24

Брайди

Лаверстокский родильный дом

Июль, 1911

Родильный дом оказался еще величественнее, чем на картинке в брошюре, не предназначавшейся для глаз Брайди и потому спрятанной в комодном ящике с носовыми платками Сары. Там говорилось, что «американская нация в опасности, ибо изнеженные аристократки, страшась родовых мук, рожают мало, и посему прирост населения отдан на откуп представительницам низших классов и переселенкам, не чувствительным к страданиям». Обидные слова задевали, но Брайди уже успела привыкнуть к такому. Сталкиваясь с хулой (весьма часто) в адрес своих соотечественников и единоверцев одного с ней социального статуса, она всякий раз говорила себе, что это не про нее. В карикатурах, якобы шутливых, сородичи Брайди и Нетти порой смахивали на обезьян. Удивительно, однако в отношении тех, кто на них не похож, граждане Нового Света были столь же дремучи, как обитатели Старого.

Брайди взошла по каменным ступеням крыльца и толкнула арочную деревянную дверь. В коробке она несла книги, иллюстрированный журнал Макклюра и не довязанные Сарой пинетки. Экие крохотные башмачки!

Ее направили к лифту на второй этаж. В здании работал кондиционер! Брайди впервые ощутила его прохладу. Видимо, тут установили «Гачо». Пока ждала лифт, Брайди прикрыла глаза, наслаждаясь чудесным избавлением от зноя. Последнюю неделю она спала не в комнате, но вместе с Ханной, Бенно и Нетти ночевала на леднике, укрытом толстым слоем соломы, ничуть не хуже тюфяка. Однако ей снились кошмары, в которых она падала с этой импровизированной постели, приложившись головой о лед.

В отдельной палате Сара сидела в кресле у окна, карниз которого украшал ящик с цветами. Полотняная сорочка, что была на ней, выглядела ослепительно белой, и Брайди даже заинтересовалась, каким же это мылом ее стирают.

Сара читала газету, прихлебывая из кружки горячий тонизирующий напиток.

– Этот овощной сбор укрепляет стенки матки и контролирует спазмы, – сказала она. – Удивительный вкус. Хочешь попробовать?

Брайди отказалась и, поставив коробку в изножье кровати, показала всё, что принесла.

– Пинетки! – обрадовалась Сара. – Как хорошо, что ты про них не забыла!

Поговорили о погоде. Прогноз не обещал ослабления жары, гудрон на нью-йоркских улицах пузырился, точно кипящая патока.

– Вот в газете пишут, на этой неделе в Нью-Йорке от жары погибли семьдесят детишек, – огорченно сказала Сара.

– Бедные, – прошептала Брайди.

– Да, дети бедняков, что живут в подвалах без солнечного света и свежего воздуха.

Видишь? – говорил взгляд Сары. Отдав своего малыша, ты его спасла.

Если только он попал в богатую семью, подумала Брайди.

При мысли, что сынок ее, возможно, живет в нищете, подступили слезы; Брайди высморкалась в носовой платок с ее вышитыми инициалами БММ. На Рождество платок подарила Кэтлин. Они с сестрой всё время обменивались маленькими подарками. Брайди почувствовала себя виноватой, что еще не ответила на ее последнее письмо.

* * *

От Сары она вышла налегке и в коридоре, задержавшись возле детской палаты, прижалась носом к ее стеклянной двери. Каждый младенец имел отдельную кроватку на колесиках, родившиеся нынче лежали в мягких колыбелях, точно драгоценные камушки. Двое спали, а третий, выпростав ручонки из пеленок, молотил ими по воздуху, словно боксер.

Вновь накатили слезы, и Брайди, не дожидаясь лифта, бегом спустилась по лестнице. На другой день она предложила Нетти вместо нее навестить Сару, и та охотно согласилась, предвкушая прохладу «Гачо».

Брайди никому не сказала об истинной причине своего нежелания возвращаться в роддом. Ей было невыносимо видеть младенцев, дожидающихся часа, когда вместе с мамами они отправятся домой.

25

Брайди

Холлингвуд

Июль, 1911

Удушающая волна июльского пекла, накрывшая весь северо-восток и одних убивавшая, а других подводившая к грани безумия, произвела перемены в Холлингвуде не только тем, что отправила Сару в роддом, но и тем, что принесла француженку, поселившуюся в Желтой комнате.

