27

Брайди

Лаверстокский родильный дом

Сентябрь, 1911

На тридцатый день закончился назначенный Саре курс уединения, и Брайди, прихватив охапку гортензий с клумбы Нетти, заставила себя пойти в роддом.

На крыше, где были установлены лежаки, Сара дремала, проводя предписанные ей два часа на свежем воздухе. Брайди осторожно положила душистые стебли на плед, но Сара проснулась и впервые заключила ее в объятья – в эту секунду они были не госпожой и служанкой, но просто женщинами, горюющими по своим детям.

– Я так вам сочувствую, – сквозь слезы проговорила Брайди. – Очень, очень сочувствую.

В палате Сара поведала ей о своих страданиях, не столько физических, сколько душевных, порожденных уговорами забыть о том, что тело ее запомнило навеки.

– Я выполняю указания врача и чувствую себя предательницей, – плакала она.

– Вы ее ни за что не забудете, – сказала Брайди, утирая глаза. – Ребенок навсегда поселяется в сердце матери.

Наверное, повитуха спасла бы малышку, но зачем о том говорить?

* * *

Сара просилась домой, однако ее не отпускали без медсестры, которая о ней позаботится. С этим прекрасно справится Брайди, уверяла Сара, и та, быстро сообразив, заявила, что в Ирландии работала сиделкой.

Монахиня из общины сестер милосердия проинструктировала ее о важности проветривания помещения, сидячих ванн, пилюль для печени, предваряющих сон в установленное время, и Сару отпустили домой, в Розовую комнату, в названии которой теперь был трагический смысл.

28

Брайди

Холлингвуд

Сентябрь, 1911

Сара тотчас заметила, что с входной двери исчез массивный медный молоток.

– А где лев? – спросила она, и кто-то из встречающих, столпившихся на крыльце, сказал, что его отправили в подвал. Холлингворты никогда ничего не выбрасывали.

Мистер Холлингворт заключил дочь в объятья, но Брайди подметила, что через его плечо Сара смотрит на француженку, одетую в восточное платье персикового цвета.

Много ли она знает о мадам Брассар?

Кое-что ей, разумеется, известно.

«В этом городе все про всё знают», – сказала Нетти, когда о приезде француженки сообщила местная газета. Слава богу, обошлось без недостойных намеков, свойственных светской хронике.

Навещая Сару, Брайди воздерживалась от разговоров о мадам Брассар, но поговорить о ней хотелось, чтобы подготовить хозяйку к произошедшим в доме переменам. Однако что-то подсказывало ей держать язык за зубами. Сара и так уже вдоволь хлебнула мук, перемен и печали. Кроме того, Брайди терялась в догадках, чем можно поделиться с Сарой, а о чем лучше помолчать.

– Сара, познакомься с мадам Брассар. – Мистер Холлингворт отступил в сторону, представляя француженку. – Ты, наверное, помнишь, прошлым летом мы с Бенно о ней рассказывали…

Сара напряглась, глядя на шагнувшую к ней женщину. Она подала руку, но мадам Брассар обхватила ее за плечи и, расцеловав в обе щеки, проворковала:

– Милая моя!

Взгляд Сары затвердел.

– Милости прошу в наш дом, – сказала она и прошла поздороваться с ожидавшими ее Ханной, Бенно, Брайди и Нетти.

В прихожей Сара огляделась и ахнула:

– Другие обои?

– Вам нравится, душенька? По-моему, хорошо.

Не ответив, Сара заглянула в гостиную.

– Куда делся столик под столовое серебро?

– Мадам оказала любезность и осовременила наш дом, – промямлил мистер Холлингворт.

– Сейчас не модно выставлять напоказ барахло, требующее чистки, – рьяно вмешалась Ханна. – И потом, на старье это никто даже не смотрел!

Во взгляде Сары читался вопрос: с каких это пор ты так заговорила?

Мистер Холлингворт сделал еще попытку:

– Вот хорошенько отдохнешь, и мадам Брассар устроит тебе экскурсию по дому.

– Жду не дождусь. – Тон Сары полнился презрением.

Экскурсию! По собственному дому! Порой мужчины не понимают, как сильно ранят их слова, подумала Брайди.

