— Возьмите левой рукой край знамени и поднимите вверх три первых пальца правой руки, — скомандовал Вольф кандидатам на вступление в «Гитлерюгенд», обступившим нацистский флаг во внутреннем дворе замка. Под барабанную дробь он взялся за край красного полотнища.

Семь мальчиков, выполнив команду Вольфа, в один голос произнесли клятву:

— В присутствии этого знамени, которое олицетворяет нашего Фюрера, клянусь посвятить все свои силы спасителю нашей родины — Адольфу Гитлеру. Хочу служить ему до смерти. Да поможет мне Бог! Один народ, один Рейх, один Фюрер!

Довольный Вольф обменялся нацистским приветствием с новобранцами.

— Зиг хайль!

Поздравив каждого из парней лично, он дал последнее наставление.

— Запомните две вещи. Первое: Бог дал превосходство арийской расе. Второе: вы должны быть преданы Фюреру. Мы обязаны исполнить свой долг перед ним точно так же, как он исполняет свой долг перед нами. Наша клятва священна, наша жертва — ради чести р одины.

— Зиг хайль! — опять разнеслось эхом по замку.

Вольф кивнул оркестру, и тот грянул гимн «Гитлерюгенд»:

Дженни посмотрела на Еву широко открытыми от изумления глазами.

— Нет… Это совсем не скауты…

— Просто вашу страну не окружают враги.

Бобби наблюдал за происходящим с большим интересом. Этот десятилетний голубоглазый парнишка понимал: если бы его отец не перебрался в Америку, то он тоже стоял бы в рядах «Гитлерюгенд». Бобби повернулся к Еве.

— Даниэль мне сказал, что я — тоже ариец.

— Ты не сильно этим увлекайся.

Вольф повел отряд в первом гимне из песенника «Гитлерюгенд». Он назывался «Бог — песнь моя». Ева взглянула на Дженни и Бобби. Ей почему-то было приятно видеть их потрясенные лица. Знамена, барабанная дробь, униформа… Все это вызывало у Евы чувство гордости за новую Германию, частью которой она являлась.

— Давайте сфотографируемся, — предложила она американским гостям, передавая свой фотоаппарат Андреасу. — Предлагаю возле колодца.

Когда они встали перед колодцем, Ева одной рукой обняла Дженни за талию, а другую положила Бобби на плечо. Даниэль, выпятив грудь, изобразил радостную улыбку.

— Ну как, готовы? — спросил Андреас, глядя одним глазом в видоискатель. — А теперь все сказали…

В этот момент Вольф, подойдя сзади, выхватил фотоаппарат из рук Андреаса.

— Как насчет настоящей немецкой фотографии? А ну-ка все сделали: «Хайль Гитлер!»

Дженни и Бобби после секундного колебания, хихикая, послушно вскинули правую руку.

— Хайль Гитлер!

Вольф нажал кнопку фотоаппарата.

* * *

В последовавшие месяцы «чудо Гитлера» шагало по Германии семимильными шагами. Впрочем, несмотря на вдохновляющие речи Фюрера и всю заботу «Гитлерюгенда» и «Союза немецких девушек» о молодежи в долине Мозеля, танцевальный клуб Анны Келлер, организованный в бывшей винодельне Бибера, продолжал расти.

— Давай, Андреас, давай! — смеялась Анна, глядя, как Андреас и Линди танцуют под звуки ансамбля «Chick Webb», играющего «Got the Jitters».

Ева хлопала в ладоши.

— Давай, Линди!

Пары кружились и вертелись по комнате, то резко приближаясь друг к другу, то отдаляясь. Их ноги выписывали на земляном полу замысловатые па, дергаясь, словно прикрепленные к ниточкам обезумевшего кукловода.

Двадцать две пары состязались в субботнем танцевальном марафоне. Ту из них, которая продержится на площадке дольше всех, ожидал приз в виде новой пластинки немецкого джазового ансамбля Штефана Вайнтрауба «Syncopators». Ева тоже понемногу пробовала свои силы в танцах. Особенно ей нравилась композиция Бена Поллака «If I could be with you». Конечно же, это была медленная песня, позволявшая танцевать без риска, что край юбки взлетит выше колен. Во всех остальных случаях Ева довольствовалась шумным подбадриванием Андреаса, юлой носившегося по танцплощадке в своих мешковатых брюках с подвернутыми штанинами и двубортной спортивной куртке.

Андреас и Линди танцевали линди-хоп, хотя были не меньшими специалистами и в бальбоа. Эта пара смотрелась очень гармонично, что не особо нравилось Гюнтеру. Он уже был помолвлен с Линди, и весной они должны были пожениться. Обычно Гюнтер был благодушен, но в тот вечер он с угрюмым видом сидел в углу с бутылкой шнапса в руках. Как и у Андреаса, и других парней, ему на глаза свисал длинный локон волос.

