55

Эмма

Школа Троубридж

Сентябрь, 2002

Снаружи дом казался огромным. Длинный и узкий, он походил на корабль. Дед сказал, так задумано ради хорошей освещенности. С улицы смотришь – и дом кажется бесконечным, а войдешь внутрь и понимаешь, что он вовсе не так просторен, как другие загородные особняки. Но всё равно дом был большой. Больше, чем дома подруг по пансиону из очень богатых семей. Но те дома стояли на берегу океана, где земля весьма дорогая.

Сейчас в Холлингвуде обитали всего четыре человека: мать, дед, Арлетт и она, Эмма. Но ей почему-то казалось, что в доме не протолкнуться.

Пожалуй, лучше перебраться в пансион Троубриджа.

* * *

Пятый вечер подряд она приходила на кладбище. Побыть в обществе покойников. Подумать об отце. А то уж стала забывать его голос.

Порой она представляла, что отец жив и расхаживает по торговому центру в Нью-Джерси. Он в том же костюме, который надел в тот день, и ненавистных матери туфлях на каучуковой подошве. Но отец любил ходить на работу пешком, и в них ему было удобно.

Эмма с ним даже не попрощалась. Накануне он, вернувшись домой, постучался к ней, но она притворилась, что уже спит. Побоялась, что затеется бесконечный разговор. А она чатилась с подругами. Эмма приглушила звук сообщений. На разговоры с отцом не было сил. Да еще завтра контрольная по латыни. Утром она проснулась, когда за отцом защелкнулась входная дверь.

– Прости, папа, – сказала Эмма, глядя на луну.

* * *

Она смотрела, как в западном крыле замка загораются желтые квадратики окон. Никто из учеников не называл Троубридж замком. А вот местные звали их «богатыми детками из замка». Хотя богатыми были далеко не все. Например, соседка по комнате получала стипендию. И сама Эмма не была богачкой. По крайней мере, такой, как ее одноклассники.

Был вечер пятницы. Ученики разбредались по комнатам. Кажется, намечалась вечеринка, но Эмму не позовут. Все ее настоящие подруги в пансионе Тэтчер.

Мать прислала письмо – на выходные Эмма приедет домой? Но Холлингвуд – не дом. Дом остался на Грин-стрит, где она прожила всю жизнь, где в здании с чугунными пожарными лестницами по фасаду и лифтом, потолок которого представлял собою жестяное небо, усеянное звездами, у нее была комната на солнечную сторону. Вскоре рынок жилья придет в себя, тогда место это станет домом кому-то другому.

– Тоже любишь бродить по кладбищу?

Эмма обернулась. Этого парня она знала. Родес, он учился в мужской школе Хасбрука, что неподалеку от пансиона Тэтчер. Личность популярная. В кофейне, куда они бегали на переменах, его всегда окружала толпа приятелей. Ее-то он вряд ли замечал. Но, похоже, заметил.

Эмма кивнула. Не спрашивая позволения, он подсел к ней на гранитную скамью. Она не стала бы его приглашать, однако на будущее себе пометила: вполне нормально предложить парню посидеть с тобой.

– Только здесь я могу спокойно подумать, – сказал он. – И еще поговорить с мамой.

– Мобильник здесь ловит? – удивилась Эмма. Жители Веллингтона гордились отсутствием сотовой связи в их городе. Об этом говорилось и в рекламных брошюрах Троубриджа.

– Нет, – усмехнулся он. Улыбка была хорошая. И необычное сочетание светлых волос с темными глазами. – Несколько лет назад мама умерла. И здесь я с ней разговариваю.

– Прости, – сказала Эмма. Он как-то связан с Троубриджем? Надписи на старых надгробиях почти стерлись. На ознакомительной экскурсии говорили, что тут похоронены только основательница школы и ее родственники. – Здесь ее могила?

– Да нет, урна с ее прахом стоит на каминной полке в нашем доме на Парк-авеню. Сюда я прихожу вспоминать о ней, понимаешь?