Бенно приехал домой на каникулы и с головой погрузился в работу над статьей для университетского журнала. Как-то раз ему понадобились кое-какие материалы, и он отправился в новую нью-йоркскую библиотеку на Сорок второй улице. По дороге от Центрального вокзала к величественному мраморному зданию, возведенному там, где некогда высилась пирамида, в толпе изнуренных жарой пешеходов он разглядел знакомое лицо в обрамлении парасоля цвета лайма. Это была мадам Брассар.

Мистер Холлингворт и Бенно познакомились с ней в Париже. Она часто приезжала в Нью-Йорк по делам, связанным с ее профессией, которая на визитной карточке, исполненной изящным шрифтом, значилась как модельер интерьеров. Родственники Холлингвортов, обитавшие в Оларге, наняли ее для новой отделки их особняка двенадцатого века.

(Брайди восхищалась протестантами, которые поддерживали родственные связи. У ирландцев не так. Стоило родичам перебраться в другой приход, и в следующий раз вы встречались на их похоронах.)

* * *

«Если б меня предупредили, что я еду в небывалую жару, я бы отложила покупки на осень» – так, по словам Бенно, заявила мадам.

Не желая показаться невежливым, он умолчал о том, что «Фермерский альманах» предсказывал аномально жаркое лето.

«Виктория» – прекрасный отель, сказала мадам, но даже там постояльцы вынуждены спать на крыше, точно цыгане!

Вечером мадам Брассар и Бенно сели в поезд до Веллингтона.

* * *

В кухне Брайди оловянным резаком нарезала из теста кружки для печенья и от неожиданности вздрогнула, услыхав треньканье колокольчика в прикрепленном к стене деревянном ящике, который в первый день службы она приняла за раку с мощами. С отъездом Рейчел колокольчик умолк, и Брайди уже отвыкла от его голоса.

Она отерла руки о полотенце, висевшее на крючке. Нетти растирала клубнику в летней кухне, располагавшейся в подвале, и потому было ясно, кому откликаться на вызов. Брайди прошла через буфетную дворецкого (вот уж нелепое название, дворецкого-то в доме не было отродясь), толкнула распашную дверь со стеклянной нажимной пластиной, миновала бельевую (дамаст цвета слоновой кости все еще ждал глажки) и добралась до библиотеки, где мистер Холлингворт и мадам Брассар стояли перед камином, уставившись в его топку.

Зачем звали-то? Что им нужно? Ну не камин же разжечь, в такую-то жару. Может, хотят воды? Нет, запотевший графин на столике полон доверху. Пепельницы, что ли, опорожнить?

– Скажите, дорогая, сколько времени вам требуется, чтобы надраить эту штуку? – спросила мадам Брассар, показывая на медную каминную решетку. Француженке было за сорок, но она сохранила стройную фигуру, а золотистые волосы ежедневно укладывала в замысловатую прическу. Как она исхитряется этак собрать их на макушке и затылке? – подумала Брайди, представляя искусное маневрирование зеркальцами.

– Нисколько, – сказала она. Кто же драит решетку? И так блестит. Брайди старалась припомнить, когда последний раз ее начищала. – Сбегать за суконкой?

– Нет-нет. Мы просто хотим узнать, сколько времени у вас уходит на эту бесполезную работу.

– Точно не скажу, мэм, – промямлила Брайди.

– Ну примерно – час, два?

Хотят ее уволить, что ли? Да нет, мадам пустилась в рассуждение о муках американских слуг, которым приходится начищать то, что должно быть сделано из материала, не требующего каждодневной чистки, – например, из стали.

Каждодневной чистки? – удивилась Брайди. Когда это от нее требовали ежедневно драить медь? А мадам уже говорила о каминных экранах.

Но тут мистер Холлингворт вскинул руку:

– Дорогая моя, я не желаю, чтобы мой дом выглядел пансионом.

– Ах, Бенжамен! (Мадам Брассар произносила имя на французский манер, да еще сглатывала окончание, так что получалось этакое блеянье барашка: «Бен-жа-ме-е-е».) Я не предлагаю вам уродливую ширму, обклеенную куском стенных обоев. Я говорю об экране, красиво расписанном в старинном стиле. Во Франции даже лучшие художники не считают зазорным расписать каминные экраны.

