больше рос их интерес к пещерам.
Вход в пещеру Актун-Туничиль-Мукналь; © Jad Davenport / National Geographic Creative / Alamy StockPhoto
Визиты в "темную зону" стали обычным делом». На следующее утро мы планировали посетить пещеру под названием Актун-Туничиль-Мукналь, или пещеру Хрустальной девы. Именно туда впервые отправилась Холли, прибыв в Белиз, именно там обнаружила первое свидетельство сакрализации «темной зоны».
Под низким серебристо-белым небом мы с Холли совершили переход через Горный заповедник тапиров, расположенный примерно в пятидесяти милях от Сан-Игнасио. Пробираться пришлось через густые джунгли, возникшие здесь явно задолго до грехопадения человека: воздух был плотным и влажным, везде пахло мхом. Мы перебирались через огромные досковидные корни, переходили вброд реки, вода в которых доставала нам до пояса. Через подлесок шмыгали игуаны, а на деревьях над нашими головами перекликались танагры и туканы. Издалека раздавался сотрясающий воздух крик ревуна. Вскоре, пробившись сквозь стену растительности, мы оказались у входа в пещеру — зияющего отверстия в форме песочных часов, с гладкими стенами и увитого лианами. Из него вытекала река, неслышно струясь между мшистыми валунами.
«В искусстве майя вход в пещеру изображается как пасть монстра, — сказала Холли, указывая на сталактиты, свисающие с потолка у входа. — Это, как ты видишь, типичные зубы чудовища».
Помолчав, она добавила: «Впрочем, еще весьма похоже на влагалище».
С крупного валуна мы спрыгнули в озеро с теплой и прозрачной зеленой водой, за нами взвилось облачко рыбок, как на картинах пуантилистов. Мы миновали вход в пещеру; поначалу стало темнее, как если бы внезапно наступили сумерки, а затем нас и вовсе накрыла тьма. Мы плыли против течения, взбираясь на склизкие валуны, сваливаясь в водовороты, вертясь и протискиваясь сквозь узенькие проемы, а вокруг нас вздымалась и шумела река. Холли (одной из первых исследовавшая пещеру после ее открытия британскими спелеологами-любителями в 1986 году) обходила массивные преграды из валунов, ориентируясь исключительно на мышечную память, словно вспоминая последовательность шагов в давно заученном танце.
Наконец мы оказались в полной тишине — в колоссальных размеров пещере, где царила кромешная мгла; лучи наших фонариков ползали по потолку туда-сюда, словно городские прожекторы. Я пытался разглядеть летучих мышей, снующих над нашими головами или свисающих с уступов, но потолок находился слишком высоко. Мы плыли, а вокруг нас в реку капала вода с потолка.
Примерно через полмили мы подгребли к берегу и выбрались на каменный козырек. Холли велела мне снять ботинки. Мы направились в центральную пещеру, обрамленную переливающимися сталактитами и сталагмитами, а также массивными колоннами от пола до потолка, толстыми как стволы деревьев.
Когда я посветил налобным фонариком на стены, у меня захватило дух. На полу стояли сотни древних керамических сосудов, выкрашенных в черный и ярко-оранжевый. Некоторые из них были размером с пляжный мяч и закреплены на своем месте выростами кальцита, накопившимися за много столетий. Между сосудами здесь и там лежали каменные орудия, осколки жада и обсидиана, попадались и небольшие статуи животных, в том числе каменная свистулька в форме собаки.
«Все эти артефакты относятся к IX веку, — сказала Холли. — Ко времени засухи».
Мы поднялись по железной лестнице, вмонтированной в стену, и она провела меня к узкому алькову над пещерой. «Вот она», — произнесла Холли, опускаясь на корточки на козырьке. Перед нами был скелет человека — двадцатилетней девушки.
«Мы называем ее Хрустальной девой», — объяснила Холли. Я перевел дух. Женщина лежала на спине, раскинув ноги и руки; ее ребра покрывал кальцит, придававший костям зловещий хрустальный блеск. Скелет был прекрасно сочленен, за исключением челюсти, которую увело в сторону в кривой, застывшей улыбке.
