Гости быстро справились с ужином, и вскоре Ева, убрав со стола грязные тарелки, принесла с кухни блюдо с нарезанным сыром. Вольф в этот момент увлеченно хвастался своей новой должностью на заводе. Затем он упомянул о вероятном повышении по партийной лестнице и будущей службе в армии.

Ева прислушивалась к голосу Вольфа, испытывая странную смесь отвращения и гордости. Она быстро столкнулась с реальностью того, что ее муж — избалованный, любимый сын, умевший ловко воспользоваться вседозволенностью в своих личных интересах. Фактически, Вольф почти всегда добивался от других того, что было выгодно именно ему, — даже от отца, отдавшего ему свою комнату, в то время как Андреасу пришлось отправиться на чердак.

Тем не менее, Ева не смогла избежать его чар. Это вообще мало кому удавалось.

Власть Вольфа над Евой была глубинной и непреодолимой, но в то же время его нельзя было не уважать за его успехи. Иногда Ева им даже восторгалась. Впрочем, этот конфликт чувств только еще больше разжигал кипящий в ее душе гнев. Ева злилась на Вольфа за его грубость и на себя за свою потребность в его дикой страсти. Еще в ней все больше поднимался гнев по отношению к отцу, который ничего не предпринял, чтобы защитить ее даже от самой себя. Впрочем, что именно он должен был предпринять, Ева не знала, еще Андреас…

— Ева, ты обожглась? — спросил Ганс.

— А?

Бибер указал на красный рубец на запястье Евы, когда та потянулась за блюдом.

— Ты обожглась?

— А, это… Это знак моей глупости.

Все сразу же умолкли, а Пауль сделал вид, что протирает очки носовым платком.

— И как это понимать? — прищурился на Еву Вольф.

Ева почувствовала, что краснеет. Из-за своего скрытого сарказма она оказалась в опасном положении.

— Ну… — промямлила Ева. — Я просто имела в виду, что, работая по хозяйству, часто попадаю в разные глупые ситуации, поэтому иногда не обходится без ран.

— Например? — спросил Ганс.

— Ну прямо все вам и расскажи, — смущенно засмеялась Ева. — Ну вот, например… Один раз я поскользнулась в свином загоне, когда несла корзину с яйцами, и бухнулась прямо в навоз.

Все вежливо рассмеялись.

— Видели бы вы меня! Ну да ладно… На кухне уже ждет яблочный рулет с сахарной пудрой, — сменила Ева тему разговора, начав суетливо убирать со стола. Заметив, что у нее дрожат руки, она робко взглянула на Вольфа, который спокойно сидел на своем стуле, наслаждаясь дискомфортом жены.

— Что ж, в следующий раз, когда ты разобьешь десяток яиц, мне придется взять в руки ремень, — насмешливо сказал он.

В этот момент соусник, выскользнув из рук Евы, упал на пол, разбившись на мелкие куски. Вольф, с ревом вскочив с места, грубо схватил Еву за руку.

— Ты, корова! Это посуда моей матери!

— А ну закрой свой рот! — крикнул Андреас, угрожающе поднимаясь из-за стола. Его глаза впились в Вольфа, как два бурава. — Если ты еще раз ее так назовешь, я тебя прибью. И убери от нее свои руки!

— Парни! — воскликнул пастор, также вставая из-за стола. — Немедленно прекратите!

Вольф, грубо оттолкнув от себя Еву, грохнул кулаком по столу. На его побагровевшей от ярости шее пульсировала вена.

— Она — моя жена, — прошипел он Андреасу. — И не тебе указывать, что мне делать с моей женой.

Ничего не ответив, Андреас развернулся и вышел из комнаты.

