Россия, кровью умытая

Впрочем, террор и без объявления шел весь 1918 год. Когда в Екатеринбурге расстреляли в грязном подвале всю царскую семью… Когда Коба расстреливал офицеров в Царицыне… Когда со вспоротыми животами валялись евреи на улицах украинских городов… Да и сам Ленин, незадолго до покушения, узнав о восстании крестьян в Пензе, телеграфировал: «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев. Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города…»

Весь год в стране мучили и убивали людей. Убивали обе стороны – и кровавые подвалы большевистских ЧК походили на залитые кровью подвалы белогвардейских контрразведок. И там и тут обматывали людей колючей проволокой, выкалывали глаза, делали перчатки из человеческой кожи, сажали на кол… Но правительство Деникина с ужасом смотрело на озверение своих воинов. А большевистское правительство объявляло наказание без преступления – государственной политикой.

Итак, 5 сентября было опубликовано официальное постановление о Красном терроре. Когда-то после убийства Александра II министры обсуждали вопрос об объявлении всех революционных партий «ответственными поголовно и стоящими вне закона за мельчайшее новое преступление». Но не решились. Большевики – решились.

Был создан институт заложников. 500 «представителей свергнутых классов» были расстреляны после убийства Урицкого только по официальным данным. В Кронштадте четыре сотни бывших офицеров поставили перед тремя глубокими ямами и расстреляли.

Конечно, дело тут не в мести. Было бы странно за выстрел социал-революционерки Каплан мстить бывшим царским министрам, убивать сенаторов и священнослужителей. Существовал высший смысл террора. Его приоткрыл Троцкий, рассуждая о причинах убийства царской семьи: «Надо было встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет. Впереди – полная победа или полная гибель».

И еще, как писал Троцкий, нужно было «ужаснуть, запугать врага». Но не только врага – запугать нужно было население. Красный террор – это постоянный кафкианский ужас обывателя, его ощущение бесправия перед властью. В этом был его глубочайший смысл. И Коба этот урок усвоил. «Учимся понемногу, учимся»…

Именно тогда «отлетел последний живой дух от революции», – написала в тюрьме эсерка М. Спиридонова.

Генеральная репетиция

Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом.

Откр. 13, 10.

Красный террор разворачивался. Нарком внутренних дел Г. Петровский подписал «Приказ о заложниках»: «Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления применять массовый расстрел».

Кампания официальных убийств шла по всей стране.

В «Еженедельнике ЧК» рапортуют о расстрелах губернские ЧК: «Новгородская – 38 человек, Псковская – 31, Ярославская – 38, Пошехонская – 31…»

Террор превращается в соревнование. По всей стране висят списки людей, ждущих смерти. Типовое объявление: «При малейшем контрреволюционном выступлении эти лица будут немедленно расстреляны». После чего следует список заложников в десятки фамилий. Стало практикой брать в заложники мужа и ждать, пока несчастная жена придет расплатиться телом за его жизнь. Чекисты приглашают участвовать в своих пьянках жен арестованных офицеров.

Так формируются новые кадры ЧК. И все они будут служить Кобе, чтобы потом погибнуть в его лагерях.

Каменев, Зиновьев, Троцкий публично славят террор. И даже гуманнейший Бухарин высказался: «Пролетарское принуждение во всех его формах, начиная с расстрела… является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи».

Коба не любил рассуждать на эту тему. Он действовал.

И ужас охватил Царицын.

Между тем вошедшие во вкус чекисты требовали углубления террора. «Еженедельник ЧК» писал: «Во многих городах уже прошли массовые расстрелы заложников. И это хорошо. В таком деле половинчатость хуже всего. Она озлобляет врага, не ослабив его». Далее авторы статьи заявляли: «Довольно миндальничать!» и призывали идти дальше – официально разрешить пытки. Надо «отделаться от мещанской идеологии…»

Но кровавое всесилие ЧК уже вызывало ропот в самой партии. В письме в «Правду» рядовой коммунист писал: «Лозунг «Вся власть Советам» мы превращаем в лозунг «Вся власть ЧК».

Была создана комиссия по ознакомлению с деятельностью ВЧК. И Коба – в ее составе.

На комиссии Коба – царицынский палач – выступает как сдерживающая сила, противник крайностей. Вообще центр, позиция между спорящими, все более становится его любимой позицией. Исключение – Троцкий, тут Коба всегда страстен, готов к бою. Он знает: Ленин оценит эту горячность.

Комиссия признала ошибкой призыв к пыткам. Пылким молодым чекистам объяснили, о чем можно говорить и о чем говорить не нужно, даже если решишь это делать.