Хрустальная дева в пещере Актун-Туничиль-Мукналь; © Jad Davenport / National Geographic Creative / Alamy StockPhoto
«Обратите внимание: погребальный инвентарь отсутствует, — сухо заметила Холли. — Стало быть, ее не хоронили».
Скелет Хрустальной девы был не единственным. На полу центральной пещеры, прямо под нами, насчитывалось еще четырнадцать. У подножия исполинского сталагмита находились останки двух юношей: их обезглавили, скелеты были частично расчленены и тоже покрыты кальцитом. Неподалеку лежал скелет сорокалетнего мужчины с проломленной височной костью. Мы склонились над жертвами, переходя от одной к другой. Здесь были и останки ребенка: груда крошечных костей, спрятанная в темной расщелине.
Все эти люди были принесены в жертву Шибальбе.
«Шибальба, — сказала Холли, пока мы сидели в темноте, — это совсем не то же самое, что и христианский ад».
Для народа майя Шибальба, что переводится как «место страха», не была абстракцией. Она представляла собой вполне конкретную географическую локацию, которую можно найти на карте. Пробираясь через лес, можно было почуять Шибальбу, услышать ее рев и эхо, почувствовать, как из ее глубин поднимается ветерок. А если пролезть вниз в сенот сквозь каменистый вход, путешественник вступал внутрь Шибальбы. Он оставлял позади земной мир и попадал в отдельное царство, где можно было столкнуться лицом к лицу с призраками, божествами и существами, наделенными особыми силами и непредсказуемыми.
Связь майя с Шибальбой была глубокой, странной и полной противоречий. В эпосе «Пополь-Вух» близнецы-герои Хун-Ахпу и Шбаланке, спустившись в Шибальбу, пробираются сквозь лабиринт леденящих душу подземелий: в одном бушует пламя, в другом сверкают ножи, в третьем охотятся ягуары. На каждом шагу близнецы-герои сражаются с владыками Шибальбы, бандой отвратительных существ, которых зовут Семь смертей, Повелитель гноя, Повелитель желтухи, Собиратель крови и Повелитель ранений. Основная задача владык — насылать на мир людей болезни, чтобы в конечном счете истребить его. И тем не менее, каким бы страшным ни был подземный мир, майя зависели от Шибальбы и не могли жить без нее. Рядом с жителями Шибальбы обитал Чак, бог дождя, весьма взбалмошная сущность с безумным взором; он обрушивал гром и молнии на леса — но также обеспечивал дождь, без которого майя не могли выжить.
Холли Мойес
И вот, чтобы Чак не гневался и продолжал приносить дождь, майя одно столетие за другим оставляли для него приношения у входа в пещеры. Они заползали в подземелье — стараясь освещать себе путь и держась на безопасном расстоянии от «темной зоны», — и оставляли там керамические сосуды и раковины джутовой улитки, священного животного. Долгие столетия Чак был доволен подарками: каждый год на смену сухому сезону приходил сезон посадок, и бог позволял пролиться дождю; урожай созревал, и майя процветали.
Но в какой-то момент он оставил своих подопечных. В VIII-IX веках, по странному стечению обстоятельств, которое майя были не в силах уразуметь, бог удалился в тайный уголок подземного мира и отказался выходить. Напрасно люди ждали дождей, террасные поля засыхали одно за другим. Некоторое время майя продолжали проводить церемонии, принесшие столько благополучия их предкам, доставляя ко входу в пещеры сосуды и раковины улиток, — но Чак так и не показался. Настал черед более роскошных подношений — подле пещер стало появляться всё больше сосудов и раковин, иногда даже животное, незадолго до того принесенное в жертву. Но Чак безмолвствовал. Вскоре майя охватило отчаяние, ведь в городах голодали дети, — и вот пошла молва, что нужно бросить дома и всё нажитое и отправиться на север. Оставалась единственная надежда умилостивить Чака и вновь добиться его расположения: дойти до Шибальбы, вступить в «темную зону» и встретиться с богом на его территории.