 

— Отец, — тихо позвал Андреас, придвигая стул к кровати профессора Кайзера. Старик не ответил. Андреас огляделся по сторонам, радуясь, что рядом нет Вольфа. На одной из стен висели пожелтевшие от времени фотографии дедушки и бабушки профессора, а на другой — портреты Мартина Лютера и Адольфа Гитлера. Отец настаивал на том, чтобы Гитлер довел до конца дело, начатое великим реформатором. Скользнув по окну, зашторенному тяжелыми бахромчатыми портьерами, взгляд Андреаса остановился на потертой карте с надписью «Священная Римская империя германской нации». На соседней стене висела вышивка с текстом 22-го Псалма, сделанная покойной матерью Андреаса.

Профессор никогда не был близок со своим приемным сыном. С первого же дня после смерти фару Кайзер откровенно привилегированное положение Вольфа считалось фактом, не требующим объяснений или извинений. Впрочем, несмотря на это, Андреас всегда считал, что профессор относился к нему хорошо, а иногда — даже с отцовской любовью. Ему вспомнилось, как они вместе изучали картины Каспара Давида Фридриха, и как профессор объяснял принцип действия радио. Глядя на осунувшееся, пожелтевшее лицо своего отчима, Андреас был уверен, что этот человек никак не заслуживает таких страданий.

Из задумчивости его вывел голос доктора Кребеля. — Отвратительная была сцена там, внизу… Отец спит? Андреас кивнул. Склонившись над кроватью, Кребель проверил у профессора пульс и тут же быстро приложил ухо к груди старика. Выхватив из кармана своего жилета маленькое зеркальце, доктор поднес его к носу профессора. Наконец, еще раз наклонившись к груди старика, Кребель медленно распрямился.

— Мне жаль сынок, но он умер.

Андреас вскочил на ноги.

— Умер?

Его захлестнула внезапная волна эмоций. Андреас проглотил подкативший к горлу комок. Перед его глазами пронеся вихрь воспоминаний, и он вдруг почувствовал себя одиноким. Ужасно одиноким…

* * *

Выходя вместе с Вольфом из поезда, прибывшего из Кобленца, Ева Кайзер угрюмо молчала. Теплый майский воздух наполнен влагой от поднявшегося с реки тумана. Помахав рукой знакомой, Ева со вздохом подняла свой чемоданчик. Ее свадебное путешествие стало огромным разочарованием.

Когда Вольф сказал, что они поедут в Рим, Ева пришла в восторг. Она уже предвкушала, как будет, подобно апостолу Павлу, ходить по черным камням Аплийской дороги. Ева не когда дождаться, когда своими глазами увидит оранжевые Кирпичи древнеримского форума. Она мечтала, как вместе с любящим мужем пройдется босыми ногами по нагретой солнцем воде в фонтане Треви…

Но ничего этого не было.

Ева надеялась, что рассеянное безразличие к ней со стороны Вольфа объясняется его затянувшимся трауром, хотя И понимала, что из-за своих двойственных чувств не может стать для него той женой, на которую, он, наверное, рассчитывал. Впрочем, несмотря ни на что, она, как ребенок, мечтала о том, как чудесно они проведут время в Риме…

Но все получилось так, как получилось, и теперь Ева послушно плелась за мужем по улицам Вайнхаузена. «Наверное, я слишком неблагодарная, — думала она. — У моих родителей, когда они поженились, денег едва хватало на еду, а я жалуюсь на неудачное путешествие в Рим». Но Еве действительно очень хотелось насладиться солнцем на площадке перед Пантеоном и неспешно полакомиться сыром, запивая его вином в кафе на площади Кампо де Фиори. Вместо этого ей пришлось всю неделю ходить с Вольфом к балкону дворца Венеции, где она стояла под палящим солнцем, стиснутая со всех сторон толпой «Черных рубашек», приветствующих фашистского диктатора Италии Муссолини.

Впрочем, Ева была благодарна Вольфу уже за то, что он во время поездки был спокоен. Он обращался с ней по-доброму и даже купил ей несколько подарков, хотя один из них: брошь из Базеля — ей не понравился. Это была рука с мечом символизирующая немецкого народного героя Арминия победившего римлян. Вольф также купил Еве модный шелковый шарф и дорогую камею.