В душе ее будто распахнулось оконце. Значит, он тоже потерял родителя. Сколько времени ему потребовалось, чтоб оправиться от утраты?

– Это твой отец был в Башнях, да?

Такая прямота – точно бальзам. Об этом знали все, но никто ничего не говорил.

Эмма только кивнула, боясь расплакаться. Зажала коленями сложенные ладони и потерла ими, словно пытаясь согреться. Солнце село. Становилось прохладно.

– Я видел тебя в церкви.

Она тоже его видела. В первую годовщину отслужили панихиду. Отец был в поминальном списке. Не верилось, что прошел год.

– Меня зовут Родес. Мама умерла три года назад. От рака. – Он пошарил в заднем кармане джинсов.

– Сочувствую.

И все-таки ему повезло. Если б она знала, что завтра отец умрет, вела бы себя иначе.

Родес достал косяк:

– Покурим?

Она согласилась. Прикурив от зажигалки, Родес спрятал сигарету в кулак – видимо, на случай, если староста смотрит в окно.

– Хорошая травка, – сделав затяжку, сказала Эмма, хотя не особо в том разбиралась.

– После летних каникул мы получаем наилучший товар. Из Дубая травку привозит Ризал. На будущий год он закончит учебу, и я ума не приложу, как нам тогда быть.

– А ты на каком курсе? – Эмма вернула сигарету. Хорошо, что он не выпускник. Не шестерик, как их тут называли.

– На пятом. Год страха и заявы в универ.

Эмма вздохнула, сочувственно и благодарно. Она уже поплыла. Ей нравилось это состояние, и всякий раз она думала, что надо бы курить почаще. Освобождаешься от забот.

– Мужик из приемной комиссии Йельского университета сказал, меня возьмут без проблем, если переберусь в Северную Дакоту. В «Лиге плюща» мало представителей этого штата. Ты же из Нью-Йорка, верно? Не хочу огорчать, но тебя ждет то же самое.

– Уж поверь, моя мать не поедет в Северную Дакоту. Она здесь выросла и живет вон там. – Эмма показала на другой берег.

– В лодочном сарае?

Обычно под кайфом Эмма начинала хихикать, а потом неудержимо смеяться. Сейчас она вообразила, как мать, не представлявшая жизни без своей коллекции обуви и удобной мебели, перебирается в сарай, где нет даже электричества и туалета.

– Тише ты, не свались. – Родес придержал ее за воротник отцовской ковбойки. Теперь Эмма носила его вещи. Опять вспомнив о нем, она успокоилась.

– Мать живет в доме за холмом, отсюда не видно.

Фото знаменитого дома публиковали в местных журналах, его арендовали для благотворительных мероприятий, однако в Троубридже, как ни странно, мало кто слышал о нем.

Молча докурили косяк. Верещали сверчки. Вдалеке бренчала гитара.

– Каким был твой отец? – спросил Родес.

Эмма обрадовалась вопросу – отец как будто оживал в разговорах о нем.

– Он учил меня разводить костер, ловить рыбу, находить созвездия. В свободное время любил подурачиться. Рассказывал классные страшные сказки. Когда мне был день от роду, он бросил курить. Просто выкинул пачку. Говорил, это было легко, потому что он представил мои новенькие розовые легкие.

Эмма замолчала, чтобы не расплакаться.

– Похоже, он был отличный отец. – Родес погладил ее по щеке. – Вот если б моя мать так сделала ради меня. Она не бросила курить, даже когда заболела. Всякий раз казалось, что я наблюдаю за тем, как она медленно накидывает петлю на шею.

Эмма не знала, что на это сказать, и просто положила голову ему на плечо. От него вкусно пахло кокосом.

Помолчали. Потом он ее поцеловал. У него сладкие губы. И умелый язык.

Позволить ему больше?

Она под кайфом и готова. Наверное, из их курса только у нее этого еще не было. Как и у большинства ее подруг в пансионе Тэтчер. Но там-то женская школа. А здесь такого оправдания нет. Она не желает быть единственной девственницей Троубриджа.