За тысячу двести лет до Холли и меня небольшая процессия народа майя, пройдя вброд, оказалась внутри пещеры Актун-Туничиль-Мукналь. Участники процессии проплыли до края зоны, куда доставал рассеянный свет; после минутного сомнения, дрожа, они двинулись дальше, словно шагая в пустоту с обрыва. То были жрецы, облаченные по случаю в церемониальные венки из перьев. Худые, с осунувшимися лицами, они несли с собой керамические сосуды, полные кукурузы, точильные камни и ароматный копал для возжигания. У одного из них на боку висел обсидиановый нож в ножнах. В центре группы находилась молчаливая двадцатилетняя девушка; она была празднично наряжена.
Процессия медленно продвигалась вверх по течению. Шли по одному, сосновые факелы участников курились, прорезая тьму неровным светом. Двигались молча, с осторожностью, взвешивая каждый следующий шаг. Как и все жители леса, они с самого детства слышали и рассказывали истории о Шибальбе, но в этот раз всё было иначе. Миновали душный и темный участок, касаясь пальцами влажных каменных стен, глядя, как в свете факелов дрожат на них тени. Заметили в воде рыбу-альбиноса, услышали над головой шорох крыльев летучей мыши. Когда в воду упал камень и во тьме раскатилось эхо, люди насторожились. Однако путь был продолжен: не зря же затеяно это паломничество, как еще задобрить бога дождя и убедить его покинуть укрытие?
Еще через полмили процессия вышла из реки и прошествовала в центральную пещеру. Их факелы освещали очертания сталактитов и сталагмитов. Жрецы разложили дары для Чака, спустив сосуды с плеч и просыпав на каменный пол кукурузу. Готовясь к церемонии, они зажгли священный копал. Когда к потолку заструился ароматный дым, люди начали взывать к Чаку; воздевая руки в темноте, они окружали девушку. Жрец вынул из ножен обсидиановый кинжал и поднял его: когда голоса заполнили пещеру и эхо от них достигло купола, он быстро опустил орудие.
НАТЯНУВ БОТИНКИ, МЫ С ХОЛЛИ осторожно слезли на каменистый берег и спустились обратно в реку. Мы медленно поплыли вниз по течению; с потолка всё так же капала вода. Церемонии, проводимые в «темной зоне» Актун-Туничиль-Мукналь, сообщила моя компаньонка, не уникальны. В последние десять лет археологи на всей территории империи майя, исследуя подношения в «темных зонах» пещер, относят их к одному и тому же времени. Почти каждый артефакт — керамический сосуд, каменное орудие, человеческая кость — датируется периодом засухи. В пещере под названием Чечем Ха, всего в одном дне ходьбы от Актун-Туничиль-Мукналь, Холли обнаружила каменную стелу, установленную в «темной зоне» и окруженную керамическими сосудами и следами кострищ. Это множество объектов относилось к IX веку. Не так давно Холли вела раскопки в пещере под названием Лас-Куэвас, где обнаружила сложную систему церемониальных площадок и лестниц, возведенных майя во время засухи. «И так не только здесь — так везде», — сказала она. К этому же столетию относятся и подношения, обнаруженные в открытой Умберто древней части пещеры Баланканче. На керамических сосудах был изображен искаженный лик бога дождя. «Речь о масштабном коллективном ритуале, — отметила Холли, — который проводился по всему лесу».
Мы двигались по реке в молчании, плечи наши омывала вода, я обдумывал слова Холли. Постепенно перед моим внутренним взором возникла картина: сначала расплывчатые силуэты, затем четкие изображения, и наконец все детали сложились в слитную картину, удивительную и жуткую. Я видел тысячи паломников, людей в час небывалого отчаяния, разбросанных по империи майя; все они двигались как часть единого, цельного организма. Я видел, как они идут по лесу, между деревьями, словно тени, и прибывают ко входам в тысячи пещер. На минуту они присаживаются в «сумеречной зоне», потом, выдохнув, отправляются вперед, во мрак. Глубоко под землей паломники танцуют, поют и молятся; их много, а голоса звучат в темноте как единый голос. Они приносят дары, выкладывают жад и обсидиан — и совершают жертвоприношения, вспарывают брюхо животным, обагряют влажный каменный пол кровью мужчин, женщин и детей. Несмотря на варварскую жестокость происходящего в этом видении, несмотря на его апокалиптичность, коллективный ритуал как свидетельство необычайной веры и служения меня просто поразил. То была цивилизация, которая в миг полного отчаяния, стоя на краю гибели, взывала к силе подземного мира. Народ, который свято верил в то, что в скрытых от глаз пещерах, где царят лишь вечная тьма и раскатистое эхо, также таятся святость и волшебство — и сила, способная изменить действительность.
