— Уже десять лет мучаюсь с этим виноградом, — проворчал Пауль Фольк. Ева, кивнув, вытерла со лба пот. Учитывая ее положение, под палящим июньским солнцем она чувствовала себя крайне некомфортно.

— Бибер говорит, что проблема — в корнях и в грибке на листьях.

— Да, я знаю. — Пауль указал на пятна на некоторых листьях. — Он называет это «черной пятнистостью». А посмотри сюда. Видишь эти маленькие пузыри? Это — филлоксера: крошечное насекомое, завезенное к нам из Америки и Франции. Ганс думает, что корни, наверное, тоже портит какой-то вредитель. И что мне теперь делать?

Ева пожала плечами.

— Просто перестань об этом беспокоиться. Может быть, твой виноград исцелится сам по себе.

Пауль, что-то буркнув себе под нос, повернулся к дочери.

— Такого не бывает. Ну да ладно… Расскажи лучше, как у тебя дела.

— Я себя неважно чувствую.

— Да, по тебе заметно.

Ева неуклюже села на табуретку, которую принесла ей из гаража мама.

— У тебя очень большой живот, — сказала Герда, выходя из дома со стаканом лимонада для Евы.

— Да, иногда мне кажется, что еще немного — и я лопну. Сегодня ночью у меня были резкие боли.

— Тебе же ходить еще месяц, — сказала Герда. — А утром ты себя как чувствовала?

— Сильно болело. Я даже не могла стоять, — ответила Ева, делая большой глоток лимонада. — Я так стонала, что фрау Викер прибежала узнать, все ли со мной в порядке. А я надеялась побывать сегодня вечером на деревенском фестивале.

— Ну, об этом не переживай. День летнего солнцестояния ровно через год повторится снова, — улыбнулся Пауль. — Какие новости от Вольфа?

— Он редко пишет. Говорит, что очень занят на учениях. Его батальон перевели в 10-ю армию. Думаю, он сейчас где-то в районе Дрездена.

Схватившись за живот, Ева поморщилась.

— С тобой все в порядке? — спросила Герда.

— Не знаю. Мне кажется, что со мной что-то не то.

— Да откуда тебе знать, то это или не то? Это же твои первые роды. — Взяв Еву за руку, Герда отвела ее в гостиную. — Приляг, а я пока вызову Кребеля.

Поудобнее устроившись на диване, Ева подложила себе под голову мягкую подушку, пропахшую табачным дымом и пылью. Закрыв глаза, она прислушивалась к голосу разговаривающей по телефону матери. От самого Рождества Герда практически не брала в рот спиртного, хотя время от времени, невзирая на установленные для национал-социалисток правила, тайно покуривала. Более того, ее недавно избрали председателем местного отделения Национал-социалистической лиги женщин. Эта должность, среди прочего, включала в себя подачу ходатайств о предоставлении ссуд для новобрачных и семейных субсидий. Герда была вхожа в Гестапо, а жители Вайнхаузена видели в этом несомненную выгоду. На своем новом посту она также отвечала за сбор средств в фонд помощи сиротам и за финансирование парадов, выставок и праздников. Другими словами, Герда Фольк стала важной персоной.

От резкого приступа боли Ева вскрикнула.

* * *

Покрытая испариной Ева лежала в своей бывшей спальне. Она совершенно выбилась из сил. За дверью родители о чем-то тихо переговаривались с доктором Пришедшая на помощь к Фолькам соседка, фрау Нубер, приложила к потному лбу роженицы влажное полотенце.

— Где мой ребенок? — встрепенулась Ева.

— Его сейчас осматривает доктор Кребель, — тихо сказала седоволосая вдова.

— Его? — лицо Ева просветлело. — Это мальчик! Вольф будет рад.

— Ах, дорогая… — печально вздохнула фрау Нубер. — Но ничего, все будет хорошо.

Эта преданная прихожанка преподобного Фолька была всеми уважаема за свою нравственную чистоту. Ева пристально посмотрела на нее.

— Что-то не так? — спросила она, зная, что фрау Фольк не будет лгать.

Вдова опять приложила ко лбу Евы прохладное мокрое полотенце.

— Знаешь, Ева, — сказала она после долгой паузы, — Божья воля порой непостижима.