О ребенке не произнесли ни звука. Врачи велели воздержаться от напоминаний о том, что лучше всего забыть.

Брайди помогла Саре подняться по винтовой лестнице. Помощь была необходима, поскольку с отполированных деревянных ступеней исчезли дорожки. Винтовая лестница создает из них зигзагообразный узор, утомительный глазу, сказала мадам.

– Она решила нас прикончить? – пробормотала Сара, хватаясь за перила.

Брайди, готовая в любую секунду ее поддержать, не спускала глаз с хозяйки, которая впервые за долгое время медленно одолевала лестницу.

Она решила, что не стоит рассказывать Саре об уровне отношений ее отца с мадам. Кроме нее и Нетти, полагала она, больше никто не знает, что интерес этой пары друг к другу выходит за рамки декора интерьеров.

Но вот Сара одолела лестницу и вошла в свою комнату.

– Зачем передвинули туалетный столик? – простонала она. – И почему кровать в другом углу?

– Согласно творческим замыслам мадам Брассар, – сказала Брайди, умолчав о том, что некоторое время француженка занимала эту комнату.

Сара присела на пуфик, Брайди так и стояла, и мизансцена эта знаменовала их возвращение к прежним ролям госпожи и служанки. Брайди водила пальцем по резному ананасу на спинке кровати и думала о том, что, видимо, нафантазировала себе возникшую близость с хозяйкой.

Ирландки считали, что в американском доме служить гораздо лучше, нежели в английском, поскольку американцы дружелюбнее к прислуге и не смотрят на нее как на пустое место или предмет мебели. Но вот теперь казалось, что англичане, пожалуй, предпочтительнее, ибо ты знаешь, чего от них ждать. У американцев же грань между хозяином и работником менялась непредсказуемо, причем исключительно по прихоти первого.

– Почему ты мне ничего не сказала? – Взгляд Сары был холоден. – Что происходит?

– По-моему, это признательность вашему отцу и вашему дому.

– Признательность? Или желание захапать и то и другое?

– Как это?

– Через замужество, как еще! – вспыхнула Сара, и стало ясно, что ею мгновенно подмечены все перемены не только в доме, но и в отце.

Она же хотела, чтоб ничто не менялось, чтоб дом был святилищем ее матери, этаким мавзолеем, где всё остается нетронутым. Но справедливо ли это по отношению к мистеру Холлингворту? Он-то живой. И притом мужчина, со всеми мужскими потребностями.

* * *

Если б активность мадам Брассар ограничилась легко отменяемыми новшествами вроде перестановки мебели, Сарина неприязнь к ней, наверное, рассосалась бы. Но однажды вечером Сара застала Ханну за чтением «Мадам Бовари», полученной от француженки для практики в ее родном языке, и тогда заявила отцу, что гостья должна немедленно их покинуть не только ради покоя в доме, более не нуждающемся в ее услугах, но ради нравственного здоровья шестнадцатилетней девушки, которой слишком рано погружаться в амурные страсти, преподнесенные на заморском наречии.

* * *

Вскоре мадам Брассар объявила, что дела, к сожалению, требуют ее отъезда. Она зашла в кухню и вложила в руку Брайди купюру столь большого достоинства, что зардевшаяся девушка отказалась ее принять. Позже Нетти растолковала ей, что так заведено и обижать гостей отказом от чаевых нехорошо, и потому она вот берет что дают. Брайди сокрушалась, что проморгала свою удачу, чем лишний раз доказала: она ирландка, а никакая не американка. Однако потом, к вящей радости, обнаружила ту самую купюру в кармане фартука, куда ее незаметно сунула мадам Брассар.

* * *

И вот одним утром француженка со всеми распрощалась в вестибюле, где снова был виден агрессивный паркет, и в автомобиле под управлением Оскара отправилась на вокзал. Огромный сундук в машине не поместился, его погрузили в старомодный семейный экипаж, запряженный одолженной лошадью, которой правил мистер Холлингворт. То и дело он оборачивался, проверяя, что поклажа не соскользнула с кожаного сиденья, и ехал медленно, точно катафалк, везущий гроб.

После этого мистер Холлингворт как-то попритих, но ко Дню благодарения вновь обрел былую жизнерадостность.