Я двигался по реке, думая обо всех древних процессиях, которые прежде нас переходили здесь водоемы, о людях, которые с опаской ступали в этот самый мрак, вслушиваясь в эхо, отражавшееся от этих самых стен. Отпустив эти мысли, я почувствовал нечто необычное: температуры воды, воздуха и моего тела начали сближаться друг с другом, вскоре я перестал замечать разницу между этими температурами. В таком странном настроении я отдался на милость течению и позволил телу расслабиться; мои границы словно растекались, и я перестал отделять себя от окружающей среды.
ВЕЧЕРОМ МЫ С ХОЛЛИ сидели за садовым столиком на заднем крыльце ее исследовательской станции. Воздух был тяжелым и влажным, горящая цитронелловая свеча бросала на наши лица мерцающие оранжевые отсветы. Мы говорили о нашей вылазке в Актун-Туничиль-Мукналь, рассуждая о нашем походе по следам майя, о том, что увлекало во мрак их, а что — нас.
«Мы испытываем потребность в священном, — заявила Холли. Она сделала большой глоток воды. — Мы все желаем искать и обрести Бога, или богов, или духов, или магию, — разница в названии. Это врожденное свойство человека».
Наш вид всегда отличался склонностью к мистике. «Человек по устройству своему есть религиозное животное», — писал Эдмунд Берк в XVIII веке. До сих пор ни этнографам, ни историкам не известно человеческое общество, не придерживавшееся религии в той или иной ее форме. В наши дни лишь немногие эволюционные биологи, теологи или ученые-когнитивисты возьмутся отрицать, что духовные стремления заложены в человеческой природе, что это ее неотъемлемая часть. Сотни тысяч лет назад наши предки получили головной мозг с мощным, активным неокортексом, который позволил нам иметь мысли, недоступные другим представителям царства животных. Мы размышляли над собственным существованием, вынашивали идеи, лежащие за пределами нашего концептуального представления, и устанавливали взаимосвязи между понятиями вне нашего тактильного и зрительного восприятия. Перемещаясь по планете, мы отдавали массу энергии и ресурсов религии: сочиняли красивые молитвы, создавали церемониальные танцы в честь богов и духов, строили гробницы для наших предков, возводили соборы со шпилями, стремящимися в небо, и выкапывали крипты, уводя их глубоко в землю. Желание прикоснуться к чему-то большему, чем мы сами, пишет британский религиовед Карен Армстронг, возможно, является «определяющей характеристикой человечества».
Именно этот импульс впервые заставил наших предков отправиться в подземелье. В темную доисторическую эпоху наши предки спустились в мрачные пещеры, чтобы вступить в контакт с миром духов. В древних космологиях разных народов пещера как раз представляет собой духовное измерение реальности. Спуститься в подземелье означало физически переместиться в мир иной — «мир, находящийся позади того, который мы видим глазами», как называли его бушмены. Подобно майя в Актун-Туничиль-Мукналь, наши предки из разных уголков мира проводили в темноте священные ритуалы, чтобы призвать сверхъестественные силы.
