В музее в центре Таллина, Эстония, на берегу Балтийского моря молодые женщина и мужчина непрерывно кружатся, расположившись на противоположных концах длинной узкой планки. Вытянув руки и не отрывая друг от друга взгляда, они сохраняют неустойчивое равновесие, в то время как гигантские качели медленно качаются на узкой опорной призме. Несмотря на свою экстравагантность, эта необычная скульптура несет вполне реальное послание. Она символизирует тот хрупкий баланс, который приходится поддерживать свободному обществу при защите демократии в эпоху социальных сетей от свободы, способной разобщать людей.

Качающаяся скульптура служит своего рода завершением рассказа о почти вековой истории побед и поражений этого прибалтийского государства в борьбе за обретение и сохранение суверенитета. Это также рассказ о технологических вызовах, стоящих перед любой современной демократией. Как аудиогид говорит посетителям: «Эстония стала свободной не мгновенно. Мы всегда стремились к свободе. Мы не оставляем этого стремления ни на один день».

Двухэтажный Музей оккупации и свободы Vabamu расположен у подножия холма по соседству со средневековым центром Таллина. Его здание скромных размеров из стали и стекла резко контрастирует с возвышающимися над ними крепостными стенами XIII в. Стеклянные стены этого музея, построенного как символ новой эры в истории Эстонии, пропускают неяркий свет северного дня внутрь, где размещена современная экспозиция, рассказывающая сложную и печальную историю, написанную русскими, фашистскими и советскими оккупантами. Однако экспозиция повествует не только о трудностях, подавлении и убийствах. Она созвучна общему хору людей, стремящихся к свободе. А главное, в одном из ее экспонатов — паре непрерывно движущихся фигур на качелях — нашло отражение вечное противоречие между свободой и ответственностью.

Когда мы были в Эстонии осенью 2018 г., в конгрессе США полным ходом шло расследование кампаний по дезинформации, развернутых в Twitter и Facebook. Мир узнал об этой новой группе проблем и задавал вопросы. Как это произошло? Почему такое случилось? Почему мы не спохватились раньше?

Один из ответов на эти вопросы мы получили в субботу утром в музее Vabamu, детище эстонки по имени Ольга Кистлер-Ритсо, которая стала американкой. Родившаяся в 1920 г. в Киеве, Украина, после крушения Российской империи, Ольга росла во времена сменявших друг друга авторитарных режимов. В юном возрасте она со своим старшим братом, спасаясь от беспорядков и голода на Украине, укрылась на севере, в Эстонии. В конце Второй мировой войны, перед вступлением советских войск в эту крошечную страну Ольга, тогда уже молодая женщина, бежала оттуда с отступающими немецкими солдатами на одном из последних кораблей.

В 1949 г. Ольга приехала в Соединенные Штаты и обосновалась с мужем и дочерью всего в нескольких минутах ходьбы от того, что позднее превратилось в штаб-квартиру Microsoft в Редмонде, штат Вашингтон.

Хотя остаток своей жизни Ольга провела в Соединенных Штатах, мысли об Эстонии никогда не выходили у нее из головы. Она пристально следила за ситуацией в стране своего детства, которая находилась под советской оккупацией. Все изменилось в 1991 г., когда после более 50-летней оккупации Эстония освободилась от господства России и начала строить свое будущее как независимое государство.

Желая внести свой вклад в построение демократического будущего Эстонии, Ольга пожертвовала скопленные деньги на строительство музея для увековечивания истории, которая, по ее представлениям, не должна была повториться в мире. Как сказал экс-президент Леннарт Мери, курировавший строительство, на открытии музея в 2003 г., это нечто большее, чем музей: «Это дом свободы, и он должен постоянно напоминать нам, насколько тонок и чувствителен барьер, который отделяет свободу от ее противоположности, тоталитаризма».

Ежегодно музей Vabamu представляет более чем 50 000 посетителям со всех концов света историю оккупации Эстонии и обретения свободы — и, как оказалось, историю того, как технология может стать оружием.

Интернет помог вытащить Эстонию из сумрака коммунизма, трансформировать ее в то, что стало домом для Skype, в живую самопровозглашенную «электронную демократию». Однако в 2007 г. бывший оккупант Эстонии нанес удар по цифровому благополучию страны, который продемонстрировал внутреннюю хрупкость демократии и то, как та самая технология, что помогала обрести свободу, делает ее более уязвимой.