Ева быстро перевела взгляд с двери на фрау Нубер.

— Что случилось? — она приподнялась на локте. — Папа! — крикнула Ева. — Папа!

В комнату вошла Герда. Придвинув к кровати стул, она села возле дочери.

— Где папа? — спросила в панике Ева.

— Он в коридоре с доктором.

Ева устало откинулась на подушку.

— Я хочу увидеть своего ребенка, — прислушавшись, она вдруг поняла, что в доме тихо. — Почему он не кричит? Что с ним? Умоляю вас, скажите мне кто-нибудь, что с моим ребенком!

— Дочь, держи себя в руках, — холодно ответила Герда. В комнату вошел доктор Кребель.

— Ева, дорогая, — сказал он, беря ее за руку. — Как ты себя чувствуешь?

— Скажите мне, что с ребенком.

Обеспокоено переглянувшись с Гердой, доктор повернулся к Еве.

— Видишь ли, я пока не могу сказать наверняка, но, думаю, у твоего сына — синдром Аперта, — сочувственно сказал Кребель. — Он… В общем, он неправильно сформировался.

Ева оцепенела. Будучи не в силах что-либо сказать, она бесцельно блуждала взглядом по комнате, пока не остановилась на знакомом с детства изображении «Доброго Пастыря».

— Если ты позволишь, я сегодня же отвезу ребенка в Кобленц, — сказал доктор. — Там мы сможем надлежащим образом позаботиться о нем.

— Нет, нет! Покажите мне его! — воскликнула Ева.

— Думаю, лучше…

— Я требую, чтобы вы показали мне моего сына. Он, наверное, хочет есть.

В комнату со слезами на глазах вошел Пауль.

— Я молился о тебе и твоем сыне, — сказал он, взяв дочь за руку. — Мне так жаль, Ева, так жаль!

— Папа, пожалуйста, дайте мне увидеть моего ребенка! Пауль повернулся к доктору и жене.

— Она имеет право.

Герда, будучи не в силах выдержать этого зрелища, быстро вышла из комнаты. Тем временем Пауль попросил фрау Нубер принести новорожденного.

Ева, затаив дыхание, ожидала, когда седоволосая женщина войдет в комнату, неся на руках маленький сверток. Когда ребенка положили на колени матери, она со страхом приподняла угол одеяльца и охнула. Лицо ребенка было сильно вдавлено. Его невидящие глаза отчаянно блуждали в поисках мамы. Ева заплакала.

— Вы выбрали для него имя? — спросил Пауль, вытирая со своих щек слезы. — Доктор Кребель должен внести его в свидетельство.

Младенец начал ворочаться и тихо хныкать. Не обращая внимания на отца, Ева инстинктивно приложила сына к груди. Ребенок начал медленно, с большими усилиями, сосать.

— Ева.

Она, закрыв глаза, молча кивнула. Пауль и доктор подождали.

— Можно ли ему чем-то помочь? — спросила Ева.

Кребель покачал головой.

— Мне очень жаль. Некоторые хирурги в Швеции немного продвинулись в устранении подобных изъянов, но воспользоваться их услугами — нереально.

Ева невидящими глазами смотрела в одну точку перед собой.

— Вольф выбрал имя Герман.

Кребель вписал имя в свой блокнот.

— Значит, будет Герман Кайзер. 21 июня 1939 года.

Ева кивнула. Посмотрев на сосущего грудь младенца, она медленно высвободила из-под одеяльца его руки. К ее горлу подкатил комок. Пальчики ребенка срослись, образовав одну бесформенную массу. То же самое было и с его ножками.

Кребель спрятал блокнот в карман. Вся эта ситуация была ему крайне неприятна.

— Твоему сыну потребуется специальный уход. Из-за деформации черепа у него будет сплюснут мозг. Медики называют это краниосиностозом. У него будут проблемы с сердцем, дыханием, ушными инфекциями…

— Достаточно, доктор, прошу вас, — взмолилась Ева, со слезами на глазах глядя на то, с каким трудом беспомощному младенцу дается каждый глоток. — Он — мой сын, и я найду способ позаботиться о нем.

Ева хотела быть мужественной. Кребель собрал свои инструменты.