Его рука залезла к ней под рубашку, затем пробралась в лифчик.

Будем надеяться, небольшой размер того, что в чашке, его не разочарует.

Нет, похоже, не разочаровал. Он погладил ее грудь, коснулся соска, и ее всю прострелило током.

В любую секунду мир может разлететься вдребезги. Зачем беречь-то?

Он стянул свитер и, оставшись в белой майке, постелил его на траву меж надгробий. На фоне темного неба и лососевой луны, выглянувшей из-за башни замка, он читался силуэтом.

Он потянул ее за руку, и она легла на приготовленное им ложе.

Она не скажет, что у нее это в первый раз. А то еще отпугнет его. Пусть не знает, что этот вечер она запомнит на всю жизнь.

Он медленно стянул с нее джинсы и поцеловал там, где еще никто никогда ее не целовал. Это было так приятно, что сами собою поджались пальцы на ногах.

Она и не знала, что существует такая ласка.

А вдруг девственность чем-нибудь пахнет? Она оттолкнула его голову. Ой-ой-ой. Он не подумает, что она этого не хочет? Кто-то говорил, мужчины предпочитают не связываться с девственницами.

– Мне это нравится, – сказал он. – А тебе?

– Да, – ответила она.

Неведомо откуда в руке его возник презерватив.

Она боялась чем-нибудь выдать свою неопытность. Однако пригодились любовные сцены, которые она повидала в кино. Я отдаюсь парню из нашей школы, подумала она. Он лег сверху, на миг перекрыв луну.

Вопреки предостережению Иззи, было не больно. Приятно. Только приятно. Не больше. Всего приятнее было его неуемное желание. Казалось, с ним случился припадок. Потом всё закончилось.

Он отвалился и локтем прикрыл глаза, как будто защищаясь от яркой луны. Несколько минут оба молчали.

Надо, наверное, что-нибудь сказать, подумала она.

Он чмокнул ее в щеку.

– Тебе хорошо?

– Да! – откликнулась она. Надо что-нибудь добавить?

Он резко выдохнул. Она не поняла, что это означает.

Оба слегка взмокли. Удобно ли обтереться? И надо ли обтереть его? Но чем? Папину рубашку осквернять нельзя.

Близость требует множества решений. В этом возрасте все постоянно говорят о сексе, но даже словом не обмолвятся о столь важных деталях.

Потом он встал и надел трусы. А где же презерватив? Свалился?

– Хочешь съездить на вечеринку в Хамлине? – спросил он.

Он уходит? Она-то думала, они проговорят до отбоя.

– Наверное, я еще побуду здесь. – Выгнувшись, она натянула джинсы. Он у нее первый! А ему и невдомек.

Он отошел в сторону. Чего это он делает? Навалился на надгробие и стал его раскачивать! Зачем он рушит могилу? По загривку поползли мурашки. С ним и впрямь припадок? Надгробие расшаталось, точно зуб. Родес привалил его к соседней плите, потом встал на четвереньки и, сунув руку в образовавшуюся дыру, достал бутылку.

– Гульнем! – Он воздел над головой бутылку, словно призовой кубок.

Так вот зачем он сюда пришел. Эмма проводила его взглядом, когда он перепрыгнул через ограду и исчез.

* * *

– Ты чуть не опоздала к отбою! – сказала Бекка. Банный несессер она держала на сгибе локтя, точно ридикюль.

Следом за ней Эмма прошла в душевую.

Интересно, я изменилась? В душевой было парно, она протерла запотевшее зеркало. Никаких изменений, только глаза покраснели. Будем надеяться, Бекка ничего не заметит. Курение травки – злостное нарушение дисциплины.

* * *

Что в пансионе было плохо, так это уроки по субботам. Каждой своей клеточкой Эмма ждала появления Родеса, но пятикурсники занимались по иному расписанию.

После уроков предстоял алтимат-фрисби. При выборе вида спорта она решила, что с этим как-нибудь справится – в парке Вашингтон-сквер отец учил ее бросать диск.

