Маклаков пожелал видеть Джунковского.

– Владимир Федорович, эм-вэ-дэ получило агентурные данные, что жена хулигана Илиодора-Труфанова собирается вслед за ним за границу. Кажется, она везет дополнительные материалы о Распутине… Ее надо задержать, обыскать, все изъять!

– Хорошо, – согласился Джунковский. Шеф корпуса жандармов, он имел неограниченные возможности. Когда его собственная агентура доложила, что жена С. Труфанова благополучно миновала границу, он обманул Маклакова. – К сожалению, мы опоздали. Наблюдение не сработало, и эта баба проскочила под шлагбаум.

– Жаль! В этом была заинтересована императрица…

В начале весны Распутин поделился с царицей:

– Кады Илиодоркина дура пырнула меня ножиком, я в больнице обещал богу, что коли кишки срастутся, так я поеду до Москвы да в Кремле поклонюсь мощам святого патриарха Гермогена.

Соврал ты, Гришенька! Не мощи, а громадный барыш от поставок нательного белья для армии манили тебя в Москву. Я нарочно не писал о безобразиях Распутина, приберегая силы для этой главы. Прогремевший на всю Россию скандал у «Яра» в московских Сокольниках имел большое значение для дальнейших событий…

Уведомившись, что старец прибывает в первопрестольную, дабы коснуться мощей угодников, московский градоначальник, генерал свиты Адрианов, спал отныне вполглаза. Полиция находилась в состоянии беспокойства и нервотрепки. Наконец купец Тарарыкин (владелец ресторана «Прага», что на Арбате) доложил градоначальнику по телефону, что Распутин уже осчастливил его своим посещением, нафурил большую лужу в гардеробе, но в основном вел себя достойно всяческого подражания.

– Однако Ефимыч ни за что не платил, а счет за ужин велел переслать на ваше имя, – сказал ресторатор.

– Нахал! – ответил Адрианов, но счет оплатил…

Распутин повидался с нужными людьми. Это был редактор сплетницкой газетки «Новости Сезона» Семен Лазаревич Кагульский и забулдыга из дворян – Коля Соедов, автор горячих и актуальных репортажей о случаях воровства в магазинах и драках в пивных. Распутин сказал этим подонкам, что в высших сферах устроит им хороший чистоган с поставок белья, но… «Меня не забывайте!» – заметил он. Кагульский сразу сунул ему в карман тысчонку.

– Григорий Ефимыч, такое дельце надо спрыснуть.

– Не без энтого, – захапал деньги Распутин.

Семен Лазаревич звал ехать к «Яру», владелец которого Судаков обещал ему отвести для Распутина отдельный кабинет.

– А я, – сказал Соедов, – напишу статью о похвальных действиях московской полиции и лично градоначальника Адрианова.

– Это зачем же тебе? – спросил Распутин.

– Пускай всем нам будет приятно.

– А-а… ну, тады валяй. Пиши! – разрешил Распутин.

Компанию поставщиков белья украсили женщины, средь которых была аристократка (имя ее полиция в своих донесениях скрыла), дряблая купчиха Анисья Решетникова, две еще какие-то крали и Гришкина любовница Елена Францевна Джанумова, вступившая с ним в связь, чтобы он помог вытянуть из Сибири ее родителей, сосланных за шпионаж в пользу Германии.

Заняли кабинет – честь честью. Как порядочные.

Распутин, облапив Джанумову, жаловался:

– Вот жистя настала! В сутки часика два еще ничего. А потом опять плохо. И с чего это мне так скушно бывает?..

Семен Лазаревич подлил ему винца и запел:

Присутствующие с большим желанием подхватили:

Распутин поцеловал Джанумову в нос и сказал:

– За «величальную» вам спасибочко. Выпьем…

Аристократка (имя которой неизвестно) без улыбки на лице наблюдала за ним. Распутин сказал ей, что завтра придет к ней.

– Пожалуйста, – тихо отвечала женщина.