— Да благословит тебя Бог, Ева Кайзер. Я завтра навещу вас.

Поблагодарив доктора, Ева заверила его, что в ближайшее время рассчитается с ним. Она пыталась держать себя в руках, но, вспомнив о муже, разрыдалась.

— Ох, папа… Что скажет Вольф?

* * *

Воскресенье 2 июля 1939 года стало для Евы, наверное, самым тяжелым днем в ее жизни. С Гюнтером и Линди Ландес с одной стороны и Гансом Бибером и Оскаром Оффенбахером с другой она стояла перед алтарем церкви с маленьким Германом на руках. Пока отец молился над одетым в красивую рубашечку ребенком, Ева крепко прижимала младенца к себе. Она могла представить, о чем перешептываются у нее за спиной люди. Ева знала, что все вытягивают шеи, чтобы взглянуть на ребенка-монстра, о котором все только и говорили. Хорошо, хоть Вольфа не было рядом.

Прочитав отрывок из Писания, пастор спросил Еву, намерены ли они с мужем воспитывать своего сына в учении Евангелия Ева ответила решительным «да». Затем преподобный Фольк обратился к общине с просьбой приобщиться к христианскому воспитанию Германа. Собрание ответило нерешительным согласием.

Но все эти перешептывания за спиной ничего не значили для Евы, чего нельзя было сказать о ее матери. Герда притворилась, что заболела, поскольку все это действо казалось ей слишком позорным. Имея определенный вес в Лиге женщин, она даже получила письма от некоторых товарищей по партии, в которых они выражали свое недовольство расовой непригодностью ее внука.

Ева передала сына своему отцу, который со слезами на глазах осторожно убрал с лица Германа одеяльце и снял с головы младенца шапочку. По залу пронесся шепот. Ева расправила плечи.

Пастор, наклонив старый оловянный кувшин, слегка плеснул водой на голову внука со словами:

— Крещу тебя, Герман Кайзер, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Ребенок захныкал, и его дедушка быстро вытер с крошечного личика воду. Затем, наклонившись, Пауль поцеловал внука в щечку и с молитвой благословения вернул его дочери.

Осознание того, что теперь над ее сыном — Божье благоволение, укрепило Еву. Чувствуя поддержку стоящих рядом друзей, она смело развернулась лицом к залу, улыбаясь, с гордостью пронесла Германа по проходу и вышла на залитую ярким солнцем улицу.

* * *

Три недели спустя, Ева стояла с каменным лицом на крыльце своего дома, наблюдая за мужем, который медленно поднимался вверх по склону холма в своей летней униформе. Ему пришлось проделать долгий путь на поезде из Дрездена, расположенного на востоке Германии у самой границы с Чехословакией, и даже издалека было заметно, что он устал. Войдя в дом, Ева приколола серебряную брошь, подаренную ей Вольфом во время свадебного путешествия, в надежде, что для него это что-то значит. Взяв на руки сына, она стала у входа в гостиную.

Войдя в дом, двадцатитрехлетний солдат опустил свой вещмешок на пол и, не глядя на жену, вытер потное лицо носовым платком. Затем, сняв с головы фуражку, он провел ладонью по мокрым волосам.

— Привет, Вольф.

Подойдя к Еве, он безо всяких эмоций поцеловал ее.

— Дай мне холодного пива.

Ева протянула к нему ребенка.

— Ты не хочешь взглянуть на своего сына?

Вольф неохотно наклонился к малышу. Хотя его и предупредили о состоянии ребенка, к увиденному он готов не был. Герман немного подрос, из-за чего его дефект стал еще более заметным. Первоначальный диагноз, поставленный доктором Кребелем, подтвердился специалистом в Кельне. Вольф, отпрянув назад, выругался.

— Что бы это ни было — это не мое. Дай мне пива.

Ева прижала ребенка к груди.

— Нет, это твой сын, Вольф. Наш сын.

Вольф злобно посмотрел на жену.

— Он выглядит так, как будто ему кто-то вмазал в лицо прикладом.

— Как тебе не стыдно! — Ева гневно развернулась, чтобы уйти, но Вольф схватил ее за локоть.

— Мы его сдадим в приют. Он — позор для семьи.