По правилам марафона каждый час допускался только один пятиминутный перерыв, поэтому, когда ведущий, наконец-то, поднял с пластинки иглу граммофона, по залу пронесся вздох облегчения.

— Круто! Я просто в отпаде от этого музона, — сказал запыхавшийся Андреас.

— Мы это заметили, — рассмеялась Ева.

Линди потянулась за высокой кружкой с пивом.

— Он в натуре улетный спец по свингу, — хихикнула она.

Ева рассмеялась. Этот странный жаргон всегда смешил ее.

— Да, я просто… Как это… A! Тащусь.

Линди и Андреас расхохотались.

— А я во всем этом… Того… Не жарю… — вмешался в разговор Гюнтер. — Или как там правильно? — быстро добавил он, озадаченно почесывая затылок, поскольку по удивленным лицам друзей понял, что сболтнул что-то не то. Его большие уши стали багровыми, как розы.

— Кстати, — сказала Ева, — вы видели, как Анна накрасила ногти?

— Ага. На одной руке — красным, а на другой — желтым, — сказал Андреас. — А косметикой намазалась — просто завал!

В этот момент к ним подошла Анна.

— Что, меня обсуждаете, да?

— Не дрейфь, детка, — ответил Андреас, отбросив с потного лба волосы. — Ты выглядишь просто отпадно.

Анна, засмеявшись, взяла его за руку.

— Не заговаривай зубы, редиска.

Еве не понравилось, как Анна взяла Андреаса за руку. Отведя взгляд в сторону, она посмотрела на фигуры, смутно вырисовывающиеся в тусклом свете лампочек сквозь пелену дыма. Разодетые девушки кокетливо нависали над ссутулившимися за столами парнями. Почти вся молодежь в зале или курила, или пила пиво.

Парень за граммофоном приготовился поставить очередную пластинку.

— Внимание, внимание! — крикнул он. Обернувшись, все засмеялись, увидев, что он приклеил себе бутафорские усы Гитлера. — Всем строиться! — взвизгнул парень, пародируя голос Фюрера.

Хихикая и толкаясь, пары выстроились в ряд. Парни, развеселившись, принялись насмешливо выкрикивать: «Хайль Гитлер!» Сложив руки на груди, ведущий обвел пьяную аудиторию деланно яростным взглядом.

— Все это — музыка евреев и негров! Вы согласны сжечь эти пластинки, чтобы спасти родину?

— Нет! — в один голос ответила смеющаяся молодежь.

— Хм… Ну хорошо. Тогда продолжаем. Врубаю музон!

Под одобрительный гул голосов ведущий опустил иглу на пластинку с записью Жозефины Бейкер, и Андреас под руку с Линди ринулся на танцплощадку. Ева была рада, что этот девятнадцатилетний трудяга, наконец-то, нашел для себя отдушину. Единственное, что ее беспокоило, — это то, что завсегдатаями подобных танцевальных вечеров были пьяные неряшливые парни с сутулыми плечами и фривольные, несдержанные девицы. Пожалуй, национал-социалисты вовремя взялись за спасение Германии.

Ева посмотрела на Линди, которая в ответ на какое-то замечание Андреаса шумно расхохоталась. Она была рада за подругу. Несмотря на некоторую развязность и неумеренность в ее поведении, Ева считала, что Линди достаточно настрадалась для того, чтобы иметь право чуть ли не на любое сумасбродство. Гюнтер, конечно же, ходил за ней просто безмолвной тенью. Он был уверен, что гедонизм — не для таких парней с фермы, как он. В отличие от него, Анна в последнее время сильно изменилась. Стремительно взлетев по карьерной лестнице, ее отец занял пост в правительстве, над которым эти развязные любители свинга тайно насмехались. После этого Анна стала вести себя очень вызывающе, чего Ева за ней раньше никогда не замечала.

 

Танцы продолжались до рассвета Андреас и Линди, сойдя с дистанции задолго до конца марафона, устроились на ночлег вместе с Евой и Гюнтером у теплой печи винодельни. Когда в комнату заглянули первые лучи солнца, Андреас, проснувшись, потер свои налитые кровью глаза.

— Пьяные идиоты, — проворчал он, увидев, как компания из Коберна, спотыкаясь, направляется к выходу. — Ты только посмотри на них!

Ева, зевнув, повернулась к Андреасу.

— Как ты?

— Не очень.

— Ну да, можно было и не спрашивать, — Ева, встав, принялась разглаживать мятую юбку.

— Тебе от отца влетит?

