Киновия преподобного Дорофея

О киновии преподобного Дорофея мало сохранилось сведений в церковно-исторических сочинениях. Известно только, что она находилась в той же части Святой Земли, где была лавра Илариона Великого, именно между Газою и Маюмом, и основана преподобным Дорофеем, славным подвижником Серидовой киновии, в начале второй половины VI столетия. Известно также, что Дорофеева обитель между палестинскими обителями славилась высотою духовной жизни и нравственных совершенств, каких достигали ее подвижники, руководимые столь опытным в подвижничестве мужем, каков был преподобный Дорофей. В нее отвел настоятель Фирминовой обители Зосима разбойника, желавшего совершить подвиг покаяния. В следующем столетии киновия преподобного Дорофея находилась также в цветущем состоянии, как это видно из того, что ее посещают подвижники других обителей. Дальнейшая судьба ее неизвестна.

Не сохранились в истории палестинского подвижничества имена подвижников киновии преподобного Дорофея, зато известна назидательная жизнь самого основателя ее, известны его высокие нравственные качества и совершенства. Жизнеописание преподобного Дорофея и предложим вниманию благочестивых читателей.

* * *

Преподобный Дорофей (память 5 июня), ученик Иоанна Прозорливого (Пророка), родом был из Палестины, именно из города Аскалона, и происходил из семейства, имевшего достаточное состояние. В молодых летах он с великою ревностью заботился о своем образовании и занимался науками с пламенною любовью. «Когда я обучался внешнему учению, – говорит о себе сам преподобный Дорофей, – мне казалось это сначала тягостным, и когда я приходил взять книгу, я был в таком же положении, как человек, идущий прикоснуться к зверю; когда же я продолжал понуждать себя, Бог помог мне, и прилежание обратилось мне в такой навык, что от усердия к чтению я не замечал, что я ел, или пил, или как спал. И никогда не позволял завлечь себя на обед с кем-нибудь из друзей моих и даже не вступал с ними в беседу во время чтения, хотя и был общителен и любил своих товарищей. Когда философ [то есть учитель] отпускал нас, я омывался водою, ибо иссыхал от безмерного чтения и имел нужду каждый день освежаться водою; приходя же домой, я не знал, что буду есть, ибо не мог найти свободного времени для распоряжения касательно самой пищи своей, но у меня был верный человек, который готовил мне, что он хотел. А я ел, что находил приготовленным, имея и книгу подле себя на постели, и часто углублялся в нее. Также и во время сна она была подле меня на столе моем, и, уснув немного, я тотчас вскакивал для того, чтобы продолжать чтение. Опять вечером, когда я возвращался [домой] после вечерни, я зажигал светильник и продолжал чтение до полуночи и вообще был в таком состоянии, что от чтения вовсе не знал сладости покоя». При такой ревности к изучению наук Дорофей приобрел обширные познания и развил в себе превосходный дар слова. Из поучений Дорофея и вопросов его преподобным Варсонофию Великому и Иоанну Пророку видно, что он хорошо изучил произведения светских писателей, но несравненно лучше знал писания отцов Церкви, как то: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого и многих знаменитых подвижников предшествовавших веков. Желание достигнуть высшего духовного совершенства путем христианского самоотвержения и самоумерщвления, возбужденное в нем беседами с ним великих старцев, расположило его оставить мир и вступить на путь подвижничества, – и Дорофей поступил в обитель преподобного Серида и стал здесь подвизаться о Господе под руководством Серида, Варсонофия и Иоанна.

Поступив в монастырь, Дорофей предал всего себя в совершенное послушание святым старцам Сериду, Варсонофию и Иоанну. Без малейшего замедления или ропота он исполнял всякое их слово, никогда не позволяя себе рассуждать; не скрывал от них ни одного самого незначительного помысла, не делал без их совета ни одного самого простого дела и до такой степени умер собственному суждению, что не верил себе в самых неоспоримых истинах и даже доброму помыслу, возникавшему в его душе, и тогда только утверждался, когда принимал его как бы вновь от своего наставника, которому прежде поверял его. «Когда я был в общежитии, – говорит о себе преподобный Дорофей, – я открывал все свои помыслы старцу авве Иоанну и никогда не решался сделать что-либо без его совета. Иногда помысл говорил мне: не то же ли самое скажет тебе старец? А я отвечал помыслу: анафема тебе, и рассуждению твоему, и разуму твоему, и мудрованию твоему, и ведению твоему! Ибо что ты знаешь, то знаешь от демонов. Итак, я шел и вопрошал старца. И случалось иногда, что он отвечал мне то самое, что у меня было на уме. Тогда помысл говорил мне: ну что же, видишь, это то самое, что и я говорил тебе, не напрасно ли беспокоил ты старца? А я отвечал помыслу: теперь оно хорошо, теперь оно от Духа Святого; твое же внушение лукаво, от демонов, и было делом страстного состояния души. Итак, никогда не попускал я себе повиноваться своему помыслу, не вопросив старца». В другом месте Дорофей говорит еще: «Когда помысл говорил мне о солнце, что это солнце, или о тьме, что это тьма, я не верил ему, ибо нет ничего тяжелее, как верить своим мнениям» (Поучение 9). Начав о Господе труд подвижничества, преподобный Дорофей с усилием понуждал себя к иноческим подвигам и добродетелям, поощряя себя в этом случае такими словами: «Если столько любви, столько горячности было у меня для внешней мудрости, так что от всего прочего был я свободен и привык к одному, тем более должно быть при обучении добродетели», – и тем я укреплялся в трудных подвигах иноческих. Видя ревность к подвигам иноческим молодого подвижника, преподобный Серид назначил ему послушание – принимать странников и служить больным в больнице, устроенной на иждивение его брата. С каким старанием, с какою любовью Дорофей проходил это послушание, показывают собственные слова его. «В то время я только что встал от тяжкой болезни. И вот бывало приходят странники вечером – я проводил с ними вечер; а там погонщики верблюдов – и им приготовлял я нужное; много раз случалось, что, когда уходил я спать, встречалась другая нужда и меня будили, а затем приближался час бдения. Едва только я засыпал, как уже будил меня канонарх, но от труда или от болезни я был в изнеможении, и сон опять овладевал мною так, что, расслабленный от жара, я не помнил сам себя и отвечал ему [канонарху] сквозь сон: “Хорошо, господин, Бог да помянет любовь твою и да наградит тебя; ты приказал, я приду, господин”. Потом, когда он уходил, я опять засыпал и очень скорбел, что опаздывал идти в церковь». Чтобы и в таких случаях быть точным по отношению к церковной службе, надобно было Дорофею бороться с природою, и молодой подвижник упросил двух братий – одного, чтобы будил его к службе, другого – чтобы не позволял ему дремать во время бдения. «И поверьте мне, – присовокупляет он, – я так уважал их, как бы от них зависело мое спасение» (Поучение 11). С таким же терпением и смирением исполнял преподобный Дорофей и другое послушание, назначенное ему игуменом, – принимать исповедь новоначальных, выслушивать их тайные помыслы и сомнения; ему казалось, что они только по простоте своей или даже ради насмешки доверяют тайные помыслы свои человеку столь неопытному, каким он себя считал (Поучение 11).