Все идеи пыток Сталин осуществит через 20 лет. И жестокие глупцы, которые требовали их в 1918 году, на своей шкуре узнают, что это такое.

«Ха-ха»

После смерти Сталина в его квартире в Кремле и на Кунцевской даче остались тысячи книг. Здесь была эмигрантская белогвардейская литература и сочинения его прежних знакомцев (тех, кого он убил) – Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина. Их книги, конфискованные по всей стране, продолжали жить на его книжных полках. Но в период правления Хрущева библиотеку расформировали, и остались лишь книги, на которых были сталинские пометки.

Да, немногословный Коба оставил множество пометок на книгах. И эти пометки – странный путь в истинные размышления величайшего конспиратора.

Я сижу в Партархиве и листаю две любопытнейшие книги из его библиотеки – это две книги о терроре.

Одна – Троцкого «Терроризм и коммунизм». Всюду, где автор славит террор и революционное насилие, Коба не устает восторженно отмечать: «Так! Метко! Так!» Наедине с собой он не боится высказывать истинное отношение к своему заклятому врагу. Как мы поймем дальше, Троцкий всегда был… его учителем! Вторым учителем после Ленина.

Другая книга – социалиста К. Каутского «Терроризм и коммунизм». «Вожди пролетариата, – пишет Каутский, – стали прибегать к крайнему средству, кровавому средству – террору».

Эти слова отчеркнуты Кобой, и рядом его надпись: «Ха-ха». Ему, вождю гражданской войны, после ежедневных убийств, моря крови, смешон этот «буржуазный страх перед кровью».

«Нота Бене» – так выделены им слова Маркса: «Есть только одно средство укоротить, упростить корчи старого общества: кровавые родовые муки нового – революционный террор».

Коба усвоил: «Террор – скорейший путь к новому обществу».

Он с пониманием и интересом присматривался к ЧК – власти, рожденной террором.

«Нам все разрешено, ибо мы первые подняли в мире меч во имя раскрепощения и освобождения от рабства всех! Может ли кто-либо упрекнуть нас, вооруженных этим святым мечом, упрекнуть в том, как мы боремся?» – писал «Красный меч» – орган Особого корпуса ВЧК.

Эту мысль Сталин тоже полностью осуществит через два десятилетия.

В начале сентября свершилось чудо: мощные удары Красной армии под водительством Троцкого остановили продвижение легиона: 10 сентября красные выбили чехов из Казани. В следующие три дня ими были взяты Самара и Симбирск.

Едва оправившись после ранения, Ленин шлет приветственную телеграмму Троцкому.

Потрепанный легион начинает отходить обратно в Сибирь.

Во второй половине сентября Коба приехал в Москву навестить выздоровевшего Ленина. И конечно, по просьбе Кобы Ленин отправил приветственную телеграмму командующему Южным фронтом Ворошилову.

Троцкий понимает: это щелчок ему и очередное потворство своеволию Кобы. Он действует решительно: назначает в Царицын командующим фронтом бывшего царского генерала Сытина. Коба и Ворошилов отказываются подчиниться. Они привычно шлют шифрограмму Ленину: «Сытин – человек… не заслуживающий доверия… Необходимо обсудить в ЦК вопрос о поведении Троцкого, третирующего виднейших членов партии в угоду предателям из военных специалистов».

Троцкий тотчас отвечает: «Категорически настаиваю на отзыве Сталина. На царицынском фронте неблагополучно, несмотря на избыток сил… Ворошилов может командовать полком, но не армией в 50 тысяч».

Ленин не может сейчас противоречить Троцкому. В октябре Кобу отзывают в Москву.

В Москве он сразу понял: придется капитулировать – слишком силен Троцкий. И сообщает Ворошилову: «Только что ездил к Ильичу. Взбешен и требует перерешения».

Тотчас всякая капризность Кобы исчезла. «По-моему, можно решить вопрос без шума», – миролюбиво сообщает он Ленину и резко идет на попятную. Он печатает статью в «Правде» к первой годовщине большевистской власти, где восхваляет… Троцкого!

«Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством… товарища Троцкого… Быстрым переходом гарнизона на сторону Советов и умелой постановкой работы ВРК партия обязана прежде всего и главным образом товарищу Троцкому».

Чтобы сохранить Кобу на фронте, Ленин сам начинает мирить его с Троцким, сообщает ему: «Приехавший Сталин убедил Ворошилова полностью подчиниться приказам Центра».

Коба умеет и отступать.