В воскресенье, 6 декабря 1942 года, Андреас, дрожа, остановился перед дверью Евы. Ему предоставили увольнительную на трое суток, чтобы уладить вопросы, связанные со смертью брата, однако посетить богослужение в то утро он так и не решился. Единственным, кого Андреас навестил в Вайнхаузене, был Ганс Бибер. Открыв ему свою душу, он после беседы с мудрым другом решился поговорить с Евой. Когда на снег легли длинные вечерние тени, Андреас подошел к дому, который когда-то называл своим. Закрыв глаза, он вознес тихую молитву.

Короткое армейское расследование не усмотрело в действиях Андреаса состава преступления, но это не могло успокоить его совесть. Умудренный жизнью Бибер убеждал Андреаса, что в сложившихся обстоятельствах он не мог не выстрелить. Это не было убийством по злому умыслу. В тот момент решался вопрос жизни и смерти, и рационально взвешивать мотивы в подобных ситуациях невозможно. Ганс доказывал, что Андреасу следовало бы оценивать всю свою жизнь, а не один лишь эпизод, в котором все решалось спонтанно. Старик уговаривал молодого солдата не судить себя слишком строго. Благодаря его словам, Андреас набрался смелости навестить Еву. Но что она скажет, когда узнает правду?

Инстинктивно поправив свою шинель и фуражку, Андреас постучал. Услышав за дверью приближающиеся шаги, он нервно переступил с ноги на ногу. Ева открыла дверь.

— О! — вздрогнула она, совсем не ожидая увидеть Андреаса. Он снял фуражку.

— Можно войти?

— Да, конечно. — Впустив Андреаса в дом, Ева приветственно протянула ему руку. Его прикосновение внезапно вернуло ее к жизни. Оцепенение, охватившее Еву в тот день, когда она узнала о смерти Вольфа, вдруг бесследно улетучилось. В ее опустошенной душе вновь начали оживать чувства. Еве стало необычайно легко. Ведя Андреаса в гостиную, ей казалось, что у нее за плечами выросли крылья.

— Я сейчас что-нибудь быстренько приготовлю, — сказала Ева, предложив гостю присесть.

— Не надо. Я не голоден и…

— Не хочу ничего слышать, — перебила Андреаса Ева. На ее раскрасневшемся лице сияла радостная улыбка. — Я буду через минуту.

Прислушиваясь, как Ева на кухне хлопает дверцами шкафов и звенит столовым серебром, Андреас нервно ерзал на своем стуле. В попытке взять себя в руки, он начал рассматривать обстановку. В гостиной многое осталось по-старому, напоминая об отце, однако везде чувствовалась рука Вольфа Андреаса охватил страх. Он начал нервно мять свою фуражку. Закрыв глаза, Андреас сделал глубокий вдох, призывая на помощь живущего в нем солдата, но, услышав приближающиеся шаги Евы, тут же начал гнать от себя это второе «я».

Ева вошла с подносом в руках, на котором стояли фарфоровые блюдца и небольшой торт.

— Сейчас сварится кофе. Конечно, суррогатный. — Она суетливо выставила содержимое подноса на стол. — Я хочу тебе кое-что показать. Подожди…

— Послушай…

Но Ева уже убежала. Ее переполняли эмоции, из-за чего сердце бешено колотилось. Через пару минут она вернулась, неся в руках какой-то прямоугольный предмет, завернутый в покрывало. Развернув сверток, Ева показала Андреасу репродукцию его любимой картины «Человек над морем облаков».

— Я решила сохранить ее, — сказала она.

Андреас, встав, взял картину обеими руками. К его горлу подступил комок. От нахлынувших воспоминаний он был готов расплакаться, но особенно Андреаса тронуло то, что Ева позаботилась сберечь эту репродукцию ради него.

— О, Ева, я…

— Как ты считаешь: здесь изображен восход или закат?