Преподобный Дорофей развил в себе глубокое чувство смирения; всегда обвинял самого себя, особенно при каких-нибудь случаях и столкновениях с братиями; недостатки ближних старался покрывать любовью и проступки их в отношении себя приписывать искушению или незлонамеренной простоте. Так, в 4-м поучении своем преподобный Дорофей приводит несколько примеров, из которых видно, что он, будучи сильно оскорбляем, терпеливо переносил оскорбления и, проведя, как сам говорит, в общежитии девять лет, никому не сказал во все это время оскорбительного слова. «Однажды, – рассказывает в одном поучении своем сам Дорофей, – один брат, идя вслед за мною от больницы до самой церкви, поносил меня, а я шел впереди него, не говоря ни слова. Когда же авва узнал это, не знаю, кто сказал ему о сем, и хотел наказать брата, я пошел и пал ему в ноги, говоря: “Ради Господа не наказывай его, я согрешил, брат нисколько не виноват”. И другой также, по искушению ли или от простоты, Бог знает почему, немалое время каждую ночь пускал свою воду над моею головою, так что и самая постель моя бывала омочена ею. Также и некоторые другие из братий приходили ежедневно и вытрясали свои подстилки перед моей кельей, и я видел, что множество блох набиралось в моей келье, так что я не в силах был истребить их, ибо они были бесчисленны от жары. Потом, когда я ложился спать, все они собирались на меня, и я засыпал только от сильного утомления; когда же вставал от сна, находил, что все тело мое было изъедено; однако же я никогда не сказал кому-нибудь из них: “Не делай этого” или “Зачем ты делаешь?”» (Поучение 4).

Самым высоким счастьем для себя счел Дорофей, когда игумен Серид поручил ему служить великому старцу Иоанну Прозорливому. Еще и прежде этого он открывал сему старцу все помыслы свои, а теперь он предал себя совершенно в его волю. И такое уважение питал Дорофей к Иоанну Прозорливому, что на коленях принимал от него каждый вечер благословение и наставление и двери кельи его, по собственным словам Дорофея, лобызал извне с таким же чувством, с каким иной поклоняется Честному Кресту. Девять лет служил старцу Иоанну преподобный Дорофей и, как ни считал себя счастливым такою долею, всегда готов был уступить это счастие другому; и когда однажды узнал, что один из братии сильно скорбит, желая служить святому старцу, сам пошел к игумену, сам умолял его уступить этому брату служение великому старцу и даже оправдывал завистливого брата (Поучение 4).

Кроме глубокого смирения, преподобный Дорофей развил и воспитал в себе всецелую преданность воле Божией: к Господу он относил все, что случалось с ним хорошего, радостного или неприятного и скорбного, и потому болезни и скорби переносил с совершенною покорностью воле Господней; от Господа одного ожидал и помощи утешения, когда они постигали его. Однажды преподобный Дорофей находился в тяжкой, невыносимой скорби душевной, но в то же время не переставал с крепким упованием на милость Божию умолять Господа о помощи – милость Божия посетила его. В один день, когда Дорофей находился на монастырском дворе и заглянул нечаянно в храм, увидел там человека в святительской одежде, который нес сосуд со Святыми Дарами и входил в алтарь. Влекомый внутренним чувством, Дорофей вошел в храм и последовал за этим человеком в алтарь. Таинственный муж, воздев руки к небу, стал молиться, и Дорофей стоял позади него в благоговейном страхе. По окончании молитвы таинственный муж обратился к Дорофею, и по мере приближения его к подвижнику умолкали в сердце скорбящего печаль и уныние; потом коснулся рукою его груди и произнес слова псалма: Твердо уповал я на Господа, и Он преклонился ко мне и услышал вопль мой; извлек меня из страшного рва, из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои, и утвердил стопы мои; и вложил в уста мои новую песнь – хвалу Богу нашему (Пс. 39:2–4). Трижды он произнес эти стихи тихо, ударяя в грудь Дорофея, и неизъяснимою радостию исполнилось сердце подвижника; он хотел последовать за небесным пришельцем, но тот уже скрылся от его взора. С этой поры никогда никакое уныние не овладевало сердцем преподобного Дорофея.