Соедов проявил волнение, свойственное алкоголикам:

– Что-то мы мало пьем. Что-то мало едим.

Распутин воткнул в рот бутылку, высосал до дна.

– Давай вторую, – и второй не стало.

На закуску ему послужил поцелуй Франтика, как он называл Джанумову. Анисья Решетникова, нелюдимая и мрачная, налегала на еду. Кагульский, не жалея штиблет, плясал модный кэк-уок. Аристократка, раскурив тонкую папиросу, окуталась вуалью сиреневого дыма. Наступила полночь, кабинет уже показался Распутину тесен для разгула, он спихнул с колена Франтика и встал.

– А чего тута сидеть? Пошли к народу…

Кагульский и Соедов вывели его в общий зал, держа под локотки, как патриарха, который является к своей пастве со словом святого откровения. Публика в ресторане оживилась:

– Распутин… Вон этот… с бородой… ах!

Оценив внимание к своей особе, Гришка выхватил из кармана штанов пачку денег, быстро раскидал червонцы в хор балалаечников, сотенные бумажки с хохотом ловили цыганские певички. Он стал шляться между столиками ресторана, хвастаясь:

– Рубаха на мне… вишь? Сама царицка вышивала. А поясок-то, вишь, какой? У меня сапоги на два размера больше царского…

Балалаечники исполняли национальные мотивы:

Здесь я в смягченной форме передаю подлинные фразы Распутина, которые тут же фиксировались агентами тайной полиции. Вскоре аристократка, не выдержав, подозвала к себе лакея.

– Быстро выпишите счет.

– За весь кабинет? – спросил он.

– Да, за весь…

Почуяв, что женщина пренебрегает им, Распутин, «взбешенный, шатаясь, произвел неприличный жест рукой… Светская дама бросила на стол пачку денег, далеко превышавшую итог счета, и поспешно вышла. Цыганки вышли вслед за нею» (из протокола полиции). Так поступают умные люди. А глупые радуются, и нашлись дураки, которые даже забрались на пальмы, как обезьяны, чтобы лучше видеть все безобразия. При этом, как докладывала агентура, хозяин ресторана Судаков, желая избежать скандала, стал азартно (и не к месту) уверять публику, что это не Распутин, а какой-то самозванец… Гришка сразу взревел от горчайшей обиды:

– Это я-то не Распутин? Да я самый настоящий…

А чем Распутин мог доказать, что он Распутин? Полицейский отчет гласит, что Гришка «обнажил половые органы и в таком виде продолжал вести беседы с певичками, раздавая некоторым из них записки с надписями „люби бес корыстно“. На замечание хора о непристойности поведения Распутин возразил, что он всегда так и держит себя перед женщинами; при этом, чтобы ему поверили, он „называл по фамилиям женщин, которые ему отдавались, сообщая о каждой какую-либо деталь, смешную или скабрезную…“. Франтик (у которой в биографии не все было чисто) быстро смылась в уборную. Соедов активно уговаривал Распутина еще „дернуть по маленькой“, а издатель газеты Кагульский предпринял попытку застегнуть на Распутине штаны, но потерпел в этом фиаско…

…Судаков позвонил Адрианову.

– Был он у меня. Страшно рассказывать.

– По счету уплатил? – забеспокоился градоначальник.

– Я бы сам, – отвечал Судаков, – заплатил ему в десять раз больше, только бы он не бывал у моего «Яра»…

Проломив рогатки цензуры и не щадя нравственности читателей, газеты опубликовали смачные подробности скандала у «Яра», а в Петербург полетели доношения под грифом «сов. секретно». Поклонение московским мощам пошло все-таки на пользу Распутину, и, заработав на поставках белья для фронта, он впер к себе на третий этаж рояль. С удовольствием разглядел свою персону в отражении черной лакированной крышки. Сказал:

– Это вам, доченьки! Мотри, как батька-то для вас старается. Последнее готов с себя снять, чтобы вам хорошо сделать…

Все документы о скандале сконцентрировались в сейфе шефа жандармов Джунковского; с докладом к царю он прошел в приемную императора, где случайно напоролся на Распутина.