Теперь Андреас знал ответ. Его вера в светлое будущее по. колебалась. Он видел кровавую бойню в степях России, он перестал доверять Фюреру, он чувствовал близость поражения под Сталинградом… Солнце над новым Рейхом быстро опускалось за горизонт. Печально улыбнувшись, Андреас опустил картину.

— Ева…

— Подожди минутку.

Выскочив на кухню, Ева налила кофе в серебряный кофейник. Ее лицо пылало от смущения. На ней была траурная одежда, но она совсем не чувствовала себя вдовой. Особенно сейчас. По сути, Ева была даже счастлива, что Вольф погиб. Мысль об этом обрушилась на нее, как холодный душ. Ева почувствовала, как ее опять обвивает змея стыда, шепча слова осуждения. Ей стало трудно дышать.

Но тут, вспомнив о Германе, она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Затем, вытерев руки о кухонное полотенце, она поправила прическу. Настроившись, Ева вышла в гостиную и налила кофе в чашку Андреаса.

Терпеливо дождавшись, пока будут наполнены обе чашки, он прикоснулся к руке Евы.

— Послушай, присядь на минуту.

Ева подчинилась. Только сейчас она заметила, насколько побледнел и похудел Андреас. В его красивых глазах уже не было былого блеска. Казалось, что глубокие водоемы его чувствительной души пересохли, оставив лишь голое, потрескавшееся дно. Сердце Евы сочувственно сжалось. Она могла только представить, через что пришлось пройти Андреасу. Он вдруг показался ей хрупким и уязвимым, и Еве сильно захотелось обнять его.

Андреас, облизав губы, глубоко вздохнул.

— Ева, я очень сожалею о случившемся с Вольфом.

Ева кивнула.

— Спасибо. — По нерешительному голосу Андреаса, она поняла, что есть что-то еще.

— Я слышал, что твой отец провел очень трогательную похоронную церемонию. Извини, что не пришел на нее.

Ева кивнула, ожидая продолжения. Андреас потупился в пол.

— Ева, я хочу тебе кое-что объяснить.

Она заметила, что щека Андреаса задергалась в нервном тике. Такого она за ним никогда раньше не замечала. Его подбородок дрожал.

— Андреас, что случилось?

— Я… Ты должна кое-что знать…

Ева вдруг почувствовала, что не хочет, чтобы Андреас продолжал. Прикусив нижнюю губу, она беспокойно поерзала на своем стуле.

— Ева… Дело в том, что… Это я убил Вольфа.

Эти слова сорвались с его губ, как камни. Тиканье часов над камином вдруг стало громким, как удары молотка по наковальне.

«О Боже!» Услышанное пронзило Еву, как молнией. У нее внутри все сжалось, а горло сдавил спазм. В ее ушах шумело, а окружающий мир вдруг стал холодным и чужим.

Андреасу показалось, что он ожидает ответа целую вечность. «Почему Ева молчит?» Он отчаянно нуждался в ее мягком слове или понимающем прикосновении, но Ева, подавленная вихрем эмоций, словно окаменела. Андреас больше не мог выносить этой тишины. Отчаянно надеясь на понимание Евы, он, запинаясь и тщательно подбирая слова, описал обстоятельства смерти Вольфа, стараясь не слишком сильно возлагать вину на брата и не слишком рьяно защищать себя. Андреас просто хотел рассказать правду, как она есть.

Смущенная и потрясенная услышанным, Ева встала.

— Знаешь… Мне нужно прийти в себя, — сдавленно сказала она. — Тебе лучше уйти.

— Но…

— Прошу тебя. Мне нужно побыть одной.

Ева, отойдя к дальней стене, отвернулась. Андреас встал. Его пальцы беспокойно теребили фуражку. Ева чувствовала на себе его взгляд.

— Прошу тебя, не смотри на меня так. Что я, по-твоему, должна сказать? И что должна чувствовать? — Ева резко развернулась. — Я ненавидела Вольфа, но… Я… — Она начала метаться по комнате. — Мне просто нужно прийти в себя.