По кончине преподобного Серида и Иоанна Прозорливого, когда Варсонофий совершенно заключился в своей келье, Дорофей оставил Серидову киновию, удалился в близлежащую пустыню между Газой и Маюмом и там основал свою собственную обитель, в которой был настоятелем и истинным руководителем других в жизни духовной. Блаженная кончина его последовала около 620 года по Р. Х.

Преподобный Дорофей оставил после себя в назидание христиан несколько подвижнических творений. Творения его драгоценны и важны не только для инока, но и для христианина, живущего в мире. Преподобный Дорофей был опытен в духовной жизни. Поучения и наставления его дышат особенною простотою чистой души, свойственной помазанным от Святого Духа, и исполнены необыкновенной сладости. Их очень уважали последующие отцы Церкви. Преподобный Феодор Студит в своем «Завещании» называет авву Дорофея святым и богомудрым.

В двадцати пяти поучениях своих преподобный Дорофей учит об отречении от мира, о смирении, о совести и страхе Божием, о том, чтобы не полагаться на свой разум, чтобы не судить ближнего, о самоукорении, о том, что не должно лгать, о том, что должно проходить путь Божий с целью, об отсечении страстей вначале, о страхе будущих мучений, терпеливом перенесении искушений, согласии добродетелей, посте и беседах, о должностях начальников и учеников, должности келаря, о нечувствии души, плаче, о должностях инока, о поведении больного брата.

Извлечем из поучений преподобного Дорофея несколько особенно назидательных мыслей.

1. Если случится кому видеть, говорит преподобный Дорофей в 41-м поучении, что брат его согрешает, не должно презреть его и умолчать о сем, попуская ему погибнуть; не должно также ни укорять, ни злословить его, но с чувством сострадания и страхом Божиим должно сказать тому, кто может исправить его; или сам видевший пусть скажет ему с любовью и смирением, говоря так: «Прости, брат мой, если не ошибаюсь, ты нехорошо это делаешь». И если он не послушает, скажи другому, о котором знаешь, что он имеет к нему доверие, или скажи старцу его, или авве, смотря по важности согрешения, чтобы они его исправили, и потом будь спокоен. Но говори с целью исправить брата своего, а не ради празднословия или злословия и не для укорения его, не из желания обличить его, не для осуждения и не с притворством, показывая вид, что исправляешь его, а внутри имея что-либо из упомянутого (Поучение 4).

2. «Некогда, говорит авва Дорофей, в бытность мою в общежитии, покушался я по движениям и по походке человека узнавать о его душевном состоянии, и со мною произошел следующий случай. Однажды, когда я стоял, прошла мимо меня женщина с ведром воды; сам не знаю, как я увлекся и посмотрел ей в глаза и тотчас помысл внушил мне, что она блудница; но лишь только пришел мне сей помысл, я стал очень скорбеть и сказал о сем старцу авве Иоанну: “Владыка! Что я должен делать, когда я невольно замечаю чьи-либо движения и походку и помысл говорит мне о душевном состоянии сего человека?” И старец отвечал мне так: “Что же, разве не бывает, что иной постоянно имеет естественный недостаток, однако с великим усилием и трудами исправляет его? Потому и нельзя из этого узнать чьего-либо душевного состояния. Итак, никогда не верь своим догадкам, ибо кривое правило и прямое делает кривым. Мнения человеческие ложны и вредят тому, кто предается им”. Итак, нет ничего тяжелее, как верить своим мнениям. Это если укоренится в нас, то доводит до такого вреда, что мы думаем действительно видеть вещи, коих нет и быть не может. И скажу вам удивительный случай, который произошел при мне, когда я еще находился в общежитии. Там был у нас один брат, которого очень беспокоила сия страсть, и он так следовал своим догадкам, что был уверен в каждом предположении своем; ему казалось, что дело происходит непременно так, как представляет ему помысл его, и не может быть иначе. Зло со временем усилилось, и демоны довели его до такого заблуждения, что однажды, когда он, выйдя в сад, высматривал, ибо он всегда подсматривал и подслушивал, ему показалось, что он видит, будто один из братий крадет и ест смоквы, а была пятница и еще не было даже второго часа. Итак, уверив себя, что он действительно видел это, он скрылся, как говорил, и ушел молча. Потом в час литургии он опять стал замечать, что будет делать во время причащения брат, только что укравший и съевший смоквы. И когда он увидел, что тот умывает руки, дабы войти приобщиться, он побежал и сказал игумену: “Посмотри, такой-то брат идет приобщаться Божественных Таин вместе с братиями, но не вели ему давать Святых Даров, ибо я видел сегодня утром, как он крал смоквы из сада и ел”. А между тем брат тот пошел уже к Святому Причащению с большим благоговением и смирением, ибо он был из благоговейных. Когда же игумен увидел его, то он подозвал его к себе, прежде чем тот подошел к священнику, преподающему Святые Дары, и, отведя его в сторону, спросил: “Скажи мне, брат, что ты сделал сегодня?” Тот удивился и сказал ему: “Где, владыка?” Игумен продолжал: “Когда ты утром вышел в сад, что ты там делал?” Брат, удивленный этим, отвечал ему опять: “Владыка, я сегодня не видел сада и даже не был утром здесь, в киновии, но теперь только возвратился, ибо тотчас по окончании всенощного бдения эконом послал меня на такое-то послушание”. А место того послушания, о котором он говорил, было очень далеко, и брат с трудом поспел ко времени литургии. Игумен призвал эконома и спросил его: “Куда ты посылал этого брата?” Эконом отвечал то же, что и брат сказал, то есть что он посылал его в такое-то село. Игумен спросил: “Почему же ты не привел его принять от меня благословение [на послушание]?” Тот, поклонившись, отвечал: “Прости меня, владыка, ты отдыхал после бдения, и потому я не привел его принять от тебя благословение”. Когда игумен таким образом удостоверился, то он отпустил сего брата причаститься и, призвав того, который верил своим подозрениям, сделал ему выговор и отлучил его от Святого Причащения. И не ограничился он этим, но, созвав всю братию по окончании литургии, со слезами рассказал им о случившемся и обличил брата пред всеми, желая достигнуть сим троякой пользы: во-первых, посрамить диавола и обличить сеющего такие подозрения; во-вторых, чтобы через сие посрамление был прощен грех брата и чтобы он получил от Бога помощь на будущее время; и в-третьих, чтобы утвердить братию никогда не верить своим мнениям. И много поучив о сем и нас и брата, он сказал, что нет ничего вреднее подозрительности» (Поучение 9).