Той весной Эстония стала жертвой первой кибератаки со стороны другого государства, цифровой блокады, так называемой DoS-атаки, из-за которой зависла подавляющая часть интернета страны, включая сайты, предоставляющие госуслуги и обслуживающие экономику. Подозрения пали на Россию.

«Если кто-то лает как собака, то это собака, — сказала Марина Кальюранд, бывший министр иностранных дел Эстонии, во время нашего обеда в Таллине. — Но в нашем случае это медведь!» Марина знает, о чем говорит. Во время этой атаки она была послом Эстонии в Российской Федерации.

Хакерская атака 2007 г. вывела страну с населением 1,3 млн человек на передний край борьбы за кибербезопасность. Как результат, НАТО разместило свой Центр передового опыта по защите от киберугроз неподалеку от Таллина. Жизнь под прицелом России заставила страну и ее руководство сфокусироваться на вопросах не просто войны и мира, а свободы и тирании.

Музей, созданный на деньги Ольги, показывает противоречия между технологией и обществом так, как мало где могут продемонстрировать. Люди, которых притесняют, объединяются вокруг общего стремления к свободе. Однако после ее обретения они теряют объединяющую идею. Народ Эстонии по своему опыту знает, что вслед за падением железного занавеса вместе со свободой приходят новые проблемы, причем не менее сложные.

«В определенном смысле это реально пугает, поскольку каждому теперь приходится решать, чего же именно он хочет, — утверждает экспозиция. — Чего еще хотеть, если все разрешено? И люди разбредаются кто куда».

Генеральный директор Facebook Марк Цукерберг создавал свою онлайновую платформу, чтобы сделать мир более «открытым и связанным». В определенном смысле это абсолютная поддержка свободы. Эстонцы, однако, прекрасно знают, насколько может ошеломить неожиданная свобода обмена информацией и идеями в стране, где КГБ регистрировал каждую пишущую машинку, следил за ее использованием и собирал образцы отпечатанного текста для пресечения несанкционированного распространения информации.

Так что люди делают в такой ситуации? Как показывает экспозиция музея, они сбиваются в племена — в нашем случае сетевые племена, иначе говоря, ищут онлайновые группы единомышленников, которые являются аналогами сообществ, всегда существующих у людей. Эти группы становятся более тесно связанными, но менее открытыми в результате использования какого-то предпочтительного канала общения и взаимодействия только с теми, с кем хотят общаться. Они обмениваются информацией, отражающей лишь одну точку зрения. Как и в реальном мире, люди легко начинают плохо думать о других, особенно о тех, кто не похож на них самих. А потом начинают срабатывать защитные механизмы. Идеализм, короче говоря, вступает в противоречие с человеческой природой.

Кто первым понял это и обратил себе на пользу? Только люди, которые, как и эстонцы, испытали на себе и репрессии, и свободу, могли оценить такое развитие событий быстрее других. Ими были соседи эстонцев, жившие по другую сторону российско-эстонской границы. Ну а до кого это дошло в последнюю очередь? Конечно до идеалистичных американцев на западном побережье Соединенных Штатов, которые всю свою жизнь наслаждались свободой.

Но для того, чтобы полностью понять этот феномен, нужно вспомнить о еще одном последствии технологии, которое усиливает склонность к дроблению на сетевые племена: социальное одиночество.

Мы все больше и больше участвуем в электронной коммуникации с людьми, которые физически находятся далеко от нас. Иногда мы находимся на разных концах света. Цифровые технологии делают мир более маленьким — а людей более доступными — и при этом заглушают голоса тех, кто находится с нами рядом. В этом нет ничего нового. Вот уже более столетия практически каждая технология, которая связывает людей, разделенных расстояниями, одновременно создает новые барьеры для общения людей, живущих рядом друг с другом.

Ни одна современная технология не изменила нашу жизнь в такой же степени, как автомобиль. До начала XX в. сельские жители обычно делали покупки, работали, посещали церковь, учились и общались в радиусе 30 км, которые можно было преодолеть верхом или на коляске с конной тягой. Универмаг был центром жизни городка, дети всех возрастов посещали школу с одной или двумя классными комнатами, небольшая деревенская церковь обслуживала целую общину.