— Я только хотел сказать, что был вынужден так поступить. Он убил бы и меня, и тех женщин…

— Да как ты не понимаешь! — воскликнула Ева со слезами в голосе. — Все это — из-за меня! Все эти беды! Вольф — это моя ошибка. Это из-за меня погиб Герман, а теперь еще и ты…

По щекам Евы побежали слезы. Не договорив, она упала в кресло и, закрыв лицо руками, зарыдала.

* * *

Вечером, в понедельник 1 февраля 1943 года, ферма Ландесов дрожала от яростных ударов ветра. В доме было уныло и холодно. Письмо Понтера пришло в конце января — почти через месяц после того, как было написано. Однако еще неделей ранее Линди навестил Ричард Клемпнер, с прискорбием сообщив, что Гюнтер пропал без вести во время сражения 7 января. Скорее всего, он погиб где-то посреди мерзлых развалин Сталинграда. В своем офисе Ева узнала, что в тот день произошел жестокий штыковой бой, унесший жизни тысяч немецких солдат. В отчете так же было сказано, что доступ к телам убитых невозможен.

— В извещении написано, что Гюнтер пропал без вести, — сказала Линди, крепко обнимая Еву. — Я не верю, что он погиб. Он вернется. Вот увидишь. Сколько времени нужно на то, чтобы добраться сюда от Сталинграда?

— Я не знаю, — ответила Ева, гладя Линди по волосам. Она беспокоилась о подруге.

— Я буду ездить на вокзал каждый день. А этот психопат Гитлер пусть вечно горит в аду, — всхлипывала Линди. — Кому нужна была эта война, кроме него?

— Мама, как ты можешь так говорить о Фюрере? — удивленно спросила Линди ее шестилетняя дочь Ирина.

— Мама просто повторила чужие слова, — с тревогой в голосе произнесла Ева. — Иди лучше в свою комнату и поиграй с сестрами.

Дождавшись пока за Ириной закроется дверь, Ева повернулась к Линди.

— Тебе надо быть осторожнее в словах.

Линди, вытерев глаза, кивнула.

— Я знаю, но Гитлер послал моего Гюнтера на верную смерть. Говорят, от целой 6-й армии осталась лишь горстка счастливчиков. Ненавижу его, — прошипела Линди сквозь зубы.

Ева выключила радиоприемник. По всем каналам передавали траурную музыку в честь немецких героев, павших во время проигранной накануне битвы за Сталинград. Из почти 300.000 участвовавших в сражении солдат уцелело лишь 34.000. Остальные или погибли, или попали в плен и теперь, вне всякого сомнения, направлялись в Сибирь.

Подойдя к окну, Ева остановилась, глядя в темноту. Она набросила себе на плечи свитер.

— В офисе перешептываются, что восточный фронт трещит по швам. — Ева стиснула кулаки. — Русские сильно давят, но нашим во что бы то ни стало нужно удержаться.

— Я рада, что твой отец не стал проводить траурную службу по Гюнтеру, — сказала Линди.

— Он, как и все мы, надеется, что Гюнтер жив. Кроме того, ему есть о ком проводить траурные службы. Например, завтра — очередь Гери Шнайдера.

— Я слышала, Адольф сходит с ума от горя, — сказала Линди, вытирая глаза.

С улицы донесся звук подъехавшей машины. Ева и Линди прильнули к окну, пытаясь рассмотреть в темноте фигуру, направившуюся к парадной двери.

— Здравствуй, Линди, — раздался с порога голос Пауля Фолька. Его глаза были красными от слез. В руке он держал какое-то письмо.

— Господин пастор, заходите, — сказала Линди. — Мой свекор скоро приедет. Он повез в лагерь Ская. О! А вот, наверное, и он, — добавила Линди, услышав, что к сараю подъехал грузовик. — Я приготовлю вам кофе.

Войдя в прихожую, Пауль снял шляпу и пальто и отряхнул с брюк снег.