По словам Холли, «удивительно, в какую древность уходит эта традиция». Она рассказала мне о пещере в местности Атапуэрка на севере Испании: там, в самом сердце «темной зоны», на дне вертикальной шахты глубиной сорок футов, команда археологов обнаружила горку человеческих костей. В Сима-де-лос-Уэсос, или Пещере Костей, как позже назвали это место, были обнаружены останки двадцати первобытных людей, относящиеся к периоду от 430 000 до 600 000 лет назад. Они жили задолго до того, как появился современный человек разумный. Посреди костей археологи обнаружили рубило, сделанное из мерцающего розового кварца — редкого минерала, привезенного с огромного расстояния; это придавало находке исключительную особенность. Археологи назвали находку Экскалибуром. Некоторые исследователи считают эту находку первым предметом сакрального назначения: архаичный ритуал, проводившийся в «темной зоне» в честь отправления в загробное царство.
Сегодня западная цивилизация утратила связь с землей. Мы просвещенное, индустриальное общество — люди науки и технологий, и наше восприятие действительности в основном базируется на здравом смысле и рациональности. В последние несколько сотен лет, начиная с трудов Декарта, Спинозы и других философов эпохи Просвещения, западная культура становилась всё более светской. Если у наших предков религия и следование культам занимали почти всё время жизни, то сегодня ей отведена отдельная сфера. «Современный человек, — пишет Элиаде, — забыл о религии».
Когда мы переступаем порог пещеры, на рациональном уровне мы, конечно, не верим в то, что покидаем земной мир и вступаем в обитель духов. В то же время мы идем буквально по стопам тех, кто верил в это. Мы опираемся на те же уступы, что и наши предки, мы нагибаемся, лезем и ползем, слышим эхо наших голосов и согреваем каменную стену своим дыханием — точно так же, как и они. На нашем пути в темноту мы невольно повторяем прежние ритуалы, иногда следуя древней «хореографии» каждым малейшим жестом. У нас то же тело и тот же разум, что и у наших предков; поэтому сегодня мы испытываем те же ощущения — тайны, волнения, потрясения, — что когда-то испытывали они. Наш рациональный ум объясняет эти переживания — с оглядкой на законы физики, доведенные за последние десятилетия до идеальных формулировок, — сменой биоритмов, активацией или подавлением различных частей нашей нервной системы. И всё же в глубине души, несмотря ни на что, мы ощущаем трепет. «Нет сомнений в том, что, когда мы находимся в темноте пещеры, — рассуждала Холли, — в нас что-то меняется. Мы оказываемся лицом к лицу с собой и можем взаимодействовать с миром так, как никогда прежде».
В процессе эволюции религии, как писал Роберт Белла, «ничто не теряется». В ходе истории мы формулировали новые философские и религиозные идеи, однако базисные структуры древних верований никуда не исчезали; они сохранились в потаенных уголках нашего сознания. Не исключено, что наша связь с пещерами является самой универсальной, фундаментальной, а возможно, и первозданной религиозной традицией. Она оставила в нас ощутимый след. Мы можем считать себя современными, цивилизованными, просвещенными, но стоит нам спуститься в пещеру — и мы чувствуем, как в нас шевелится что-то первобытное. Начинает работать древняя мышечная память, включается интуитивный, животный режим существования, — и столетия рациональности, науки, эмпиризма (по историческим меркам — весьма короткий период) мгновенно сметаются инстинктом и эволюционной адаптацией, действовавшими сотни тысяч лет. В пещерной тьме, писал Сенека, нельзя не почувствовать, как «душу охватывает религиозное беспокойство». Даже самый рациональный, самый закоренелый и убежденный атеист, вступив в «темную зону», понизит голос до шепота: где-то в подсознании он ощутит трепет, масштаб, тайну и признает, что это место священно. Возможно, мы больше не проводим в «темных зонах» пещер религиозные ритуалы и не помним уже возносимых когда-то церемониальных молитв, но в глубине нашего сознания живут их отголоски, как живет и интерес к древней космологии. «Некая форма оказывается источником первых грез и дает им направление», — писал Башляр.