Пара устало брела через рыночную площадь Вайнхаузена. В последние годы здесь открылось много новых магазинов а окна домов пестрели яркими цветами. Ева помахала рукой Оскару, который, как всегда, был в отличном расположении духа.

— Я слышала, он вышел из CA.

Вольф кивнул.

— Шнайдер думает, что Оффенбахеру перестал нравиться курс партии. Он постоянно болтал лишнее во время собраний в таверне… Говорил, что Германия снова объединилась, и этого достаточно.

Ева помахала Ульриху Оберману — подмастерью мясника.

— Хороший Ульрих человек. Даже жаль, что он — католик.

— В июне он уезжает в трудовой лагерь.

— Оскар рассказывал, что Ульрих сильно разозлился из-за того процесса над священниками в Кобленце.

— Если ты растлеваешь мальчиков, то тебя следует повесить, — проворчал Вольф.

— Ульрих думает, что обвинение было сфабриковано, чтобы держать в узде католическую церковь. — Ева, остановившись, опустила чемодан на землю, чтобы размять занемевшую руку. — Он сказал Гюнтеру, что перед тем, как уедет, принесет на исповедь свое радио.

— Что-что? — удивленно посмотрел на нее Вольф.

Ева позволила себе рассмеяться.

— Ульрих говорит, оно слишком много врет.

Вольф улыбнулся.

— Нужно это запомнить. Идем уже!

 

— Добрый день, господин Зильберман, и хайль Гитлер! — Вольф опустил чемоданы перед кассой магазина.

Самуэль Зильберман нервно вытер руки о свой фартук. Несмотря на угрозы и недовольство партии, он упрямо о назывался покидать Вайнхаузен.

— Добрый день, Вольф… И тебе тоже, Ева. Надеюсь, свадебное путешествие удалось?

— Да, спасибо, — ответила Ева.

Вольф пристально посмотрел на стареющего бакалейщика. Тот опустил глаза.

— Итак, вы — последний еврей в Вайнхаузене, — сказал Вольф, довольный произведенным эффектом.

Зильберман не ответил.

— А куда же уехали остальные «избранные»?

Ева положила руку на ладонь мужа.

— Вольф…

— Голдманы хотели уехать в Америку, но американцы отказались расширять свою эмиграционную политику, — спокойно сказал Зильберман. — Думаю, они перебрались в Италию. Баумы сейчас в Женеве в надежде переселиться в Палестину. Остальные уехали в Лондон.

Вольф одобрительно кивнул головой.

— Догадываюсь, ваша синагога сильно опустела. Что поделать… — Взяв щипцы, Вольф выудил из бочки с рассолом огурец и взял его куском коричневой оберточной бумаги. — Пастор Фольк прочитал мне одну статью какого-то богослова. Так вот, там сказано, что у немцев по отношению к вам, евреям, есть три альтернативы… — Вольф откусил от огурца. — Мы можем или смириться с вашими заговорами, или смешиваться с вами в браках до тех пор, пока ваша нация не исчезнет, или вывезти вас в вашу собственную страну.

Еве хотелось поскорее уйти.

— Вольф…

— С первым вариантом, конечно же, нет вопросов. С вашими заговорами мы миримся издавна, — Вольф опять откусил от огурца. — Второй вариант не понравится вашим раввинам. Они же считают, что вам унизительно вступать в брак с нами, «гойскими псами». Так, кажется, они нас называют? — Вольф помолчал, ожидая ответа Зильбермана. Так и не дождавшись, он продолжил. — Итак, как по мне, третий вариант устраивает обе стороны, не так ли?

— Думаю, что сионисты уже прорабатывают с Фюрером подобные планы, — холодно ответил Зильберман. — Тебе от этого легче?