Все изменилось с появлением бензиновых автомобилей в сельской местности. С 1911 по 1920 г. количество автомобилей только на фермах выросло с 85 000 до миллиона с лишним. Автомобили и современные дороги открыли новые перспективы, сократив разрыв между городом и деревней. Как заметил один историк, автомобиль освободил «сельских жителей от физической и культурной изоляции, характерной для жизни в сельской местности».

Однако возросшая мобильность, как и все остальное, имела свою цену. Чем больше люди бывали где-то еще, тем меньше времени у них оставалось для общения со своими семьями и соседями. Автомобиль навсегда растрепал плотно сотканное полотно связей в небольших городках.

В 1960-е гг. проводной телефон сделал нечто подобное с семьями. Для молодежи уединение в своей комнате теперь означало общение с друзьями по телефону, а позднее и через компьютер. Члены семьи пребывали в одиночестве, хотя и находились в одном доме.

Четыре десятилетия спустя смартфоны сблизили физически детей с родителями, однако их головы явно остались где-то в другом месте. В семьях обычным делом стали разговоры о необходимости оторваться от смартфонов, особенно за обеденным столом. Технологии не раз за это время делали мир меньше, а людей все более далекими от тех, кто живет по соседству с ними или под одной крышей.

Такое разобщение создает новые проблемы для демократии. Продолжительное пребывание в сети, иногда в обществе незнакомцев, делает людей более восприимчивыми к кампаниям по дезинформации, которые играют на их предпочтениях, желаниях, а то и просто на предрассудках для достижения определенных результатов в реальном мире.

Многие десятилетия одной из сильных сторон республиканской формы государственного правления была способность использовать открытое общение и публичную дискуссию для получения широкой и даже двухпартийной поддержки в вопросах внешней политики и обеспечения демократических свобод. Решение этой задачи редко давалось легко, однако, как доказал Франклин Рузвельт, новые коммуникационные технологии, вроде радио в его времена, можно с успехом применять для достижения общенародного согласия по таким трудным решениям, как поддержка Великобритании со стороны США до их вступления во Вторую мировую войну. И Соединенные Штаты использовали все возможности — от радио до факсимильной связи — для распространения информации и подпитки ростков демократии в закрытых обществах в Центральной и Восточной Европе в последующие десятилетия.

Однако сейчас другие обращают эту силу свободного и открытого общества против нас самих. Взлом почтовых ящиков может быть новым оружием России, но на этом она наверняка не остановится. Телевизионные новостные каналы, а за ними социальные сети создают все более изолированные информационные мирки в западных демократических странах, особенно в Соединенных Штатах. Что, если через платформы вроде Facebook и Twitter будет распространяться информация — правдивая или ложная, — нацеленная на подрыв авторитета политических кандидатов, которые более враждебно относятся к России? Что, если объединенные команды технарей и социологов в Санкт-Петербурге и Москве попытаются повлиять на политическую и социальную политику Америки и будут действовать так же изобретательно, как создатели используемых ими платформ? И что, если никто в Соединенных Штатах не заметит происходящего?

В конце 2018 г. группа экспертов из Оксфордского университета и американской аналитической фирмы Graphika проанализировала данные, которые Facebook, Instagram, Twitter и YouTube представили по запросу сенатского комитета по разведке. Эта группа впервые подробно описала, как российское «Агентство интернет-исследований» «развернуло широкомасштабную атаку на Соединенные Штаты с использованием пропаганды в сети в целях дезинформирования и поляризации американских избирателей». Поток дезинформации обычно достигал пика при приближении ключевых дат в американском политическом календаре, такая стратегия опиралась на интерактивный и вирусный характер социальных платформ. Как сообщается в отчете, с 2015 по 2017 г. более 30 млн пользователей «поделились ссылками на посты "Агентства интернет-исследований" в Facebook и Instagram со своими родственниками и друзьями, поставили лайки, отреагировали и прокомментировали их».