3. Если мы хотим совершенно измениться (в нравственном отношении), то должно научиться отменять хотения свои, и таким образом мало-помалу с помощью Божиею мы преуспеем и достигнем бесстрастия. Ибо ничто не приносит такой пользы людям, как стеснение своей воли, и поистине от сего человек преуспевает более, нежели от всякой другой добродетели. Ибо отсечением своей воли он приобретает беспристрастие, а от беспристрастия приходит с помощью Божиею в совершенное бесстрастие (Поучение 1). «Расскажу вам событие, случившееся при мне, дабы вы узнали, что блаженное послушание и отсечение своей воли избавляет человека и от смерти. Однажды, когда я еще был в обители аввы Серида, пришел туда ученик одного великого старца из страны Аскалонской с некоторым поручением от своего аввы. Старец дал ему заповедь возвратиться в свою келью до вечера. Между тем поднялась сильная буря с дождем и громом, протекавший вблизи поток поднялся вровень с берегами. Брат, помня слова своего старца, хотел идти обратно; мы просили его остаться, полагая, что ему невозможно безопасно перейти поток, но он не согласился остаться с нами. Тогда мы сказали: “Пойдем вместе с ним до потока; когда он увидит его, то сам возвратится”. Итак, мы пошли с ним, и, когда дошли до реки, он снял одежду свою, привязал ее к голове своей, опоясался нарамником и бросился в реку, в эту страшную быстрину. Мы стояли в ужасе, трепеща за него, как бы он не утонул; но он продолжал плыть и весьма скоро очутился на другой стороне, оделся в свою одежду, поклонился нам оттуда, прощаясь с нами, и быстро пошел, продолжая путь свой. А мы стояли в изумлении и удивлялись силе добродетели; тогда как мы от страха не могли смотреть на реку, он безопасно переплыл ее за послушание свое» (Поучение 1). «Авва Пимен говорил: “Воля наша есть медная стена между человеком и Богом”. Видите ли силу сего изречения?» И еще присовокупил он: «Она есть как бы камень, противостоящий, сопротивляющийся и противодействующий воле Божией». Итак, если человек оставит свою волю, тогда может и он сказать: о Бозе моем перейду стену; Бог мой, непорочен путь Его (Пс.17:30–31). Весьма достаточно сказано! Ибо тогда только человек видит непорочный путь Божий, когда оставит свою волю; когда же повинуется своей воле, то не видит, что непорочны пути Божии, но, если услышит что-либо относящееся к наставлению, он тотчас порицает это, унижает, отвращается от сего и действует напротив, ибо как ему перенести что-либо или послушаться чьего-либо совета, если он держится своей воли? Далее говорит старец и о самооправдании: если же и самооправдание поможет воле, то человек совершенно развращается (Поучение 5).

4. «Если мне встретится, – сказал авва Дорофей, – какое-либо дело, то мне приятнее поступить по совету ближнего, даже когда бы случилось и испортить его по его совету, нежели и хорошо исполнить дело, последовав своей воле» (Поучение 19).

5. Все, бывающее с нами, бывает или по благоволению Божию, или попустительно. Например, бывает попустительная воля Божия на то, чтобы город был разорен; но Бог не хочет, чтобы мы, поскольку есть Его воля на разорение города, сами положили огонь и подожгли его или чтобы мы взяли топоры и стали разрушать его. Также Бог попускает, чтобы кто-нибудь находился в печали или в болезни, хотя воля Божия и не такова, чтобы он печалился; но Бог не хочет, чтобы и мы опечаливали его или чтобы сказали: «Так как есть воля Божия на то, чтобы он был болен, то не будем жалеть его». Этого Бог не хочет; не хочет, чтобы мы служили таковой Его воле. Он желает, напротив, видеть нас столь благими, чтобы мы не хотели того, что Он делает попустительно. Но чего Он хочет? Хочет, чтобы мы желали воли Его благой, бывающей, как я сказал, по благоволению, то есть всего того, что делается по Его заповеди, чтобы любить друг друга, быть сострадательными, творить милостыню и тому подобное (Поучение 14).