«Всё это не исчезает в одночасье», — сказала Холли, улыбаясь в темноте. Мы больше не говорим о тверди, о небесных сферах, как наши предки в древности, однако, по словам философа Анри Лефевра, мы по-прежнему верим, что подземный мир — место силы, «населенное магическими и религиозными существами, добрыми или злыми богами и богинями, связанное с миром надземным и подземным (царством мертвых) и подчиняющееся таким формальностям, как обряды и ритуалы». Каждый год шесть миллионов христиан совершают паломничество в город Лурд на юго-западе Франции, где в составе процессии спускаются в полумрак небольшого грота: однажды юной местной жительнице здесь явилась Дева Мария. Тысячи паломников ежегодно посещают остров Стейшн на озере Лох-Дерг в Ирландии, чтобы обойти место, где Господь открыл святому Патрику пещеру. Почти в каждом европейском храме, прямо под церковными скамьями, где люди преклоняют колени во время мессы, находится сокровенное пространство — скрытое от глаз, но сохранное, — где в древности приобщались к тайнам Земли.
За сотни тысяч лет наша сильная и загадочная связь с подземным миром не ослабла — и не ослабнет никогда. Мы всегда будем ощущать еле заметное свечение, исходящее из подземелий мира: оно может быть зловещим или чарующим, но всегда — неотразимым. Джордж Стейнер писал о тайном «трансцендентном присутствии в ткани мироздания», и лучше всего под эту характеристику подходит подземный мир. Как прежде — наших далеких предков, он всегда будет притягивать нас за счет едва различимого, но такого человеческого желания выйти за рамки обыденной, упорядоченной реальности и прикоснуться к чему-то большему, чем мы сами. Охотники и собиратели эпохи палеолита, пробиравшиеся при свете факелов в глубину пещер на четвереньках, городские исследователи, гуляющие по катакомбам, пешеход в Нью-Йорке, заглядывающий в открытый уличный люк, — всеми в глубине души движет единый порыв.
Мы находились на исследовательской станции, и уже пора было расходиться. Пожелав Холли спокойной ночи, я забрался на двухъярусную кровать и некоторое время лежал без сна. Прислушиваясь к легким, как вздох, порывам ветра, спускающимся с холмов, я размышлял. Я понял, что все почитатели подземелья, в чьей компании я проводил свои исследования, или те, которыми мне оставалось лишь восхищаться через века, были так или иначе искателями трансцендентного присутствия. Мишель Сифр, пытавшийся побороть собственные биологические ритмы в «темной зоне»; REVS, тайно создававший произведения искусства в недрах города; Уильям Литтл, устраивавший ходы у себя под домом, словно пытаясь прорыть путь в параллельное измерение; Джон Клив Симмс, искавший живые существа внутри Земли; Надар, запечатлевавший невидимые уровни Парижа; Стив Данкан, шагающий по руслам древних рек в беззвучной темноте. Все эти люди спускались в подземелье в поисках тайны; они стремились вырваться за пределы повседневной реальности. Засыпая, я видел Гермеса, «общего предка» подземных искателей, который беспрепятственно скользил между потусторонним и посюсторонним миром, имея возможность зреть незримое.
Из Белиза я проследовал длинным маршрутом на север — по разбитой дороге на ночном автобусе, затем на минивэне, подпрыгивающем на ухабах, затем на внедорожнике с пожилым водителем по имени Хорхе — через границу с Мексикой, пока не прибыл на усеянный пещерами полуостров Юкатан, где однажды днем, под дрожащим солнцем, отправился ко входу в Баланканче и встретил там Умберто. Ему было за семьдесят, но мужчина всё еще походил на свою старую фотографию, где он ползком передвигается по пещере: узкоплечий строгий юноша, волосы уложены в идеальный помпадур.
«Мальчишкой я долгими часами сидел именно на этом месте», — рассказывал он, доброжелательно глядя на меня. Позади него был вход в пещеру: когда-то ее скрывал дикий папоротник, а теперь место было прекрасно оборудовано для посетителей, и к железной двери вели мощеные ступени.
Я поведал Умберто о цели моего приезда, о неожиданной привязанности к туннелю в Провиденсе, где я подростком обнаружил «алтарь» из ведер, по которым в темноте барабанила вода. Туннель этот, говорил я, занимает важное место в моем сердце, и я многие годы пытаюсь разгадать его влияние на меня. «Понятно», — сказал Умберто, едва заметно усмехнувшись.