— Спасибо, но я хотел увидеться не с ним, — сказал он дрожащими губами. — Ева, наверное, мне не следовало приезжать сюда, но мне нужно было сегодня же встретиться с тобой.

— Что случилось? — тревожно встрепенулась Ева.

Смущенно взглянув на Линди, пастор передал дочери письмо. Сев на стул, он уставился в пол.

— Я только что его прочитал.

Присев, Ева быстро пробежала глазами листок.

— Как она могла!

Из глаз Пауля на дощатый пол капали слезы.

— Я знаю, что не был хорошим мужем, а со времени гибели Даниэля Герда была совсем опустошенной.

— И что? Это оправдание тому, чтобы развестись с тобой и выйти замуж за этого гестаповца? — Ева положила руку на ладонь отца. — Папа, мне так жаль…

— Она не переносила мою слабохарактерность…

Пастор не закончил фразу, потому что дом затрясся от взрыва. Ударная волна, вышибив окно на кухне, отбросила Линди к стене. Ева с отцом упали на пол. От расположенного недалеко от дома сарая в черное небо взметнулись языки пламени.

— Это самолет! — воскликнул Пауль. — Самолет упал!

Он вместе с Евой бросился к входной двери. Сарай был охвачен огнем.

— Смотри! — крикнула Ева. — Вон там!

Возле дальней стены пылающего сарая возвышался остов британского «Бофайтера».

— Летчики! — Оббегая горящие обломки, Пауль бросился к кабине пилота. Ева последовала за ним.

Один из летчиков был мертв, а второй пытался выбраться из кабины. Пауль, вскочив на сломанное от удара крыло, начал предпринимать отчаянные попытки высвободить пилота из ловушки перекошенного кресла. В этот момент с другого конца сарая раздался пронзительный крик Линди.

— На помощь! Помогите кто-нибудь!

Линди, прикрываясь рукой от жара, пыталась подобраться к стене огня, перекрывающей вход в сарай. Внутри охваченный ревущими языками пламени, как в гигантской печи, стоял грузовик, в кабине которого просматривались черные очертания пылающего трупа. Ева, оставив отца, бросилась к подруге.

— Линди, нет! Остановись! — Обхватив Линди руками, она пыталась оттащить подругу от сарая.

— Пусти меня! Пусти! Там папа! — кричала Линди, кашляя от удушливого дыма.

Раскаленный воздух обжигал лицо Евы. Она изо всех сил тащила назад подругу, которая не замечала ничего кроме неподвижного, обугленного тела своего свекра в самом центе огненного ада.

— Что ты делаешь! — кричала Ева. — Ты что, хочешь сгореть на глазах у своих дочерей?"

Наконец, она развернула оцепеневшую Линди к дому, и они вместе с перепуганными девочками вошли в кухню, куда Пауль только что затащил британского летчика. Англичанин был в сознании. Растянувшись на полу, он смотрел в потолок. Пилот был сильно изранен, но почти не обгорел.

— Принесите воду! — крикнул Пауль. — И бинты!

Налив в кружку воды, Ева приподняла голову летчика и поднесла кружку к его губам. Это был совсем молодой парень. Он с благодарностью посмотрел на Еву, и в этот момент она, придя в себя, отпрянула. Нахмурившись, она плеснула водой летчику в лицо.

— Из-за таких, как ты, гибнут невинные люди!

Через пятнадцать минут во двор в сопровождении пожарной машины быстро въехал армейский грузовик. Когда он остановился, из его кузова выпрыгнули четыре солдата, которые сразу же поспешили в дом. Среди них был военный врач. Быстро осмотрев англичанина, он начал обрабатывать летчику раны. Ева, упершись спиной в стену, наблюдала за его работой. Что-то в этом солдате напоминало ей Андреаса: возможно — его осанка и сильные плечи, а может — спокойное мужество на его лице…

Завершив перевязку кровоточащих ран англичанина, врач дал какие-то распоряжения остальным солдатам и повернулся к Еве.