6. Прежде нежели скажем или сделаем что-нибудь, испытаем, согласно ли это с волею Божией; и тогда, помолившись, скажем или сделаем сие и повергнем немощь нашу пред Богом, и благость Его поможет нам во всем (Поучение 18).

7. Отцы сказали, каким образом человек должен постепенно очищать себя: каждый вечер он должен испытывать себя, как он провел день, и опять утром, как он провел ночь, и каяться пред Богом, в чем ему случилось согрешить пред Богом. Нам же [то есть инокам, подвижникам], так как мы много согрешаем, нужно по забывчивости нашей по истечении шести часов испытывать себя, как провели мы время и в чем согрешили. И каждый из нас должен говорить себе: «Не сказал ли мне канонарх или другой кто из братии неприятного слова, и я не перенес его, но противоречил ему?» Так должны мы ежедневно испытывать самих себя, как провели мы день. Таким образом каждый должен испытывать себя, как провел он и ночь, с усердием ли встал на бдение, или пороптал на разбудившего его, или помалодушествовал против него (Поучение 11).

8. Есть три различных вида лжи: иной лжет мыслью, другой лжет словом, а иной лжет самой жизнью своею. Мыслью лжет тот, кто принимает за истину свои предположения, то есть пустые подозрения на ближнего; такой, когда видит, что кто-нибудь беседует с братом своим, делает свои догадки и говорит: «Он обо мне беседует». Если прекращает беседу, он опять предполагает, что из-за него прекратили беседу. Если кто скажет слово, то он подозревает, что оно сказано для оскорбления его. Вообще, в каждом деле он постоянно таким образом замечает за ближним, говоря: он из-за меня это сделал; он из-за меня это сказал; он это сделал для того-то. Таковой лжет мыслью, ибо он ничего истинного не говорит, но только по одному своему мнению, а от сего происходит любопытство, злословие, подслушивание, вражда, осуждение. Словом лжет тот, кто, например, от уныния поленившись встать на бдение, не говорит: «Прости меня, что я поленился встать», но говорит: «У меня был жар, я до крайности утомился работою, не в силах был встать, был нездоров», – и говорит десять лживых слов для того, чтобы не сделать одного поклона и не смириться. И если он в подобном случае не укорит себя, то беспрестанно изменяет слова свои и спорит, чтобы не понести укоризны. Жизнью своею лжет тот, кто, будучи блудником, притворяется воздержным, или, будучи корыстолюбивым, говорит о милостыне и хвалит милосердие, или, будучи надменен, дивится смиренномудрию. И не потому удивляется добродетели, что желает похвалить ее, ибо если бы он говорил с сею мыслью, то он сперва со смирением сознался бы в своей немощи, говоря: «Горе мне, окаянному, я сделался чуждым всякого блага», и тогда уже, по сознании своей немощи, стал бы он хвалить добродетель и удивляться ей. Осуждать себя есть дело смирения, а щадить ближнего есть дело милосердия. Но лжец или для того удивлялся добродетели, чтобы покрыть свой стыд, и говорит о ней, как будто и сам он совершенно таков, или часто для того, чтобы повредить кому-нибудь и обольстить его. Ибо ни одна злоба, ни одна ересь, ни сам диавол не может никого обольстить иначе, как только под видом добродетели. Апостол говорит, что сам диавол преобразуется в Ангела света, потому неудивительно, что и слуги его преобразуются в служителей правды (2 Кор. 11:14–15). Так и лживый человек, или боясь стыда, чтобы не смириться, или, как мы сказали, желая обольстить кого-нибудь и повредить ему, говорит о добродетелях и хвалит их и удивляется им, как будто сам поступал так и знает их по опыту. Таковой лжет самой жизнью своею; это не простой человек, но двойственный, ибо иной он внутри и иной снаружи, и жизнь его двойственна и лукава (Поучение 9).

9. Случается, что бывает необходимость скрыть какое-либо дело, и если кто не скроет малого, то дело приносит большое смущение и скорбь. Когда встретится такая необходимость, то можно уклониться от слова правды, но и тогда человек не должен оставаться беспечальным, но должен каяться и плакать пред Богом и считать такой случай временем искушения. Но и сие позволительно не часто, а разве однажды из многих случаев. Ибо как бывает с териаком и слабительным, когда если кто часто их принимает, то они вредят, если же кто примет однажды в год по великой нужде, то они приносят ему пользу, – так должно поступать и в этом деле. Кто хочет по необходимости изменить слово, то он должен делать это не часто, но разве в исключительном случае, когда он видит, как я сказал, великую необходимость, и это самое, допускаемое весьма редко, пусть делает со страхом и трепетом, показывая Богу и произволение свое, и необходимость, и тогда он будет прощен, потому что он все-таки получает вред (Поучение 9).