— Наверное. Его беспокоит, что я пошла по пути своей матери. Она была членом «Вандерфогель».

— Да… Странные были ребята. Бродили с гитарами по лесам, ночевали в палатках… неженатые!

— Странные? Да ты вокруг оглянись!

В этот момент, взглянув в окно, Андреас заметил, что парни из Коберна собираются сесть в свою машину.

— О нет! Лучше им этого не делать!

Он поспешил к выходу. Схватив свое пальто, Ева вышла вслед за Андреасом в морозное январское утро. Из-за опустившегося накануне тумана земля покрылась ледяной коркой. Внизу, в деревне, звонили церковные колокола.

— Фриц, ты куда за руль лезешь? — окликнул пьяного парня Андреас. — Ты же на ногах еле стоишь, а на дорогах гололед.

— А? — оглянулся Фриц Хубер. Он был настолько пьян, что не мог ровно стоять. Один из его товарищей, наклонившись через крыло машины, блевал.

После нескольких минут споров Андреасу удалось уговорить парней из Коберна доверить ему руль дорогого «Мерседеса» 1929 года выпуска. Это была машина отца Хубера, и, садясь за руль, Андреас заметно нервничал. Раньше ему доводилось водить только ржавые грузовики, а тут — сразу такая машина в гололед, да еще и набитая восемью пьяными парнями.

Взглянув на дорогу через узкую очищенную от льда полоску на лобовом стекле, Андреас включил передачу. Блестящий «Мерседес» резво покатил по спускающейся в деревню дороге.

— Эй, Бауэр, притормози, — буркнул Фриц.

Ничего не ответив, Андреас легонько нажал педаль тормоза. Машину повело в сторону, но скорость она не сбавила.

— Тормози, говорю!

Андреас, вцепившись в руль, еще раз нажал на педаль тормоза. Машину бросило сначала вправо, потом — влево.

— Бауэр!

Они набирали скорость. Андреас по-прежнему пытался затормозить, но с каждой его попыткой машину начинало только сильнее бросать из стороны в сторону, подобно гигантскому маятнику. Пассажиры начали кричать, и Андреас в панике вжал педаль тормоза в пол. Тяжелый автомобиль понесло юзом. Влетев на перекресток, он наскочил на бордюр и, развернувшись на 180 градусов, с тошнотворным скрежетом врезался в угол дома.

 

— Вы видели? — крикнул Гюнтер, выбегая вместе с Евой и Линди на ведущую к деревне дорогу. К тому времени, когда они достигли места аварии, машину уже обступила толпа. Один из соседей схватил Еву за руку.

— Нет, не ходи туда. Сейчас придет доктор Кребель.

— Доктор Кребель? — удивленно спросила Ева, запыхавшись от быстрого бега. — Кто-то ранен? Андреас?

Высвободив руку, она начала протискиваться сквозь толпу, пока, наконец, не увидела какую-то женщину, стоящую на коленях возле распластавшегося на земле мальчика. Беловолосая голова ребенка лежала в луже крови.

Сердце Евы бешено заколотилось. Наконец, прорвавшись сквозь толпу, она узнала женщину. Это была медсестра, жившая на их улице.

— Фрау Хоффман?

— О моя дорогая! Мне так жаль, — сказала сквозь слезы женщина.

Подойдя на ватных ногах поближе, Ева ахнула. В луже крови лежал ее младший брат Даниэль.

— Он… Он… — колени Евы подкосились. Она опустилась на землю.

Ее мир разбился вдребезги.

* * *

Запись в дневнике от 27 января 1935 года:

* * *

— Пожар! — раздался с улицы чей-то крик.

Ранним субботним утром, 2 февраля, над спящим Вайнхаузеном раздался истошный рев сирены. Проснувшись от ее душераздирающего вопля, Ева бросилась к окну. Добровольные пожарники бежали по Кирхштрассе к расположенному возле школы небольшому гаражу, в котором стояла пожарная машина. Быстро одевшись, Ева сбежала по ступенькам и выскочила на крыльцо, где уже стояли ее родители.

— Вон там, — Пауль указал пальцем на столб черного дыма, поднимающегося в серое небо откуда-то с вершины холма.

— Винодельня! — воскликнула Ева.

Быстро выгнав из гаража недавно подаренный прихожанами «Моррис Оксфорд» 1926 года, Пауль сказал жене и дочери садиться в машину. Через минуту они уже громыхали по ухабистой, ведущей к винодельне дороге позади вереницы других машин, спешащих на место пожара.

Когда семейство Фольков добралось до бывшей винодельни Бибера, все здание было охвачено свирепыми, шипящими языками огня. Клубы дыма, вздымаясь вверх, образовали у них над головой непроницаемое черное облако. В тот момент, когда Фольки вышли из машины, крыша винодельни обрушилась, выбросив высоко в небо столб раскаленных искр и горячего пепла.

