Вопреки известному утверждению Малларме «Мир существует, чтобы войти в книгу» – я считаю, что мир, в котором мы проживаем свои дни и годы, существует сам по себе, а книги помещаются на неких полках в совсем другой, параллельной вселенной. Даже если какие-то персонажи повстречались вам в вашем детстве, юности, на службе в армии, в собственной лаборатории, в спортивном лагере, в тюремной камере или в соседнем гастрономе, – они перестают принадлежать обыденному миру в ту минуту, как ими завладевает воображение писателя. Как только персонажи подвергаются этому мощному реагенту, они, боюсь это вымолвить, – растворяются в нём и переходят в совершенно иные сферы обитания.

Но тут мы должны объясниться.

На протяжении моей долгой писательской дороги мне встречались самые разные попутчики: и буквальные, в поездах, самолётах, в ресторанах и забегаловках многих стран, на случайных скамейках в парках, и другие попутчики, которых я называю так потому, что на протяжении месяцев или даже лет они шли со мной от письма к письму, от страницы к странице новой книги, над которой я работала. Это самоотверженные читатели, от всей души предложившие мне «историю дедушки». Они добросердечны и наивны, и, делясь некой семейной «историей», ещё не понимают, во что вляпываются, в чьи страшные лапы передаёт их жестокосердая судьба. Их так легко спугнуть!

И потому раскручивать их детскую память надо постепенно и осторожно, приучая к ежедневному моему присутствию – в электронной почте. Есть такие, кто устаёт и отпадает, потерявшись в закоулках памяти или испугавшись того, что могут там обнаружить. Но считаные способны устоять. Способны за день ответить мне на восемь писем, не вдаваясь в размышления – зачем, собственно, мне знать, как выглядела уборная на задах огорода его деревенской бабки. Да и в этом тоже они разные, мои попутчики. Один напишет: «А что, уборная как уборная, деревянная». А другой благодарно застрочит: «Ой, спасибо, что спросили, я о ней лет сорок не вспоминал! Это была такая будка, с выпиленным сердечком. Вокруг – кусты сирени, и по весне этот дворец приобретал романтический вид, распространяя довольно противоречивый запах. А ещё дед внутри повесил колокол, именно, не колокольчик, а рынду со списанного корабля. Та висела над головой очень угрожающе, и если в уборной заседал кто-то из домашних, то, услышав шаги на тропинке, он хватал верёвку, и… по окрестным дворам плыли такие церковные гулы, такой благоговейный звон, хоть молись и крестись со спущенными штанами…»

(Этот деревенский нужник я придумала сейчас, пока пишу эти строки, но подобные внезапные воспоминания постоянно встречаются и сильно радуют меня в письмах моих незнакомых друзей.)

Словом, очень часто я получаю письма с предложением «написать о нашей семье».

Как правило, отказываюсь. Во-первых, писатель и сам может придумать любую семью на отрезке любого времени, у него профессия такая – сочинять. Во-вторых, на своей собственной семье он может построить не только цикл рассказов, как это сделал, например, Сергей Довлатов, а выстроить сложную и разветвлённую писательскую судьбу и даже личную философию, как это сделал Фазиль Искандер, пустив в переплавку и перековку всех родственников, включая дальних дядьёв. Все они пригодились и в дело пошли – даже если не существовали на свете или существовали совсем не так, как мы это себе представляем.

И, в-третьих, предприятие это опасное.

Как правило, наследники и «податели сего интересного материала» внутренне нацелены на его увековечение в том виде, в каком этот материал, эти судьбы были сохранены в бумагах и памяти внуков и правнуков. Ведь если всё это хозяйство, оставшись неприкосновенным, выйдет большим тиражом в настоящей книге известного писателя, то о дедушке Владимире Кондратьиче прочтёт чёртова пропасть людей!

Писатель же, пусть и заинтересовавшись какими-то остросюжетными завитками в биографии некоего забавного старичка, никогда не может гарантировать их сохранность в сюжете своей книги. Литературный текст живёт по своим законам, воображение писателя витает там, куда ветер задует. В результате по выходе книги у наследников случаются настоящие потрясения. «Но такого не было!!! – пишут они, получив книгу с дарственной-благодарственной надписью. – Моя бабушка Севилья Родионовна родилась не во Львове, а в Краснодаре! У неё не было внебрачного сына, была дочь, моя мама, и она НЕ умерла в три годика, а иначе как бы я родился!»

И так далее… Вопль и ужас, растерянность, и обида, и чувство глубокой утраты; возможен судебный иск.

И потому, даже заинтересовавшись чем-то в биографии чьего-то деда-прадеда, я в первую очередь пишу длинное отрезвляющее письмо, в котором не особо церемонюсь со словами и представлениями моего корреспондента обо мне и о писательском ремесле в целом.

«Если у Вас установка на точное воспроизведение истории семьи, Вам стоит обратиться к добросовестному журналисту, ибо я ничем не смогу помочь: я – гангстер, мародёр и сволочь, и никогда не знаю, сколько лет в моих записных книжках, в файлах «запаса» будут лежать те или иные события или судьбы, пока не найдут себе по росту рассказ, или повесть, или просто небольшой эпизод в романе. А если и найдут, то, вполне возможно, вы маму родную не узнаете. Вы можете ничего не узнать, кроме того нужника в волнах сирени, издающего романтическую вонь и церковный гул по окрестным огородам».

После подобного предупреждения мои потенциальные дарители и поставщики сирени, колоколов и замечательных семейных историй испуганно умолкают. И лишь немногие говорят мне: «Берите и делайте с этим, что хотите».

Это настоящие книгочеи, подлинные ценители прозы, понимающие, что такое литературный текст, как мучительно трудно и в то же время пугливо невзначай он вырастает, какие неожиданные побеги даёт и какие странные рощи шумят после посева «реальных фактов».

«Берите и делайте с этим, что хотите…» – говорит он или она, не подозревая, что с этими словами вручают мне больше, чем историю, больше, чем сюжет, больше, чем судьбы близких.

Они вручают мне Душу романа…