«Я был здесь как дома, — объяснял он. — Случайно пробиться в тот день сквозь стену — было всё равно что обнаружить тайную комнату в собственном доме. Конечно, это многое для меня изменило».
В деревнях майя по всей округе, рассказал мне Умберто, о нем поползли слухи. Юноша спустился в потусторонний мир, говорили жители, нашел там никому не известную пещеру и установил контакт с могущественными духами предков, а потом вернулся на поверхность целый и невредимый. Это было божественное избрание, утверждали они, и теперь он наделен силой видеть то, что незримо для прочих. Жители деревень приглашали Умберто исследовать пещеры в джунглях, в которые никто не отваживался входить. «Одному тебе туда дорога», — говорили они. Он стал своего рода «заклинателем пещер»: перемещался из одной лесной деревни в другую, спускался в подземелье с фонариком, исследовал объект и затем поднимался на поверхность, чтобы доложить местным о своих находках.
Фотография предоставлена Хосе Умберто Гомесом Родриге. См.: «The Treasure of the Toltecs», Argosy magazine, April 1961, p. 28–33
«Я не считал, будто спускаюсь в потусторонний мир, — рассуждал Умберто. — Мне не казалось, что я переживаю духовную трансформацию. В это я не верил. Но в каком-то плане…»
Он помолчал. «Я совершил это открытие еще совсем юным. Тогда у меня не было ни жены, ни возлюбленной. Мне было знакомо всего несколько мест. Я жил в очень маленьком мире», — сказал он, сжимая пальцы в кулак.
«Когда я обнаружил ход в стене, мне многое открылось. — Он разжал пальцы. — Если нашлась эта таинственная пещера, есть и иные неизвестные места, которые ждут своего часа. Казалось, что многое возможно».
Сделав свое открытие, Умберто вернулся к работе гидом и к своим прежним маршрутам, но теперь всё было иначе. Он показывал туристам руины городов в джунглях, сопровождал их на вершины ступенчатых пирамид и проводил в тихие внутренние дворики, — но теперь умолял гостей идти медленно, не торопиться, смотреть внимательно. В этих пространствах было тайное измерение, которое открывается не сразу, целая вселенная из истории, мифов, ощущений. «Я хотел, чтобы люди открывали для себя что-то помимо очевидного», — резюмировал Умберто.
Мы оба замолчали, сидя в тени и слушая хор насекомых, жужжащих вокруг нас. Потом Умберто поднялся и потянул на себя дверь в Баланканче. Появился темный подземный проход, куда он жестом указал мне следовать.
«Я больше здесь не бываю», — проговорил он. Внутри, объяснил Умберто, воздух плотный и влажный, и с возрастом ему стало трудно дышать под землей.
Я хотел было протестовать, но мой собеседник махнул рукой. «Ступай», — решительно сказал он.
Тогда я зашел в пещеру и отправился в темноту, осторожно ступая по скользкому каменному полу. Я прошел место, где полстолетия назад Умберто разобрал кирпичную кладку и обнаружил проход. Я шел вниз и вниз, воздух вокруг меня сгущался, становился плотным от влаги, и вот у моих ног появились клубы тумана. Дойдя до главного зала, я остановился у подножия гигантской колонны, которая поднималась надо мной как древнее дерево, простирая к потолку сучковатые ветви. У подножия колонны керамические сосуды стояли точно так же, как много лет назад, когда их обнаружил Умберто. С потолка капала вода, и, стоя в темноте, прислушиваясь к мягкому звону вокруг сосудов, я почувствовал, что нахожусь перед «алтарем» из ведер где-то под Провиденсом. Я вспомнил чувство, которое молнией пронзило меня в тот день, и понял, что оно же давным-давно овладело и Умберто. Я подумал о других многочисленных жителях нашего мира, начиная с эпохи палеолита и до наших дней, которые однажды спустились в пещеру, катакомбы, гробницу или туннель и почувствовали то же самое. «Всю жизнь я была колокольчиком, — пишет Энни Диллард, — и не знала о том до той самой минуты, как меня подняли в воздух и заставили зазвенеть».