— Позвольте обработать ваше лицо.

Ева послушно подчинилась. Прикосновения мужчины были ей приятны. Пока врач осторожно наносил ей на ожоги мазь, Ева изучала его лицо.

— Вот так… — сказал он, закрывая баночку с мазью. — Теперь у вас не будет никаких рубцов. Я оставлю вам мазь.

— Вы дислоцируетесь в Кобленце?

— Только на один день.

— Вот как… А потом?

— А потом нас отправят на фронт.

— В Россию?

Солдат угрюмо кивнул головой.

* * *

— Она только и говорит, что о дедушке и об убившем его англичанине, — прошептала Линди, кивнув головой в сторону теперь уже семилетней Ирины, которая в этот момент нарезала картофель в стоящую на плите сковороду. — Она стала очень нервной, и это меня сильно беспокоит. Закончив работу, девочка сердито стукнула ножом по доске. — Спасибо, Ирина. Ты молодец, — сказала Ева, подходя к окну.

Несколько парней из «Гитлерюгенд» вели к доильному станку небольшое стадо коров. Партия позаботилась о том, чтобы ферму отремонтировали и оснастили новым оборудованием. Конечно, в такое время в помощи нуждались все фермы Германии, однако большую часть расходов взял на себя Оскар Оффенбахер. Хозяйство Линди теперь состояло из десятка коров, двадцати свиней и сотни курей. За всем этим присматривали парни из «Гитлерюгенд» под руководством назначенного партией управляющего.

На поле, за усадьбой, на июльском ветерке колыхались налитые зерном, золотистые колосья пшеницы. В огороде Скай вместе с еще одним польским военнопленным пропалывал пышные овощные грядки.

Налив себе компот, Ева посмотрела на Линди, которая в этот момент что-то объясняла своим дочерям. Ей так хотелось иметь собственных детей. Ева подумала о Германе. К ее горлу подступил комок.

Ева закрыла глаза В ее памяти одна задругой проплывали картины прошлого: лицо Германа, выложенный плиткой пол в больнице Хадамара, злобный взгляд Вольфа… Сердце Евы начали сжимать тиски одиночества… Но тут она подумала об Андреасе, представив его смеющимся посреди виноградника. Ева улыбнулась.

Полтора месяца назад Бибер отругал ее за то, как она повелась с Андреасом, когда он признался в убийстве брата.

— Да, он любит тебя, но он не убивал Вольфа из-за этого. Тебе что, не хватает смелости противостать лжи сплетников? Твоему дедушке было бы стыдно за тебя.

И тогда Ева взорвалась. Придя в ярость, она начала кричать, обвиняя в своих бедах весь мир, пока, наконец, выбившись из сил, не перешла на слезные жалобы о том, что была дурой, осуждая себя за Вольфа и за то, что происходило из-за его безумия. Когда слов уже не осталось, Ева, всхлипывая опустила голову на плечо Ганса. Тем не менее, к ее удивлению, старика эта истерика ничуть не тронула.

— Ты не просто была дурой, ты и есть дура, — сурово сказал он. — И теперь несешь бремя дуры.

Эти слова неприятно задели Еву. Конечно же, называя себя дурой, она этого совсем не подразумевала. Но Ганс сказал это так категорично, и Ева стала перед выбором: посмотреть правде в глаза, какой бы жестокой и горькой она ни была, или опять увильнуть в сторону. Она избрала первое. Какими бы ни были причины, она не должна была давать место злу в своем сердце. Да, она действительно была дурой. Ева разрыдалась.

Ганс обнял ее за плечи.

— Послушай меня внимательно, Ева, — на этот раз его голос был мягким. — Мы все иногда поступаем глупо. Я, например, сглупил, не предупредив тебя о Вольфе, а другие ошибались в другом. Если ты простишь меня, то мы запечатаем свою глупость в бутылку и утопим ее в Рейне.