— Подумать только! Евреи действуют сообща с Фюрером! Получается, не такой уж он и плохой, а? — усмехнулся Вольф. — Но мы все знаем, чего хотят сионисты: отобрать Палестину у живущих там голодранцев. И, судя по сообщениям в газетах, ваши «братья» уже немало преуспели в своих планах. Те несчастные дикари еще не знают, с кем столкнулись.

— Вольф, ты хотел что-то купить? — спросил Зильберман.

Вольф повернулся к своей обеспокоенной жене.

— Ева, что думаешь насчет сладостей для детей Гюнтера? Предлагаю купить им меда или патоки.

Бакалейщик указал на одну из полок, и Ева с облегчением поспешила в том направлении. Вольф повернулся к Самуэлю.

— И еще кое-что…

Бакалейщик молча ожидал продолжения. Наклонившись к нему, Вольф шепнул:

— Хочу сделать жене сюрприз. Дайте коробку самых лучших шоколадных конфет.

* * *

— Ева?

От неожиданности она подскочила.

— Что ты там читаешь?

— А, Вольф… А разве ты не собирался сегодня вечером заняться своим мотоциклом? — Она сунула письмо Андреаса в ящик стола.

— Мы быстро справились. Покажи мне, что ты читала.

— Да ничего особенного. Просто документы с работы. Вольф прищурился на Еву.

— Ты никогда не приносила домой документы с работы. — Оттолкнув Еву, он выхватил из стола письмо и начал читать.

Ева затаила дыхание.

Смяв письмо, Вольф швырнул его в камин.

— Ну, это тебе так не сойдет, — он резко развернулся к Еве. — Говоришь, документы? Вздумала врать мне? — Вольф ударил Еву по лицу тыльной стороной ладони.

Вскрикнув, Ева, спотыкаясь, бросилась в столовую, где у нее была возможность выскочить на улицу через заднюю дверь. Однако Вольф не дал ей убежать. Догнав Еву в столовой, он толкнул ее в спину, из-за чего она рухнула на руки и колени. Придавив жену ногой к полу, Вольф схватил ее за блузку на спине, резко развернул лицом к себе и начал хлестать по щекам.

Закрывая лицо руками, Ева пыталась вырваться, но безуспешно.

— Пожалуйста, перестань, — всхлипывала она.

Но Вольф был неумолим. Рывком подняв Еву с пола, он швырнул ее на стену и выдернул из брюк ремень. Намотав его себе на руку, Вольф наотмашь хлестнул Еву, однако на этот раз ей удалось увернуться от удара. Вольф хлестнул еще раз, но Ева опять уклонилась и с пронзительным криком бросилась в кухню. Потянув ее за волосы, Вольф неистово прижал ее к стене, схватив за горло.

Ева с широко раскрытыми глазами хватала ртом воздух, чувствуя, что задыхается. Отчаянно вцепившись рукой в край полки с фарфором, она из последних сил потянула ее на себя, и посуда с оглушительным звоном посыпалась на пол.

Вольф, вздрогнув, ослабил хватку, и Ева, вырвавшись, схватила с пола длинный, острый кусок разбитой тарелки. Развернувшись, она дрожащими руками направила осколок на мужа.

— Не подходи ко мне.

Изумленно разинув рот, Вольф перевел взгляд с разбитого вдребезги фарфора своей матери на доведенную до отчаяния жену, которая, согнувшись, подобно загнанному в угол животному, приготовилась к отражению атаки.

— Убери свой ремень, Вольф, — решительно сказала она. Вольф медленно втянул ремень в петельки своих рабочих брюк.

— Ну ладно… Хорош, Ева… — он осторожно двинулся вперед. — Ты же не станешь нападать на меня. Давай я лучше помогу тебе прибраться здесь.

Ева только молча попятилась. Достав из кармана носовой платок, Вольф осторожно протянул руку к лицу жены.