Манипулируя американской технологией, русские получали доступ и возможность раскачивать американскую политическую лодку. Это вмешательство сказалось на ситуации в реальном мире, «Агентство интернет-исследований» в 2016 г., в частности, успешно организовало одновременные акции протеста и контрпротеста в Хьюстоне. Соседи кричали друг на друга, не подозревая, что их провоцируют из Санкт-Петербурга, Россия.

Ближе к концу 2017 г. эта реальность стала еще более очевидной. Так или иначе, когда появились отчеты о российских акциях по дезинформации в Facebook, большинство представителей технологического сектора, включая Марка Цукерберга, скептически отнеслись к оценке масштабов такой деятельности и ее эффективности. Однако скоро им пришлось изменить свое мнение. Осенью 2017 г. Facebook оказалась в центре внимания всего мира. Эта социальная сеть привлекала интерес общественности больше любой другой технологической компании со времен антимонопольного разбирательства против Microsoft два десятилетия назад. Проработав в Microsoft все эти годы, я прекрасно понимал причины возникновения претензий правительства к Facebook. Мне также были ясны и огромные трудности, с которыми столкнулась компания. Facebook не предполагала, что ее сервисы будут использоваться иностранными правительствами в качестве платформы для подрыва демократии, она не предусматривала никаких мер по защите от этого или хотя бы выявлению таких действий. Никто в компании — как, впрочем, и в технологическом секторе или в правительстве США — не предвидел такого оборота событий до тех пор, пока Россия не превратила Facebook в оружие против ее собственной страны.

Внимание всего мира к Facebook особенно бросилось мне в глаза во время Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2019 г. Этот ежегодный международный форум проводится с 1963 г., и сейчас его возглавляет бывший германский дипломат Вольфганг Ишингер. На конференции для обсуждения вопросов международной безопасности собираются министры обороны, военные деятели и руководители разных государств. В 2018 г. в список участников вошел ряд моих коллег из сферы информационных технологий.

Пробираясь через скопление высокопоставленных военных чинов в вестибюле отеля Bayerischer Hof, я невольно чувствовал себя чужим. Это ощущение прошло, когда я оказался в лифте рядом с Эриком Шмидтом, в то время председателем совета директоров Google, и его командой. В таком месте было странно встретить кого-то из Кремниевой долины.

«Доводилось бывать здесь раньше?» — спросил он.

«Если честно, даже мысли не было попасть на такое мероприятие», — ответил я.

Времена, однако, изменились, и в 2018 г. мы оба оказались в Мюнхене.

Значительная часть дискуссий на той неделе была посвящена вопросу превращения информационной технологии в оружие. На обеде с генеральными директорами главу Международного валютного фонда Кристин Лагард спросили, почему она приехала на конференцию по вопросам обороны. Она сказала, что хочет разобраться в том, как информационная технология используется для нанесения ущерба демократическому процессу, и понять, можно ли с ее помощью устраивать атаки на финансовые рынки. Это был очень трезвый взгляд, меня обнадежила ее дальновидность.

Дискуссии были сложными и даже тяжеловесными, и я не мог не посочувствовать директору по вопросам безопасности Facebook Алексу Стамосу, которому приходилось отбиваться на протяжении всей конференции. На заседании специализированной секции, на которой мы оказались рядом, активный нидерландский представитель Европарламента засыпал его острыми вопросами. Позднее в тот вечер во время ужина с представителями совета НАТО чиновники разного ранга и другие участники то и дело наседали на него, вопрошая, как компания Facebook «допустила такое».

Хотя всеобщая обеспокоенность была понятна, дискуссия больше и больше раздражала меня. Каждый тыкал пальцем в Facebook, но никто не говорил о главном виновнике. Создавалось впечатление, что все ополчились против того, кто забыл запереть дверь, а о воре, который залез в дом, помалкивали.

Самый большой вопрос для Facebook, Соединенных Штатов, мировых демократий и всего технологического сектора заключался в том, что делать. Некоторые представители правительства просто сваливали вину на Facebook и другие социальные сети и требовали, чтобы они решили проблему. Хотя компании, которые изобрели эту технологию, действительно несли большую долю ответственности, такой подход казался ущербным. Ответом мог стать лишь комплекс действий со стороны правительств и самого технологического сектора.