* * *

И вот опять стол накрывали на четверых: во главе мистер Холлингворт, по бокам от него Ханна и Бенно, а напротив – мадам Брассар, словно не гостья, но хозяйка дома. С восхитительной легкостью пренебрегая американскими застольными правилами, она ела в европейской манере: вилка в левой руке, нож в правой (Брайди же, следуя совету Аделаиды, отучилась от этой привычки).

Что и говорить, у нее был стиль. Утреннюю газету она читала не через лорнет на цепочке, потом весь день болтавшийся на груди, но через увеличительное стеклышко в серебряной оправе на указательном пальце. Носила смелые фасоны, какие увидишь только в журналах мод, и даже обычная одежда на ней выглядела незаурядной благодаря всяческим деталям: белые перчатки были не чисто белые, но с узкими черными полосками и рядом крохотных черных кнопок на запястье. Соломенные шляпки были отнюдь не желтые, но одна розовая, а другая персиковая, и обе украшены не только лентой, но еще и вуалеткой. Плюс тюрбаны с перьями! В своих узких юбках она почему-то не семенила в манере других женщин, и Брайди долго гадала, как ей это удается, пока во время стирки не разглядела скрытые складки, обеспечивавшие свободную поступь.

* * *

Мадам Брассар занималась новой гимнастикой под названием «йога». Об этом Брайди узнала совершенно случайно.

С тех пор как мистер Холлингворт научил ее плавать, утром она просыпалась по звону колокола на Матери печалей и (если не было срочных дел) травянистой тропкой шла к озеру. Брайди наслаждалась прелестью утреннего покоя, рассветной дымкой и прохладой воды, дарившей не только свежесть, но и уединение – в этот час даже рыбаки еще не выезжали в своих лодках.

Частенько она брала с собою корзинку и на обратном пути набирала ягод, которые подавала к завтраку либо оставляла Нетти на джем.

Однажды утром на полпути к озеру ее вдруг окликнули. Брайди испуганно огляделась. Обычно свидетелями ее ранних прогулок были только кролики, олени и голубая цапля, устроившаяся на каменной ограде.

«Брайди!» – послышалось снова, и на неприметной опушке за кустами ежевики она разглядела мадам Брассар. Француженка, одетая лишь в странное черное трико, оставлявшее открытыми плечи и ноги ниже колен, стояла на расстеленном полотенце. Лоб ее перехватывала широкая шелковая лента. Цветастые туфельки облегали ступни, будто носки. На голых руках играли пятна солнечного света, пробивавшегося сквозь листву. Брайди смутилась, словно застала мадам в ванне.

– Я делаю упражнения, – сказала француженка. Брайди глянула по сторонам, удостоверяясь в отсутствии других зрителей конфузной сцены. – Гимнастика йога! Я обучилась ей в Индии. Она сохраняет молодость. Еще, говорят, дает просветление. – Мадам усмехнулась. – В этом я, правда, сомневаюсь. Не желаешь присоединиться?

Мадам Брассар согнулась в поясе и раскинула руки, словно изображая аэроплан.

– Нет, спасибо. – Брайди плотнее запахнула халат и поспешила обратно к дому. С той поры она отказалась от утренних купаний, опасаясь вновь столкнуться с заморской гимнастикой.

Или вот как еще чудила мадам: посылала в Париж открытки, адресованные ее собаке! Пса по кличке Пабло она называла своим обожаемым сыночком и писала, как тяжело ей оставлять его под чужим приглядом на время ее отлучек. По дороге на почту Брайди читала эти открытки, упражняясь во французском. Угрызения совести ее не мучили, поскольку послания, адресованные всего-навсего собаке, были без конвертов. Вероятно, мадам думала, что Брайди не сможет их прочесть, но ей пригодились весьма оригинальные уроки сестры Жозефины: монахиня расхаживала по классу и без конца повторяла J’entre dans la classe, je trouve le livre, пока ученицы не начинали различать слова, поначалу казавшиеся абракадаброй, и лишь тогда разрешала открыть учебники.

Мадам посылала открытки с видами местных достопримечательностей: озера, школы Троубридж, Мэйн-стрит с ее живописными магазинами и старыми зданиями. Что самое трогательное, красивым витиеватым почерком она ярко подавала детали, наверняка интересные собаке: деревья, ландшафт и зверушки, за которыми можно погоняться, – сурки, кролики, суслики.