10. Знаете ли, какой тяжкий грех осуждать ближнего? Ибо что тяжелее сего? Что столь ненавидит Бог? От чего отворачивается? Как и отцы сказали, что нет ничего хуже осуждения. Однако и в такое великое зло человек приходит от нерадения о по видимости ничтожном. Ибо оттого, что человек дозволит себе малость в отношении ближнего, оттого, что говорит: «Что за важность, если услышу, что говорит сей брат, что за важность, если я посмотрю, что будет делать сей брат или тот странник», – от сего самого ум начинает оставлять свои грехи без внимания и замечать грехи ближнего. И от сего потом происходит, что мы осуждаем, злословим, укоряем ближнего и, наконец, впадаем в то самое, что осуждаем. Ибо оттого, что человек не заботится о своих грехах и не оплакивает, как сказали отцы, своего мертвеца, не может он преуспеть ни в чем добром, но всегда обращает внимание на дело ближнего. А ничто столь не прогневляет Бога, ничто так не обнажает человека и не приводит к погибели, как злословие, или осуждение, или укорение ближнего. Одно дело – злословить, другое – осуждать и унижать. Злословить значит сказать о ком-нибудь: «Такой-то солгал, или разгневался, или впал в блуд, или сделал что-либо подобное». Вот такой злословил брата, то есть сказал пристрастно о его согрешении. А осуждать значит сказать: «Такой-то лгун, гневлив, блудник». Вот такой осудил самое расположение души его, произнес приговор всей его жизни, говоря, что он таков-то, и осудил его как такого, а это тяжкое дело. Ибо одно сказать: «Он разгневался», и другое сказать: «Он гневлив», и, как я сказал, произнести таким образом приговор всей его жизни. А грех осуждения во столько раз тяжелее всякого другого греха, что Сам Христос сказал: лицемер, вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего (Лк. 6:42), и грех ближнего уподобил сучку, а осуждение – бревну. Так-то тяжело осуждение, превосходящее всякий грех. И фарисей оный, молясь и благодаря Бога за свои добродетели, не солгал, но говорил истину, и не за то был осужден, ибо мы должны благодарить Бога, когда сподобились сделать что-либо доброе, потому что Он помог и содействовал нам в этом. За сие фарисей не был осужден, как я сказал, что он благодарил Бога, исчисляя свои добродетели, и не за то был осужден, что сказал: я не таков, как прочие люди; но когда он обратился к мытарю и сказал: или как этот мытарь (Лк. 18:11), тогда он подвергся осуждению, ибо он судил самое лицо, самое расположение души его и, кратко сказать, всю жизнь его. Посему мытарь и вышел оправданным более, нежели тот (Лк. 18:14). Нет ничего тяжелее, нет ничего хуже осуждения, презрения или уничижения ближнего. Почему мы не осуждаем лучше самих себя и наши грехи, которые мы достоверно знаем и за которые должны будем дать ответ пред Богом? Зачем восхищаем себе суд Божий? Чего хотим от Его создания? Не должны ли мы трепетать, слыша, что случилось с великим оным старцем, который, узнав о некоем брате, что он впал в блуд, сказал: «О, худо он сделал!» Или вы не знаете, о каком ужасном событии повествуется в «Отечнике»? Святой Ангел принес к нему душу согрешившего и сказал ему: «Посмотри: тот, кого ты осудил, скончался. Куда же ты повелишь поместить его – в Царство или муку?» Есть ли что страшнее сей тяготы? Ибо что иное значат слова Ангела старцу, как не сие: поскольку ты судья праведных и грешных, то скажи, что повелишь о смиренной душе сей. Помилуешь ли ты ее или предашь мучению? Святой старец, пораженный сим, все остальное время жизни своей провел в стенаниях, слезах и безмерных трудах, молясь Богу, чтобы Он простил ему тот грех, и это уже после того, как он, пав на лицо свое к ногам Ангела святого, получил прощение. Ибо сказанное Ангелом: «Вот Бог показал тебе, какой тяжкий грех осуждение, чтобы ты более не впадал в него» – уже означало прощение; однако душа старца до самой смерти его не могла более утешиться и оставить свой плач (Поучение 6).

Хотящие спастись не обращают внимания на недостатки ближних, но всегда смотрят на свои собственные и преуспевают. Таков был тот, который, видя, что брат его согрешил, вздохнул и сказал: «Горе мне; как он согрешил сегодня, так согрешу и я завтра». Притом не удовлетворился этим, но и себя повергнул под ноги его, сказав: «И сей покается о грехе своем, а я не покаюсь, как должно, не достигну покаяния, не в силах буду покаяться» (Поучение 6).

11. Некто из старцев сказал: «Прежде всего нужно нам смиренномудрие, чтобы быть готовым на каждое слово, которое слышим, сказать “Прости”, ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и сопротивника». Исследуем, какое значение имеет слово старца, почему он говорит, что прежде всего нужно нам смиренномудрие, а не сказал, что прежде нужно воздержание. Ибо апостол говорит: Все подвижники воздерживаются от всего (1 Кор. 9:25). Или почему не сказал старец, что прежде всего нужен нам страх Божий? Ибо в Писании сказано: Начало мудрости – страх Господень (Пс. 110:10), и опять: страх Господень отводит от зла (Притч. 16:6). Почему не говорит он, что прежде всего нужна нам милостыня или вера? Ибо сказано: Милостынями и верами очищаются греси, страхом же Господним уклоняется всяк от зла. (Притч. 15:27), и апостол говорит: без веры угодить Богу невозможно (Евр. 11:6). Итак, если без веры невозможно угодить Богу и милостынями и верами очищаются греси, страхом же Господним уклоняется всяк от зла, и если страх Господень отводит от зла, и начало мудрости – страх Господень, и подвизающийся должен воздерживаться от всего, то как же старец говорит, что прежде всего нужно нам смиренномудрие, и оставил все сие столь нужное? Старец хочет показать нам сим, что ни самый страх Божий, ни милостыня, ни вера, ни воздержание, ни другая какая-либо добродетель не может быть совершенна без смиренномудрия (Поучение 2).