– А-а, ты здесь… Тебя-то мне и надобно!

Нервный генерал по всем правилам бокса нанес острый хук в подвздошину. Распутин от боли открыл рот, но… безмолвствовал. Свинг в челюсть склонил его голову на левое плечо. Джунковский прямым снизу поправил ее – и она повисла на правом плече. Последовал заключительный апперкот – Распутин мешком осел на пол. В англизированной свите царя оценили все по достоинству:

– Поздравляем. Нокаут.

В подробном докладе царю Джунковский сознательно выделил в нем те места скандала, где Распутин похвалялся своим влиянием на царицу и на придворных дам. Николай II сказал:

– Прошу вас, пусть это останется между нами…

Джунковский закончил речь обычными рассуждениями о том, что за спиною Распутина стоит некое таинственное сообщество «жидо-масонского» толка (это был пункт его помешательства).

– Я все это проверю, – обещал ему царь…

Степан Белецкий оживил эту картину: «По словам Распутина, государь после этого долго не пускал его к себе на глаза, и поэтому Распутин не мог слышать или говорить спокойно о генерале Джунковском до конца своей жизни». Но, никому не веря, Николай II поручил Саблину разобраться в докладе Джунковского.

– Я знаю, Григория не любят. Где ложь, где правда?

Саблин, опытный арбитр в семейных делах Романовых, нашел в себе смелость подтвердить правоту доклада Джунковского:

– Государь, Григорий Ефимыч у «Яра» превзошел сам себя …

Императрица пожелала видеть Саблина, и, сочно поцеловав его в губы, она врезала ему оскорбительную пощечину.

– Дурачок, что ты там наболтал моему дураку?

Вечером Саблину влетело еще и от Мануса.

– Вы сделали большую глупость, – сказал капиталист. – Как можно отзываться о Распутине дурственно, если…

– А ну вас всех к черту! – вспылил офицер «Штандарта».

Опираясь на костыли, притащилась Вырубова.

– Ты подумай, Аня, – расплакалась царица, – опять целый воз грязи навезли к нашему порогу. Конечно, кто спорит, у «Яра» и бабы были, не без этого, но… при чем же здесь Григорий?

– Это была нечистая сила, – заверила ее Вырубова.

– Конечно! Любой другой, попади он к «Яру», не ушел бы оттуда живым, и только божественный промысел помог Григорию спастись… Я даже знаю, кто подстроил ему эту ловушку!

– Кто? – оживилась Вырубова, гремя костылями.

– Московский градоначальник Адрианов.

– Ах, так? Ну, он у нас еще попрыгает. Он еще у нас попляшет. Аксельбант свиты царской ему теперь лишь во сне приснится.

Петербург в это время был потрясен страшным взрывом на Пороховых, так что даже в Царском Селе вздрогнул дворец; санитары долго собирали обезображенные трупы; Алиса рассылала семьям погибших рабочих иконки. Затем 9 мая взорвался эшелон с боеприпасами в Гатчине, причем разнесло все дачи возле путей, и тут вспомнили, что эшелон несколько раз загорался еще в столице – перед отправкой. Наконец, громыхнул третий взрыв – на Охтенском заводе, опять кровь и жертвы… Все понимали, что немецкая агентура творит в Питере что хочет. Распутин дал царице совет: «Скажи папе, чтобы газеты не ругали немцев за эти взрывы. Война столько зла принесла, так на што это зло усиливать? Ну, рвануло. Ну, отскочить не успеешь. Ну, сдохли. Ну и бог с ними…» Он подарил царице икону с колокольчиком: «Коль дурной человек явится, сразу звон услыхаешь». А царю он подарил палку, купленную на Афоне: «Носи! Эту дубину я благословил…»