Брайди вдруг подумала, что нечто подобное стало бы утешением для нее самой. Она могла бы писать Тому и малышу, и пусть никогда не отправит свои послания, хоть на секунду возникало бы ощущение, что разлука с любимыми лишь временная. Однако в аптеке, перебирая цветные открытки, она поняла, что не заставит себя потратить даже цент на такую легкомысленную затею.

* * *

И только Нетти не приняла мадам. Ее раздражало, как француженка ест, – мол, сил нет смотреть, как она всё обкусывает по краям, до конца ничего не доедая. Кроме того, мадам никогда не просила добавки даже фирменных блюд Нетти вроде запеченных устриц или картофельного пудинга, которые все другие едоки нахваливали, уплетая за обе щеки.

* * *

Через две недели после приезда мадам Брассар разразилась гроза, положившая конец жаре. Ветви тюльпанового дерева бились в окна всех трех этажей, ветер уносил всё не закрепленное и даже разломал стенку сарая.

Зной сгинул, но мадам Брассар осталась. Вдруг понадобились ее услуги. Холлингвуд ожидал гостя, еще необычнее француженки.

* * *

Президент Соединенных Штатов собирался посетить Веллингтон! Мистер Тафт покидал свой загородный дом в Беверли, Массачусетс, и отправлялся в поездку по стране. Местный республиканский комитет, в который входил мистер Холлингворт, созвал специальное совещание, чтобы решить, кто из горожан выступит в роли гостеприимного хозяина. Многие члены и советники комитета выставили свои кандидатуры (выступление Альмы Портер, матушки Эдмунда, было самым громогласным), мотивируя это исторической значимостью их жилищ: в доме одного квартировал полковник из бригады Итана Аллена, двор другого затеняли вязы, посаженные бойцами Революционного полка, особняк третьего стоял на месте судьбоносной битвы, пусть не упомянутой в учебниках истории. Рассматривался вариант «Черного оленя», самой старой в стране гостиницы, вполне оборудованной для приема высоких гостей, однако обстоятельство, что самым знатным ее постояльцем был Бенедикт Арнольд, могло быть расценено как пощечина Тафту, в чьем патриотизме частенько сомневались демократы.

На совещании Бенджамин Холлингворт отмолчался, но вопреки, а может, благодаря этому его дом сочли наиболее подходящим для размещения президента. Во-первых, особняк построил республиканец, губернатор Коннектикута, во-вторых, имелась, так сказать, связь однокашников. Три поколения Холлингвортов учились в Йельском университете, который окончил и Тафт – первый его выпускник, ставший президентом. Бенно этим гордился, однако представлял презрительные ухмылки одноклассников, поступивших в Гарвард – альма-матер уже двадцати семи президентов.

И тут как нельзя кстати оказалась профессия мадам Брассар. Ей поручили подготовить Холлингвуд к приему выдающегося гостя, какого еще не бывало в его стенах. Из «Виктории» доставили сундук мадам, и дом начал преображаться. Первостепенное внимание уделялось Желтой комнате, где стояла самая большая в доме кровать – деталь немаловажная, поскольку Тафт был самым тучным из американских президентов. Брайди видела его фотографии в журналах. Ему подошли бы растянутые от стены до стены рекламные брюки в универмаге Кэррингтона. Интересно, уберет ли их хозяин из уважения к гостю?

– Жалюзи надо закрыть гардинами, дабы утренний свет не резал глаза, – сказала мадам Брассар, до сей поры занимавшая Желтую комнату. Однажды Брайди заправляла кровать и на тумбочке обнаружила черную шелковую маску. Теперь ее предназначение прояснилось.

Чтобы стачать гардины из ткани, хранившейся у мадам в сундуке, наняли швею. Брайди предложила свои услуги, но мадам Брассар ответила, что для работы с гобеленом, сотканным в уединении испанского замка, требуется профессионал. Для окон в библиотеке были также заказаны гардины с обилием фестонов, сборок и доселе неведомым Холлингвуду ламбрекеном – хитроумным изобретением, скрывавшим карниз и неприглядные складки задернутых штор. Идею подали ночи, проведенные мадам в средневековых замках.