Впрочем, внимание прибывших привлекал не столько пожар, сколько штурмовики CA и парни из «Гитлерюгенд», выстроившиеся в шеренгу спиной к горящему зданию. Два барабанщика отбивали ритм. Размеренно ухал басовый барабан. Несколько знаменосцев держали под Углом нацистские флаги. Штурмовики не пропускали пожарную команду, из-за чего между ними возникла небольшая потасовка.

Поискав глазами Вольфа, Ева, наконец, заметила его на дальнем конце шеренги «Гитлерюгенд». Он был в полной зимней униформе верхом на гнедом жеребце. Словно почувствовав на себе восторженный взгляд Евы, Вольф повернул голову в ее сторону. Можно было не сомневаться: он знает, что она сейчас ощущает. Прижав к сердцу руку, Ева Другой помахала Вольфу. Позже в своем дневнике она напишет, что это был славный день, и что она никогда в жизни не чувствовала себя более благодарной.

Однако не все считали тот день славным. Не замечая никого вокруг, в стороне одиноко стоял Ганс Бибер, сжимая в руках свою фуражку. Он построил эту винодельню вместе со своим отцом много лет назад, когда Германия была совсем другой. Ее толстые бревенчатые стены верно хранили тайны Ганса. И хотя какой-то судья и равнодушный клерк небрежно вписали в документы о праве собственности имена других людей, осквернивших святость этого места жадностью и произволом, Ганс твердо знал, что душа винодельни всегда будет принадлежать ему. В конце концов, именно его мозолистые руки забили здесь каждый гвоздь и, как ребенка в колыбель, уложили в кладку каждый камень. Здесь Ганс провел жизнь с теми, кто был ему дорог, и горевал о потере тех, кого любил.

А теперь этот пожар… Какая душа может быть в стенах, превратившихся в пепел?

Ганс заплакал…

* * *

В свои двадцать лет Андреас Бауэр уже успел прослыть уравновешенным человеком, однако в последовавшие после пожара недели чувство вины довело его до бессильной ярости. Картина окровавленного Даниэля, лежащего на холодной улице, не давала ему спать по ночам. Он думал о том, какое будущее могло бы ожидать паренька, сколько он мог бы иметь радости и сбывшихся мечтаний. Ночь за ночью Андреас смотрел пустыми глазами в потолок над своей кроватью, отчаянно желая вернуть время назад и все исправить.

Он ненавидел себя.

Вдобавок ко всему, Андреас страдал от разрыва отношений с Евой. Она отказывалась видеться с ним и возвращала его письма нераспечатанными. А поскольку дело касалось всей семьи Фольк, Андреас стал для них изгоем. Пастор хотя и служил ему причастие, делал это с несвойственной холодностью, а фрау Фольк однажды даже плюнула Андреасу вслед, когда тот проходил мимо их дома.

Но на этом его испытания не заканчивались. Андреасу каждый вечер, возвращаясь домой, приходилось встречаться с Вольфом, который смог обратить все случившееся себе на пользу. Он почивал на лаврах «народного героя» за уничтожение танцевального клуба. Одним решительным взмахом он отомстил за смерть Даниэля и избавил Вайнхаузен от источника морального разложения. Однако на этом Вольф не остановился. Вместе с Ричардом Клемпнером и Адольфом Шнайдером он добился иска в адрес директора винодельни Блументаля по обвинению в умышленном поджоге с целью получения страховки. Все трое засвидетельствовали в суде, что, маршируя рано утром в день пожара, они видели, как Блументаль бежал от горящей винодельни.

Блументаля и его соинвесторов быстро признали виновными в заговоре с целью мошенничества, все их имущество вдоль Мозеля было конфисковано государством для продажи арийским виноделам, а их самих отправили в исправительный лагерь в Дахау. Это решение вызвало у Ганса Бибера смешанное чувство. С одной стороны, он был рад тому, что его любимые виноградники отобрали у тех, кто нажился на его потере, но, с другой стороны, у него остался неприятный осадок от крайне сомнительного судебного процесса.

Пока Вольф торжествовал победу, Андреас становился все более замкнутым и отрешенным. Целые выходные напролет он безучастно бродил по берегу реки. Радостные известия о новых рабочих местах и уменьшении количества нищих, из-за чего столовые для них повсеместно закрывались, Андреаса ничуть не трогали. Даже когда весь Вайнхаузен с ликованием вышел на улицы, узнав о том, что жители Саара единодушно проголосовали за воссоединение с родиной канцлера Гитлера, он предпочел лечь спать.