Порой заглянешь в книгу, написанную тобой лет сорок назад, и такое чувство возникает, что с этим автором ты даже не знакома. Тут главное – не заглядывать, не сравнивать, пресечь в себе любые поползновения подправить, «слегка пройтись по тексту» (типа это поздняя редакция). Чушь! Все наши ошибки, нелепости, суетность и борзость молодого дарования – суть драгоценный груз жизни и опыта. Переделывание книг – занятие бесчестное. То, что я написала в возрасте двадцати пяти лет, принадлежит перу совсем другого человека – другие мысли, другие ожидания, другой градус душевных передряг. Зачем мне уничтожать или исправлять себя такую, какой я была много лет назад? Всё это моя жизнь в логическом развитии чувств, причин и следствий… И боже упаси обращать своё ухо к «мнению читателя», «реакции публики». Перед публикой заискивать вообще не следует. Это такой зверь, которого надо гипнотизировать. Публика всегда чувствует – тореадор ты ещё или уже загнанный бык.

Писательство – это доля. Лоренс Даррелл говорил, что писать книги так же страшно, как спать одному в заброшенном доме. Никто за тебя не напишет тот самый диалог, который вчера вышел из рук вон плохо, из-за чего ты ночь не спала. А самое страшное время – час Петуха, предрассветная пытка. В философии иудаизма есть понятие Суда и Милосердия, на которых зиждется мир. Суд и Милосердие обеспечивают равновесие этого мира. И лишь ненадолго, перед рассветом Милосердие покидает нас, просто отводит взгляд от ничтожного человечества, и всеми нашими грехами, преступлениями, ненаписанными страницами и жалким тщеславием занимается Суд.

Часика, значит, в четыре, в тяжкое время Суда – ещё темно, мир качается, не в силах подняться из-за своих грехов и своей вековой усталости, как бы раздумывая, – а на черта вообще затевать этот новый день, когда ясно, что будет он таким же паршивым, как минувший. И вот тут тебе становится совершенно очевидно: всё, что ты написала в своей ничтожной жизни, – жалкое дерьмо; работа, которую ты оставила вчера на столе, – катастрофическая ошибка; и всё, что ты задумала, весь сюжет с выстроенными линиями – просто недоразумение. С чего ты решила, что способна осилить роман на эту тему?! С чего ты вообще решила, что способна написать что-то стоящее?!

Это ощущение грандиозного провала сопровождает писателя с завидным постоянством. А с годами обрастаешь долгом – бесконечными обязанностями перед семьёй. Стареют родители, рождаются внуки. Твоя собственная работа «утяжеляется» – замыслы усложняются, взыскательное профессиональное чутьё требует более тщательной выделки текста: так кожевенные мастера одними кончиками пальцев на ощупь определяют качество выделки тонких кожаных изделий. А передышки становятся всё короче. Тогда лучше всего свалить из родного привычного обиталища, из собственной жизни – дней на пять, не больше: другие города, другие деревья, другие лица и воздух – вот что омывает жизнь писателя, что протирает стёкла окуляров. И даёт – если не минуты счастья, то глоток воздуха, благословенную передышку.

Боюсь, умному человеку в современном мире сложно чувствовать себя счастливым. Для счастья нужно много места, воздух нужен, простор. Главным образом, внутренний простор и тишина. Мы же слишком много поклажи проносим на себе изо дня в день. Слишком большой объём контактов, слишком много информации, слишком много соприкосновений с другими людьми. А наблюдения внимательного глаза за человеческими судьбами, характерами и поступками не добавляют особого оптимизма. Не говоря уж о такой хрупкой и пугливой птичке, как счастье…

Впрочем, бывают у писателя и счастливые дни.