Лицо Евы побагровело от ярости.

— Убери от меня свои руки. Это ты — позор для семьи.

Еще крепче вцепившись в руку жены, Вольф начал выкрикивать в ее адрес ужасные ругательства. Во рту Евы пересохло, но она решила не отступать.

— Веди себя, как мужчина. Посмотри на своего сына, — она развернула Германа лицом к мужу. — Смотри, Вольф, смотри на него! Он нуждается в твоей любви и в твоей помощи. Кребель говорит, что в Швеции…

— Ну уж нет, — оборвал Еву Вольф, выпуская ее руку. Войдя на кухню, он налил себе пива и, осушив стакан, налил еще одну порцию. Наконец, вытерев с верхней губы пену, он повернулся к Еве. — Я не намерен жить в одном доме с этим… Когда я в следующий раз приеду в отпуск, его здесь быть не должно.

Круто развернувшись, Ева отнесла Германа в гостиную и положила его в сделанную Бибером колыбель. Закутав сына дрожащими пальцами в одеяльце, она вернулась на кухню.

— Этого не будет. Я не откажусь от своего ребенка.

Повернувшись к Еве спиной, Вольф уперся руками в кухонный стол. Его плечи напряглись, а пальцы сжались в кулаки.

— Я требую, чтобы ты избавилась от этого урода.

— Нет.

Вольф резко развернулся. Его лицо было перекошено от ярости.

— Или ты сама избавишься от него, или я это сделаю за тебя.

Еву затрясло от гнева.

— Этого не будет, — выдавила она из себя дрожащими губами.

Ничего не говоря, Вольф швырнул в стену свой стакан с пивом и наотмашь ударил Еву по лицу. Попятившись, Ева рухнула на пол. Подскочив к ней, Вольф опять ударил ее по лицу.

— Нет, ты это сделаешь!

Ева, вскочив на ноги, с яростным криком бросилась на Вольфа с кулаками. Без труда уклонившись от ее атаки, он схватил ее за плечи и, грубо прижав к стене, начал душить. Выкатив глаза, Ева судорожно открывала рот, тщетно пытаясь вдохнуть воздух. Она отчаянно вцепилась в лицо Вольфа ногтями.

Выругавшись, он отпустил ее, схватившись за свое лицо.

— Это не мой сын, — прорычал он. — Не знаю, с кем ты спала, но это — не мой сын. Ты поняла меня?

Задыхающаяся Ева кивнула. Сорвав с ее платья брошь, Вольф развернулся и, войдя в гостиную, выхватил ребенка из колыбели.

— Сначала выкидыш, а теперь — вот это. Ты меня недостойна!

* * *

На протяжении следующих нескольких недель Ева неистово разыскивала своего сына по всем медицинским учреждениям региона. Доктор Кребель настаивал, что ни ей, ни кому-либо из его коллег в Кобленце найти младенца не удастся, однако Ева была непреклонна. Она составила список всех известных клиник и приютов от Ваинхаузена до Дрездена, предполагая, что Вольф мог тайно подбросить ребенка в один из них на обратном пути в свой батальон. Потратив целое состояние на звонки с отцовского телефона, к середине августа Ева потеряла всякую надежду найти сына.

Доведенная до отчаяния, она попросила свою мать связаться с агентом Гестапо Фрицем Шиллером. Последний в ходе расследования даже отправился в Дрезден, чтобы допросить Вольфа в его воинской части. Вольф утверждал, что о предполагаемом похищении ребенка ничего не знает. Учитывая его безупречную репутацию, из-за чего его даже недавно повысили в звании, дело на Вольфа открыто не было. Вместо этого Гестапо обратило взгляд на саму Еву.

Конечно же, у полиции и военных были и другие дела, поважнее поисков ребенка из какой-то отдаленной деревни с берегов Мозеля. Английское правительство недавно ввело воинскую повинность и сформировало союз против Германии с Польшей, Францией, Грецией и Румынией — шаг, воспринятый Гитлером как провокация.