12. Два вида смирения. Первое смирение состоит в том, чтобы почитать брата своего разумнее себя и по всему превосходнее, – одним словом, чтобы почитать себя ниже всех. Второе же смирение состоит в том, чтобы приписывать Богу свои подвиги; сие есть совершенное смирение святых. Оно естественно рождается в душе от исполнения заповедей. Ибо, как на деревьях, когда на них бывает много плодов, самые плоды преклоняют ветви книзу и нагибают их, ветвь же, на которой нет плодов, стремится вверх и растет прямо, и есть некоторые деревья, которые не дают плода, пока их ветви растут вверх, если же кто возьмет камень, привесит к ветви и нагнет ее книзу, тогда она даст плод, – так и душа, когда смиряется, тогда приносит плод, и чем более приносит плода, тем более смиряется. И святые чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными. Ибо Авраам, когда увидел Господа, назвал себя землею и пеплом (см. Быт. 17:24); Исаия же сказал: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами (Ис. 6:5); также и Даниил, когда был во рву со львами, и Аввакуму, принесшему ему хлеб и сказавшему: «Приими обед, который послал тебе Бог», отвечал: «Итак, вспомнил обо мне Бог!» Какое смирение имело сердце его! Он находился во рву посреди львов и был невредим от них, и притом не один раз, но дважды, и после всего этого он удивился и сказал: «Итак, вспомнил обо мне Бог!»

13. Святой Иоанн говорит в соборных посланиях своих: совершенная любовь изгоняет страх (1 Ин. 4:18). Что хочет сказать нам через сие святой апостол? О какой любви говорит он нам и о каком страхе? Ибо пророк Давид говорит в псалме: Бойтесь Господа, все святые Его (Пс. 33:10), и много других подобных изречений находим мы в Божественных Писаниях. Итак, если и святые, столь любящие Господа, боятся Его, то как же святой Иоанн говорит: совершенная любовь изгоняет страх? Святой хочет нам показать этим, что есть два страха: один первоначальный, а другой совершенный – и что один свойствен начинающим, так сказать, быть благочестивыми, другой же есть (страх) святых совершенных, достигших в меру совершенной любви. Например, кто исполняет волю Божию из-за страха претерпевать муки, тот, как мы сказали, еще новоначальный, ибо он не делает добра для самого добра, но из-за страха наказания. Другой же исполняет волю Божию из любви к Богу, любя ее (волю Божию) собственно для того, чтобы благоугодить Богу; сей знает, в чем состоит существенное добро; он познал, что значит быть с Богом. Сей-то имеет истинную любовь, которую святой называет совершенною. И эта любовь приводит его в совершенный страх, ибо таковой боится Бога и исполняет волю Божию уже не по страху наказания, уже не для того, чтобы избегнуть мучений, но потому что, как мы сказали, вкусив самой сладости пребывания с Богом, он боится отпасть, боится лишиться ее. И сей совершенный страх, рождающийся от этой любви, вон изгоняет первоначальный страх, посему-то апостол и говорит: совершенная любовь изгоняет страх (Поучение 4).