— Ну все, успокойся, — он приложил платок к разбитому носу и губе Евы. — Прости, что не сдержался. — Ева никак не отреагировала. — Но если хочешь заколоть меня, пожалуйста. — Вольф развел в стороны руки, подставляя Еве грудь.

Она не шелохнулась. Вольф, пожав плечами, присел на корточки и начал собирать осколки посуды.

— Не беда. Я все равно не помню своей матери.

Ева немного расслабилась. Вольф, остановившись, поднял на нее лицо.

— Я только хочу, чтобы у нас все было хорошо. Я… Я так сильно люблю тебя, что мне просто невыносима мысль, что ты и Андреас…

— Между нами ничего нет, — выдавила из себя Ева.

— Ты всегда ему нравилась.

Ева опустила руку с осколком тарелки.

— Но я выбрала тебя.

Вольф встал.

— Нет, это я выбрал тебя, — ответил он ледяным тоном, — а ты постоянно провоцируешь меня на насилие.

— Мужья должны любить своих жен.

— Значит, хочешь сказать, я тебя не люблю?

— Если бы любил, то не бил бы.

— А как, по-твоему, я должен реагировать на твою переписку у меня за спиной? — Прищурившись, Вольф быстро схватил Еву за запястье и выдернул из ее руки осколок тарелки, порезав ей ладонь. — Если я еще хоть раз увижу у тебя письмо от Андреаса, то ты одними синяками не отделаешься. Ты меня поняла?

Ева, гневно сверкая глазами, дерзко вскинула голову.

— Только попробуй еще раз ударить меня.

— Ты будешь приказывать мне, корова? Хочешь еще получить?

Ева подставила Вольфу лицо.

— Ну, давай. Ты же такой герой.

Вольф занес кулак, но потом, остановившись, выругался.

— Я запрещаю тебе переписываться с Андреасом.

Ева ничего не ответила. Вольф опустил руку.

— Я просто хочу, чтобы мы были счастливы. Этому нужно положить конец. Особенно, учитывая, что я через месяц ухожу в армию. Почему я должен беспокоиться о том, что, пока я где-то служу родине, моя жена крутит любовь с моим братом? Как ты этого не понимаешь?

Ева не могла не признать, что Вольф прав.

— Я понимаю, — сказала она нерешительно.

— Тогда пообещай мне, что больше не будешь переписываться с Андреасом.

Ева молчала. Письма Андреаса были для нее единственной отдушиной посреди безрадостной жизни в мире Вольфа.

— Ну хорошо. — Вольф, подойдя вплотную к Еве, сжал обе ее ладони. — Ева, прости меня. Ты же знаешь, у меня сейчас тяжелый период. Мне приходится много работать, и к тому же я из-за армии пропускаю гонку, хотя рассчитывал опять стать чемпионом Рейнланда.

Вольф замолчал, ожидая ответа, но Ева стояла, не произнося ни слова С ее руки капала кровь. В гостиной начали бить часы.

— Ну хорошо, я обещаю, что больше не подниму на тебя руку. Никогда. И не мне говорить тебе, что мое слово — закон.

Ева сдалась.

— Прости за фарфор, — сказала она, прижав к порезу на руке носовой платок. — Я куплю клей и попробую восстановить, что смогу.

— Да ладно, брось. Проще купить новую посуду, а людям скажем, что старую продали.

— Но… Это же ложь.

— А что, ты хочешь, чтобы мы сказали им правду? Я должен всем объяснять, что ты у меня за спиной переписываешься с Андреасом? — Вольф покачал головой. — Я только пытаюсь защитить тебя.

— Но ты же прочитал письмо. Что в нем плохого? — попыталась возразить Ева.

— Ну все, хватит! — оборвал ее Вольф. — Я больше ничего не хочу об этом слышать.

— Но…

Вольф опять схватил Еву за запястье.

— Что но? — зло спросил он, стиснув руку Евы, как тисками. — Что но?

Ева не ответила.