Впрочем, Еву все это мало волновало. Ее больше не интересовала Польша Вокруг только и было разговоров, что об отвержении поляками справедливого мирного договора, но Еву всеобщее возмущение ничуть не трогало. Ее соседи говорили, что Фюрер хотел только защитить живущих в Польше этнических немцев, вернуть Германии город Гданьск, который до сих пор находился под контролем Лиги Наций, и получить доступ к отрезанной от остальной части страны Восточной Пруссии. Многие уже ощущали пугающее дыхание скорой войны. Но Еве было все равно. Она вела собственную войну, написав несколько писем Вольфу, в которых умоляла его рассказать, что он сделал с Германом. Она клялась памятью своего брата Даниэля, что никому об этом не расскажет. «Даже если ты убил его, я просто хочу знать», — писала Ева. Но все ее письма оставались без ответа.

Преподобный Фольк тоже написал Вольфу, и Бибер, и даже Гюнтер, но единственный ответ получил только последний. В своем колком письме Вольф сообщил Гюнтеру об истинном происхождении дочери Линди, родившейся от насильника- негра.

* * *

— Мне так жаль, Линди, — всхлипывала Ева. _ Откуда он узнал? Это ты рассказала ему?

— Нет, клянусь тебе. Наверное, он каким-то образом пронюхал. Кроме нас, об этом знал только Оффенбахер, но он поклялся на Библии, что никому не выдаст эту тайну. Я ему верю.

— Но откуда же он мог узнать?

Ева задумалась.

— Возможно, он знаком с кем-то из больницы.

Вдруг, ее озарила мысль: «А что, если этот человек знает о Германе?» Ева перевела разговор на другое.

— Гюнтер считает, что твое тело навечно испорчено африканцем? — спросила она.

Линди кивнула.

— Он уехал на работу, не сказав мне ни слова. Но зато его отец рвет и мечет. Он уверен, что у одного из наших детей будут курчавые волосы. А если и не у наших, то во втором или в третьем поколении. Он говорит, что для очищения от дурного семени требуется десять поколений.

Ева обняла Линди.

— Гюнтер простит тебя.

— Простит? За что?

— За то, что ты ему не призналась.

Лицо Линди вспыхнуло.

— Значит, ты думаешь, я должна была рассказать ему? Ты мне такого раньше никогда не советовала.

— Я…

— Тебе легко говорить. Ты не прошла через то, через что прошла я.

— Неужели! — Ева была не в том настроении, чтобы оставить такое замечание без ответа. — Да что ты знаешь о моей жизни, Линди? — Ева прислонилась спиной к стене. — Можно подумать, ты проходила через то, через что прошлая. Ты не знаешь, что такое любить двоих и ошибиться в своем выборе. Ты никогда не теряла брата. У тебя нет пьяницы-матери. Поэтому никогда больше так не говори!

Ева направилась к двери, но в этот момент зазвонили колокола в расположенной неподалеку церкви Хорхайма. Отец Гюнтера начал что-то кричать, спеша к дому от свиного загона.

— Он говорит, чтобы мы включили радио, — сказала Линди, выбегая в гостиную.

Через несколько мгновений пожилые Ландесы, Линди и Ева, склонившись к радиоприемнику, напряженно слушали срочное обращение Гитлера к Рейхстагу.

— Что случилось? — спросила озадаченная Линди.

— Ночью поляки напали на немецкую радиостанцию, — ответил ей свекор.

— Я не понимаю, — сказала Ева.

— Это начало войны! — воскликнула Линди.

Еву била дрожь.

— Война! Я не могу в это поверить. Это все выглядит как…

— Как ужасный сон, — пробормотал пожилой Ландес, участвовавший в Мировой войне. — Ни один порядочный немец не захочет повторения подобного.

Ландес, встав со своего стула, отвернулся к окну.

— Ллойд Джордж предвидел это. Два миллиона немцев под пятой у поляков рано или поздно спровоцировали бы войну.

Пожилой Ландес, вытерев лоб, медленно налил себе пива Линди и Ева молча смотрели на него, ожидая, что он скажет. Сделав глоток, старик взглянул на старые часы, маятник которых раскачивался из стороны в сторону, как будто ничего не произошло, как будто все оставалось по-прежнему. Но Ландес знал, что теперь все изменится.

— Да помилует нас всех Бог, — сказал он.

Была пятница, 1 сентября 1939 года.