14. Посредством заповедей созидается дом душевный. Как же созидается дом душевный? На примере строительства чувственного дома можем в точности научиться сему делу. Ибо кто хочет построить такой дом, тот должен отовсюду укрепить его и с четырех сторон возводить стену, а не об одной только стороне заботиться, другие же оставить в небрежении, потому что иначе он не получит никакой пользы, но напрасным будет все: намерение, и издержки, и труд. Так бывает и относительно души, ибо человек, желающий создать душевный дом, не должен нерадеть ни об одной стороне своего здания, но равно и согласно возводить оное. Сие-то значит сказанное аввою Иоанном: я хочу, чтобы человек каждый день приобретал понемногу от всякой добродетели, а не так, как делают некоторые, кои, держась одной добродетели и пребывая в ней, только ее одну и исполняют, а о прочих не заботятся. Может случиться, что они и имеют некоторое преимущество в сей добродетели, потому и не тревожит их противоположная ей страсть; однако они незаметно увлекаются другими страстями и бывают тревожимы ими, но не заботятся о них, а думают, что обладают чем-то великим. Таковые подобны человеку, который строит одну только стену и возводит ее сколь возможно выше и, взирая лишь на высоту этой стены, думает, что он совершил нечто великое, а не знает того, что если хоть однажды подует ветер, то он повалит ее, ибо она стоит одна и не имеет связи с другими стенами. Притом же никто не может себе устроить защиты из одной стены, потому что со всех других сторон она открыта. Но поступать так неразумно: желающий построить себе дом и сделать себе защиту должен строить его со всех четырех сторон и утверждать отовсюду. И объясню вам, каким это образом. Сперва он должен положить основание, которое есть вера, ибо без веры, как говорит апостол, угодить Богу невозможно (Евр. 11:6), и потом на сем основании строить здание равномерно: случилось ли послушание, он должен положить один камень послушания; встретилось ли огорчение от брата, должен положить один камень долготерпения; представился ли случай к воздержанию, должен положить один камень воздержания. Так от всякой добродетели, для которой представляется случай, должно полагать в здание по одному камню и таким образом возводить его со всех сторон, полагая то камень сострадания, то камень отсечения своей воли, то камень кротости и т. п. И при всем том должно позаботиться о терпении и мужестве, ибо они суть краеугольные камни, ими связывается здание и соединяется стена со стеною, почему они и не наклоняются и не отделяются одна от другой. Без терпения и мужества никто не может совершить ни одной добродетели. Ибо если кто не имеет мужества в душе, тот не будет иметь и терпения, а у кого нет терпения, тот решительно ничего не может исполнить. Поэтому и сказано: терпением спасайте души ваши (Лк. 21:19). Строящий должен также на каждый камень класть известь, ибо если он положит камень на камень без извести, то камни выпадут и дом разрушится. Известь есть смирение, потому что она берется из земли и находится у всех под ногами. А всякая добродетель, совершаемая без смирения, не есть добродетель. О сем сказано в «Отечнике»: как корабль нельзя построить без гвоздей, так и спастись нельзя без смиренномудрия. Итак, каждый должен все, что он ни делает доброго, делать со смирением, чтобы смирением сохранить сделанное. Дом должен иметь и так называемые связи, кои суть рассуждение: оно утверждает строение, соединяет камень с камнем и связывает стены, а вместе с тем придает дому и большую красоту. Кровля же есть любовь, которая составляет совершенство добродетелей, так же как и кровля дома – совершение дома. Потом после кровли – перила кругом ее. Что же значат перила кругом кровли? В Законе написано о сем: если построите дом и сделаете на нем кровлю, то сделайте около кровли перила, чтобы дети ваши не падали с кровли (ср. Втор. 22:8). Перила суть смирение, потому что оно ограждает и охраняет все добродетели. Итак, каждая добродетель должна быть соединена со смирением: подобно тому, как мы сказали, что на каждый камень полагается известь, так и для совершенства добродетели нужно смирение, ибо и святые, преуспевая, естественно приходят в смирение: чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным. Что же суть дети, о которых сказал Закон, чтобы они не падали с кровли? Дети суть помышления, бывающие в душе, которые должно хранить смирением же, чтобы они не упали с кровли здания. Вот дом окончен, имеет связи, имеет кровлю, о которой мы сказали, что она есть совершенство добродетелей, вот и окружающие ее перила – одним словом, дом готов. Но не нужно ли еще что-нибудь? Да, мы не упомянули еще об одном. Что же это такое? Чтобы зодчий был искусен, ибо если он неискусен, то он покривит немного стену, и дом когда-нибудь обрушится. Искусен тот, кто разумно совершает добродетели, ибо случается, что иной и подъемлет труд добродетели, но оттого, что неразумно совершает труд сей, он сам губит его или постоянно портит дело и не может окончить его, но строит и разрушает, и кладет один камень и снимает его; когда же полагает один, снимает два. Например, вот пришел к тебе один брат и сказал тебе слово, оскорбляющее или огорчающее тебя; если ты смолчишь и поклонишься ему, то ты положил один камень. Потом ты идешь и говоришь другому брату: «А такой-то мне досадил и говорил мне то-то и то-то, а я не только смолчал, но и поклонился ему». Вот ты один камень положил, а два камня снял. Опять иной поклонится, желая тем заслужить похвалу, и в нем оказывается смирение, смешанное с тщеславием, – сие значит положить камень и снять его. А кто разумно делает поклон, тот твердо уверен, что он согрешил, и вполне убежден, что он сам виноват, – вот что значит разумно сделать поклон. Другой хранит молчание, но неразумно, ибо он думает, что совершает добродетель, между тем как вовсе не совершает ее. А разумно молчащий думает, что он недостоин говорить, как сказали отцы, и это есть разумное молчание. Опять иной не считает себя лучше других и думает, что он делает нечто великое и что он смиряется, но не знает, что он ничего не имеет, потому что неразумно действует; а кто разумно не считает себя лучше других, тот думает, что он ничто и что он недостоин быть в числе людей, как говорил о себе и авва Моисей: «Чернокожий! Ты не человек, зачем же ты являешься между людьми?» Опять иной служит больному, но служит для того, чтобы иметь награду; это также неразумно. И потому если с ним случится что-либо скорбное, то это легко удаляет его от сего доброго дела, и он не достигает конца его, потому что делает его неразумно. А разумно служащий служит для того, чтобы приобрести милостивое сердце, чтобы приобрести чувство сострадания, ибо кто имеет такую цель, тот, что бы ни случилось с ним, скорбь ли извне или сам больной помалодушествует против него, он без смущения переносит все это, взирая на свою цель и зная, что более больной благотворит ему, нежели он больному. Поверьте, что кто разумно служит больным, тот освобождается и от браней. Я [авва Дорофей] знаю брата, который терпел брань от нечистых помыслов и освободился от нее тем, что разумно служил больному, страдавшему водяною болезнью. И Евагрий говорит о некоем великом старце, что он одного из братий, смущаемого по ночам, освободил от таковых мечтаний, повелев ему поститься и служить больным, и вопрошаемый о сем говорил, что сии страсти ничем так не погашаются, как состраданием.