В НАС ЧТО-ТО ПОМЕРКЛО. Мы, представители западной цивилизации, очерствели и не чувствуем мир, не ощущаем связи с потаенным измерением природы, не слышим того, что Дэвид Абрам называл «песнями, кличами и жестами земли». За все эти годы, проведенные в исследованиях старинных традиций, от песенных троп австралийских аборигенов и тайных ритуалов мадленцев до «мифов о рождении» у лакота, я понял, насколько мы отошли от того, что изначально сформировало нас как людей, насколько мы отстранились от наших глубинных инстинктов и порывов. Благодаря нашей связи с подземным миром мы лучше понимаем наших предков. Во мраке пещер в нас неожиданно пробуждаются утраченные воспоминания. Наши чувства обнажаются, мы становимся уязвимыми, восприимчивыми к тихому очарованию мира, начинаем замечать работу нашего разума, которая прежде оставалась на периферии нашего восприятия. Мы вновь можем поражаться, испытывать сомнения и трепет перед миром. «Входные клапаны нашей души открыты», — пишет об этом Энн Карсон. Подземелье хранит память о грезах наших предков; оно открывает нам мир, предшествующий знанию и памяти, обращает нас, по выражению Э. Э. Каммингса, к «корню корней и ростку ростков».
Подземный мир учит нас уважать тайну. Мы живем в мире, одержимом светом: сталкиваясь с чем-то непонятным, мы первым делом направляем на это лучи прожекторов, мы хотим осмотреть на свету каждую рытвину, вывести каждое пятно темноты, словно имеем дело с грязью. Когда же мы взаимодействуем с подземным миром, наш страх перед неведомым ослабевает; мы понимаем, что не всё и не всегда должно быть явным. Побывав в пещере, мы принимаем как данность: всегда будут иметь место лакуны и слепые пятна. Начинаем мириться с тем, что мы неорганизованные, иррациональные существа, подверженные магическому мышлению, склонные мечтать и теряться в пространстве, но и осознавать, что в этом — наш величайший дар. Здесь, в подземелье, мы вспоминаем о том, что всегда знали наши предки, — о вечной мощи и красоте неназываемого и незримого.
Спуск в подземелье не был для меня паломничеством. Я не отправлялся в путешествие за священной мудростью. Однако, пробираясь сквозь темноту, я чувствовал, как мир перестраивается вокруг меня, разбирается и собирается, будто огромная фигура оригами. Вокруг нас, как я понял, больше духа, нежели материи. Поверхность, которую мы видим и трогаем каждый день, — лишь одна из модальностей существования, остальные скрыты от нас. Я ощутил весь мир так, как Стив Данкан однажды описал Нью-Йорк: гигантский организм, пульсирующий и меняющийся, и мы видим лишь его крошечную часть. Каждый пейзаж стал для меня теперь призрачным пейзажем, ибо вся его энергетика, весь его потенциал недоступны нашему восприятию. Подземный мир заставил меня понять, что не всё вокруг можно наречь именем; научил меня не бояться тени; показал способы мышления и постижения реальности, отличные от тех, к которым мы привыкли на поверхности земли. Я научился не отворачиваться от священного, а стремиться к нему, смотреть ему в лицо. Я обрел Бога, хоть и не услышал громовой глас, нисходящий с небес, — но прикоснулся к сокровенному, посетив места, величие которых мы всегда будем ощущать, даже если они навеки останутся для нас незримыми.
Сейчас, путешествуя по планете, я чувствую, как подо мной простираются не исследованные пока пустоты; я размышляю над тем, сколько вопросов остается без ответов, сколько возможностей ускользает от нас, насколько реальность сложнее, чем все наши представления о ней. И день за днем ничто не дает мне больше радости, надежды и умиротворения, чем мои исследования. Священник и эколог Томас Берри писал, что, двигаясь по жизни в поисках правды и смысла, мы «подобны музыканту, который в глубине сознания слышит тихую мелодию, — правда, недостаточно отчетливо, чтобы ее исполнить». Во мраке подземного мира я научился слышать эту тихую мелодию — и уяснил, что существует бесчисленное множество прекрасных способов, которыми ее невозможно сыграть.