Это был настоящий дар милости…

На следующий день Ева написала Андреасу письмо с болезненной исповедью, в котором, ни в чем себя не оправдывая, обнажила перед ним все свое сердце. Излив душу, она почувствовала, что ей сразу стало легче. Это был смелый шаг, но Ева всегда отличалась смелостью.

Ева сделала радио громче. Диктор рассказывал об ужасном авианалете британцев на Гамбург. Двумя днями раньше англичане забросали этот город зажигательными бомбами, в результате чего более 50.000 мирных жителей сгорели заживо, и, судя по прогнозам, число жертв должно было еще увеличиться. Ева содрогнулась. Затем диктор начал порицать надменное требование Антигитлеровской коалиции о безусловной капитуляции, назвав его стремлением полностью уничтожить ослабленную Германию. «Настало время всем немцам взяться за руки, став единым щитом против врагов».

Услышав детский плач, Ева обернулась. Линди за что-то наказывала розгой Ирину, которая со слезами убеждала маму, что «больше не будет». В этот момент во двор фермы медленно вкатил длинный черный автомобиль. Из него вышли двое мужчин в форме Гестапо.

— Линди, — позвала подругу Ева.

Когда гестаповцы подошли к двери, обеспокоенная Линди впустила их в дом.

— Хайль Гитлер! — поприветствовали они присутствующих.

Женщины и дети тоже вскинули руки в салюте. Ева затаила дыхание.

— В деревне нам сказали, что фрау Ева Кайзер, возможно, здесь.

— Да, это я, — сказала Ева, стараясь не выказывать своего волнения.

Гестаповцы подошли ближе.

— Скажите, что вам известно об Анне Келлер? — спросил седоволосый мужчина с моноклем, старший по званию.

Ева уже почти забыла о своей давней подруге, «куколке свинга». Анна уехала из Вайнхаузена вскоре после гибели Даниэля.

— Я не видела ее много лет.

— Хм… А что вы скажете о ее письмах?

— Каких письмах?

— Мы нашли ваш адрес в ее записной книжке в Мюнхене, а ваш почтальон два дня назад передал нам вот это.

Гестаповец показал распечатанный конверт.

— Я не понимаю.

Мужчина посмотрел на своего коллегу.

— Вы присягали на верность Фюреру, фрау Кайзер? Пульс Евы участился.

— На верность? Да, конечно. Я…

— А мама обзывала Фюрера психопатом, — ни с того, ни с сего вмешалась в разговор выглянувшая из-за спины Линди Ирина. — Спросите у нее.

Гестаповцы повернулись к Линди.

— Я… Я… — заикалась она, не зная, что сказать.

Младший агент, подойдя к двери, позвал в дом еще одного мужчину, сидевшего в машине. Это был вооруженный конвоир.

— Мы должны забрать вас обеих в Кобленц для допроса.

— Я никуда не поеду! — вспылила Линди. — Мне нужно сегодня быть на железнодорожной станции. Я со дня на день ожидаю возвращения из России своего мужа. И куда я дену своих дочерей?

Ева взяла Линди за руку.

— Мы ни в чем не виноваты.

— За детьми присмотрит одна из женщин из офиса партии.

— Что? Как вы можете…

— Молчать! Мы можем и будем. — Открыв конверт, гестаповец достал оттуда замасленную листовку, напечатанную на дешевой желтой бумаге. — Ваша подруга арестована за участие в подстрекательской организации «Белая роза». Тем не менее, перед арестом она была очень любезна, отправив это вам. — Агент саркастически усмехнулся. — Это наталкивает на вывод, что вы разделяете ее взгляды. В противном случае, зачем ей было это делать?

— Взгляды? Какие взгляды? Гестаповец передал Еве листовку.

— Они считают нашего Фюрера злом, но, думаю, вы обо всем этом уже осведомлены. — Агент посмотрел на Линди. — И психопатом, наверное, они его тоже называют.