Всё вышесказанное относится и к литературному произведению.

Душа книги либо сразу являет себя – вылупляется, вырастает, вытанцовывается… согласно удачной генетике замысла, так что ты плывёшь в ней, чувствуя живые токи и живое тепло произведения, – либо эта душа молчит. В этом случае можно, конечно, работать над фразой, менять чередование эпизодов, прояснять сюжетные функции героев… Но все эти, так сказать, спасательные ремонтные работы не имеют отношения к душе романа. А у тебя, у автора (точно как у родителя с ребёнком), либо есть с этой душой внутренняя связь, либо нет.

История литературы замалчивает множество неудавшихся детей, погребённых в писательских архивах. Мне всегда странно, когда после смерти писателя, пусть и выдающегося, литературоведы-исследователи или, что совсем недопустимо, наследники (которым положено служить церберами при входе в погребальное святилище писателя), выволакивают на свет божий и победоносно публикуют незавершённую повестушку, пролежавшую в нижнем ящике стола сорок семь лет.

А что, писатель не знал, что она там лежит? Знал, но не достал её даже тогда, когда его литературная звезда сияла во всю мощь и он мог опубликовать уже всё, до последней страницы своей записной книжки. Значит, он давно оплакал эту бездыханную стопку листов, да и забыл уничтожить, или держал как напоминание себе – о серьёзной и поучительной неудаче. Вот и оставьте её в покое там, где она лежит. Она не окликнет вас, она знает своё место.

Напротив, живая душа удавшегося романа – та, что от каждого прочтения меняет настроение и выражение лица, – всегда властно жаждет внимания, продолжает обрастать всё новыми качествами и смыслами и всегда кажется обновлённой!

Является она по-разному, как и любовь: иногда настигает с первого взгляда, а порой окликает тебя со страницы давней записной книжки – точно так, как после пятилетнего знакомства на какой-то случайной вечеринке двое сталкиваются в прихожей у вешалки, встречаются глазами… и уже невозможно отвернуться. И так же, как любовь, влечение к новой книге имеет множество обликов, ибо многое происходит на долгом пути написания романа. На этом отрезке сосредоточена целая жизнь, пусть даже короткая. С каждой книгой писатель снова и снова проживает целую жизнь. Это возрождение Осириса, чья корона и священная ладья недаром сплетены из стеблей папируса; это живительный источник подлинного и глубокого счастья.

Много лет я тщетно пытаюсь нащупать ту пусковую кнопку, момент зачатия идеи, миг зарождения души романа. Ведь с окончанием книги миг этот отдаляется в памяти, и тогда кажется, что самый первый промельк мысли, то летучее озарение было неким следствием, а я раньше, раньше уже знала, раньше чувствовала…

Может, оно и верно, что главные идеи главных книг – тот самый букет качеств, ДНК романа – писателю кто-то вкладывает в сознание и память ещё до его рождения?