Брайди и Нетти ломали головы, чем президента кормить на завтрак. В доме он проведет только ночь, отобедает и отужинает в другом месте (что позволяло облегченно выдохнуть, хоть вместе с тем обижало).

Но однажды утром в кухню влетела Ханна с известием, что президент не приедет:

– Он посетит Стокбридж и остановится в гостинице «Красный лев».

Подражая мадам, теперь она укладывала волосы в замысловатую прическу, что для шестнадцатилетней девушки было, пожалуй, слишком вычурно.

– Почему? – спросила Брайди.

Ханна не знала, но за завтраком всё разъяснил мистер Холлингворт:

– Гостиницей владеет дядя сенатора, которому обещан вечер по сбору средств в его поддержку.

Выходит, отец Брайди был прав, когда в давнем разговоре у камелька сказал: политики одним миром мазаны, что в хваленой Америке, что у нас.

* * *

Однако мадам Брассар осталась и продолжила новую отделку дома: на мебель шились чехлы из тканевых запасов ее сундука, ковры перемещались из одной комнаты в другую, дабы прикрыть «чересчур агрессивный» узор паркета.

Мистер Холлингворт на удивление легко воспринимал перемены в доме, где годами ничего не менялось. Но однажды вечером всё разъяснилось.

Из окна своей комнатки под крышей Брайди, любуясь восходящей луной, в беседке разглядела силуэты хозяина и мадам Брассар. Мистер Холлингворт стоял и смотрел на озеро. Француженка встала со скамьи, взяла его под руку, и они замерли, глядя на темную воду, мерцавшую под лунным светом.

В другой раз Брайди принесла выглаженное постельное белье в Желтую комнату, после несостоявшегося визита президента вновь занятую мадам Брассар, и тотчас заметила, что в постели не спали, хоть простыни были умышленно сбиты. Однако на своем веку она перестелила столько постелей, что ее не обманешь. А в спальне мистера Холлингворта обнаружились светлые волоски на подушке.

Брайди даже удивилась, что сия новость породила в ней не осуждение, но радость. Протестант мистер Холлингворт не ведал о смертном грехе. А душу падшей католички мадам Брассар сильнее, наверное, уже не осквернить.

Брайди их не укоряла, поскольку сама совершила тот же грех. Вместе с Томом покидая Ирландию, она перешла Рубикон, но осознала это уже на борту корабля.

* * *

Порой Брайди задавалась вопросом, захочет ли она вновь испытать подобное счастье. Со смерти Тома прошло уже три года. Но он незримо присутствовал в ее жизни, как будто поделенной надвое: реальная – без него и воображаемая – с ним. Брайди представляла, как они жили бы в сторожке, которую сейчас занимал Оскар. Том мог бы получить его место и служить шофером. И жили бы они в милой комнатке на втором этаже, а не в той захудалой каморке на задах, где обитал Оскар. Брайди ее видела, когда во время его отпуска ей велели сделать там уборку.

Оскар. Каждое воскресенье он пешком сопровождал ее в церковь и обратно, поскольку Брайди отказалась ездить с ним в машине. Она отговорилась полезностью ходьбы, но истинная причина была в том, что ей не хотелось оставаться наедине с мужчиной в замкнутом пространстве.

Хоть по национальности немец, в чем-то Оскар ужасно напоминал Тома: такие же широкие плечи, такой же выразительный взгляд. В детстве он тоже был церковным служкой. И тоже любил мастерить. Он тоже увлекался часами, но, в отличие от Тома, умел их разобрать, а потом собрать. В комнате Брайди не было часов, пока Оскар не нашел в подвале и не починил старые ходики. В ответ на благодарность он легонько поцеловал Брайди в щеку, от чего в ней что-то шевельнулось. Она стала замечать, насколько Оскар хорош собой: светлые волосы, густые и вьющиеся, рельефный профиль, отменно читавшийся, когда его обладатель поворачивался к пассажиру на заднем сиденье.

Иногда, думая о Томе, Брайди вспоминала слова и поступки Оскара, и эта нечаянная измена наполняла ее страхом, что она не сумеет сдержать обещания, данного ее телом, нарушит обет, позволявший считать себя женой, которая в любых обстоятельствах обязана хранить верность мужу.