Кажется, у Борхеса есть интересная мысль о том, что неудивительно, когда литература подражает жизни, но поистине непостижимо, когда жизнь подражает литературе.

Между тем любой писатель частенько сталкивается с подобным явлением.

Пока работала над романом «Синдром Петрушки», меня вполне объяснимо сопровождала целая компания разных кукол: марионеток, перчаточных, тростевых, верховых и низовых… Я засыпала и просыпалась с куклами, я жила в этой необъятной вселенной, уходящей корнями в глубокую древность, с небом, вечно открытым любому мифу.

И вот роман был написан и вышел в свет. А я, помимо обычной усталости от многомесячной работы, чувствовала ещё и не совсем обычную усталость – эмоциональную, нервную, психическую – словно меня много дней и ночей кружил по болотам какой-то леший. И вот наконец я выбралась, выкарабкалась, вытянула ноги из трясины, очнулась от вязкого сна.

Книга вышла и поступила в магазины, а меня, как обычно, попросили приехать, представить публике новый роман, показаться в Москве и Питере…

Вообще, я счастливый писатель: избалована вниманием и приязнью читателей. Они ждут мои новые книги и от душевной полноты часто дарят какие-то милые вещи, от которых я не могу отказаться, не обидев человека: набор открыток, книги о родных городах, шарфы, косыночки, бусы и браслеты собственного изготовления. Художники дарят пейзажи в рамках, фотографы – красивые виды и интерьеры. Особенно часто мне почему-то дарят вязаные тёплые носки – видимо, израильский климат им представляется суровым. Я никогда не отказываюсь – понимаю, что человеком движет любовь к тому, что я пишу, и желание поделиться душевным теплом. А может, нравится мысль, что, натянув носки, я вспомню именно то своё выступление в Зеленограде.

С началом работы над «Петрушкой» мне стали дарить куклы.

Порой казалось, что те приходят ко мне сами, появляясь из ниоткуда. Бывало, выхожу после антракта на сцену ко второму отделению, – а на столе у меня стоит или сидит какая-нибудь тётя Федора в кокошнике или тётя Маня в клетчатом переднике. Будто явилась сама и предъявляет на меня права. Я со сцены взывала к авторам, но те не всегда отзывались – бывает, люди стесняются.

А когда роман вышел, на меня двинулась целая армия ангелов.

Первого подарили в издательстве: редакционного ангела в очках, с крылышками за плечами, длинноногого, в полосатой рубашечке. Это был такой женский ангел с крендельками-косичками на ушах, с большой увесистой попой – она ведь редактор, много сидит-работает над книгами. В большом кармане её модных брючек сидел роман «Синдром Петрушки» размером со спичечный коробок.

На вечере в Высшей школе экономики на край стола мне прыгнул ещё один ангел. Этот был потешный: маленькая фигурка из папье-маше, облачённая в синюю, как небо, мантию, по которой плыли кудрявые облака. У него была наивная рожица и волосы цвета волос моей героини – пунцовые, а крылышки уютные такие, круглые, как медвежьи ушки…

Затем на выступлении в Питере ко мне слетелись ещё двое: деревянный, дующий в трубу, и матерчатый, с остренькими такими крыльями, больше похожий на домового.

А последнего ангела мы купили в одной арт-галерее, гуляя по Питеру с моим редактором Надей Холодовой. Забрели туда напоследок, перед тем как собрать чемоданы и ехать на вокзал. Я переступила порог и сразу увидела: он (или она?) летел прямо на меня – босой белый ангел-отрок, кудри льняные, белые одежды, лицо неописуемой блаженной красоты, а крылья густые-перистые. Настоящие!

«Надя, – говорю, – могу ли я его не купить, если он летит прямо на моё плечо?»

«Дурой будете, если не купите», – отозвалась Надя.

Стала я деньги собирать по карманам – рубли, то есть. Назавтра я улетала, рубли мне в Иерусалиме без надобности, я надеялась, что их хватит – неохота было обменник искать. А стоил мой ангел пару тысяч, если не ошибаюсь, плюс – вот это я хорошо запомнила – хвостик этот: четыреста шестьдесят рублей. Все карманы обшарила, всё повытаскивала.

«Представьте, Надь: как раз остались у меня эти две тыщи и… надо же – четыреста, но пять-де-сят».

«Я вам добавлю десятку», – говорит Надя и лезет в сумку за кошельком. И тут я нащупала в перчатке что-то твёрдое.

«Стойте-ка!» Вытряхиваю – недостающая десятка!

Тут даже продавщица восхитилась:

«Ну надо же, копеечка в копеечку! Как по заказу!»

Дома, разбирая чемодан, я вытащила моего босого Ангела-отрока, расправила его белые одежды, мягкие льняные волосы разгладила… Куда ж мне тебя посадить, милый ты мой?

Вдруг за шиворотом его рясы нащупала и вытянула привязанную за нитку крошечную такую картонную створку. А в ней мелко-мелко – попробуй разбери без очков! – вот что было написано:

И все мои ангелы доныне со мной – стоят, висят, летят, сидят… по всему дому. И карточка та, Лидии Мессинг, у меня хранится, как и многое другое. Я вообще собираю разную памятную мелочовку и всегда готова ринуться в развалы прошлого, где среди потёртых кошельков, старых ламп и продавленных кресел бродят тени и судьбы позабытых людей, жаждущих воплотиться в литературных героев.

Иногда представляю себя сидящей на высоченном холме собранного хлама – великую старьёвщицу собственной жизни.

Ну что ж: мне по профессии невозможно оставаться «закрытой» для какой-либо темы. Это расточительно и неразумно; никогда не стоит перекрывать приток воздуха в закостенелую форму «реалистического» сюжета. Даже если от этого сквознячка попахивает серой. И потому я готова слушать любого безумца, любого гадателя, медиума, астролога и звездочёта, толкователя снов, вдохновителя новых крестовых походов, сочинителя новых евангелий – пусть это не более чем евангелие от таксиста.