Эмма пожертвовала обедом, чтоб было время переодеться. В столовой она набрала в миску овсяных хлопьев, после заправки молоком приобретших сносный розовый оттенок, и отнесла их в свою комнату, где перед трюмо, подарком соседкиного отца, стала прикидывать варианты одежды.

На стадионе играли только парни, а девушки загорали на краю поля. Туда-сюда гонявшие ребята в шортах, майках и задом наперед надетых бейсболках напоминали резвящихся в парке собак.

Эмма подошла к девушкам. Кто-то улегся прямо на траву, кто-то подстелил свитер, но все приспустили шорты и до лифчиков закатали рубашки, подставив солнцу плоские животы. Эмма порадовалась, что не ошиблась с выбором наряда и ничем не отличается от других.

– Ты на алтимат? – не открывая глаз, спросила одна девушка.

– Угу. – Эмма улеглась на траву рядом с ней.

– Тренер задерживается. Отводит ребенка в детсад.

Вот еще одно отличие нынешней школы от прежней. Здесь учителя жили своей жизнью. У них были дома, супруги и дети, требовавшие заботы. В школе Тэтчер учителя как будто не существовали вне пределов классной комнаты.

Эмма хотела сказать «Ладно», но тут среди игроков разглядела Родеса. Сердце ее забилось так сильно, что соседки, наверное, ощутили вибрацию земли.

Нет, никто ничего не заметил. Девушки переговаривались:

– Ты подстриглась? Так ровненько.

– Перед отъездом мама наконец-то сводила меня к Луиджи. К нему не прорвешься.

Эмма никогда не была у Луиджи, хотя многие одноклассницы посещали этот салон. Она же стриглась за десять долларов в парикмахерской на Астор-плейс. Сейчас она впервые подумала, какой облик ей придал бы Луиджи.

Родес метнулся за диском. Или это не он? Солнце в глаза, не скажешь точно. Похожий силуэт подпрыгнул, поймал диск и мягко приземлился.

Упала чья-то тень.

– Кто заказывал суши?

Пузатый мужик с белым бумажным пакетом.

Девушка рядом с Эммой опустила рубашку, села и рукой зажала рот.

– Суши! Чей заказ?

Парень, поймавший диск, отбросил его и пошел к краю поля. Теперь это определенно был Родес. Какие у него мускулистые ноги. Эмме хотелось и не хотелось, чтобы он ее заметил. Вдруг при дневном свете она ему не понравится?

– Спасибо, – сказал он посыльному. Тот подал ведомость и ручку.

В Троубридже деньгами, похоже, не пользовались. Всё оплачивалось подписями.

Родес взял пакет и безуспешно попытался затолкнуть его в весьма обширный карман шортов. Потом глянул в сторону Эммы и широко улыбнулся. Вспыхнув, она запаниковала в ожидании… Чего, поцелуя? Встать или не надо? Нет, ни к чему выказывать радость. Однако Родес до нее не дошел. Он остановился перед соседкой Эммы и так по-хозяйски обнял ее за шею, что стало ясно: они не просто друзья. Парочка, не таясь, поцеловалась.

– Ой, кто б меня завалил в кусты! – простонала девица.

– А где тут ближайшие? – ухмыльнулся Родес и зашагал на поле. Пакет он бросил на кучу одежды возле пирамиды из бутылок с водой.

Эмма медленно встала.

– Не уходи, вон тренер пришел, – сказал кто-то.

Но Эмма, стараясь не бежать, уже шла к выходу со стадиона. За воротами она уткнулась головой в изгородь из прохладного известняка, и ее вырвало чем-то розовым.

* * *

Какой-то парень подал ей бумажные салфетки. Она их взяла, благодарно кивнув.

– Всё нормально? – спросил парень. Эмма видела его на семинаре. У него добрые глаза.

– Да. – Она выпрямилась. Голова слегка кружилась.

– Меня зовут Лиам.

– А меня Эмма.

– Я знаю.