Летом 2018 г. Марк Цукерберг на слушаниях в конгрессе заявил, что технологический сектор изменил свои взгляды на масштабы проблемы и необходимых ответных мер. «Я не утверждаю, что никакого регулирования не требуется, — сказал он. — На мой взгляд, реальный вопрос с учетом все возрастающего значения интернета для жизни людей заключается в том, что считать правильным регулированием, а не в том, нужно оно или нет».

Как следует из его заявления, одно дело признать очевидное и согласиться с необходимостью регулирования, и совсем другое — определить, какой тип регулирования социальных сетей целесообразен.

Одним из людей, возглавивших поиск ответа на второй вопрос, является работающий в сенате США с 2009 г. выходец из телекоммуникационной отрасли Марк Уорнер из штата Вирджиния. Летом 2018 г. Уорнер выпустил «Белую книгу» с рядом предложений, направленных на частичное решение проблемы кампаний по дезинформации. Он признал сложности, связанные с технической стороной вопроса и неприкосновенностью персональных данных, и призвал к их обсуждению.

Как Уорнер отметил в своей книге, новая проблема социальных сетей видится в их нынешней свободе от ответственности за контент по закону США о соблюдении пристойности в коммуникациях. Конгресс в 1996 г. принял закон, способствующий развитию интернета. Этот закон защищал издателей, предоставляющих «интерактивные компьютерные сервисы», от многих видов юридической ответственности, которую несут обычные издатели. Например, в отличие от телевидения и радио, социальные сети не несут никакой юридической ответственности в соответствии с законами штатов и федеральным законодательством за противозаконный контент, размещенный на их сайтах.

Однако интернет давно вышел из стадии становления, и его влияние стало глобальным. На фоне использования сайтов социальных сетей некоторыми государствами, террористами и преступниками в гнусных целях политические лидеры все чаще вместе с традиционными издателями задают вопрос о том, должны ли социальные сети и дальше иметь законодательную льготу. Уорнер указывает на закономерное распространение «глубоких фейков» («сложных инструментов аудиовизуального синтеза, которые позволяют создавать сфальсифицированные аудио- и видеофайлы, извращающие высказывания или поступки людей») как на дополнительное основание для введения юридической ответственности социальных сетей за публикуемый контент.

По мере того, как мир становится свидетелем все более ужасных событий, усугубленных социальными сетями, политическое давление нарастает. Через десяток лет мы, возможно, будем считать события марта 2019 г. переломным моментом. Как написал Кевин Рус в The New York Times, бесчеловечный террорист, убивший 15 марта 51 ни в чем не повинного мусульманина в двух мечетях города Крайстчерч, Новая Зеландия, наверное «чувствовал себя эдаким первопроходцем в сфере прямой трансляции в сети массового расстрела, задуманного и исполненного в полном соответствии с идеологией современного экстремизма». По его словам, «намек на атаку был размещен в Twitter, объявление о нем — на форуме 8chan, а трансляция велась в Facebook. Видеозапись затем бесконечно воспроизводилась на YouTube, Twitter и Reddit, хотя платформы старались удалять клипы почти сразу, как только они появлялись».

Через две недели после этого мы приехали в Веллингтон, столицу Новой Зеландии, в командировку, запланированную несколько месяцев назад. Премьер-министр Новой Зеландии Джасинда Ардерн, сумевшая с удивительной мудростью и тактом справиться с шоком и кризисом, выступила с речью, в которой отразилось заметное изменение отношения к социальным сетям. «Мы не можем оставаться безучастными и мириться с тем, что эти платформы просто существуют и не отвечают за то, что на них публикуется», — сказала она. Затем она высказалась о сайтах социальных сетей еще более определенно: «Они — издатели, а не почтальоны. Так не должно быть, что прибыль есть, а ответственности нет».

Когда мы встречались с Ардерн и членами ее кабинета в Новой Зеландии, я не мог с нею не согласиться. Этот случай продемонстрировал, что технологические компании должны делать больше, в том числе и собственные сервисы Microsoft, такие как Bing, Xbox Live, GitHub и LinkedIn. А в более широком смысле он показал, что режим регулирования, установленный почти четверть века назад, неожиданно оказался неэффективным как средство устранения угроз обществу со стороны недружественных государств и террористов.

Хотя использование социальных платформ террористами и поддерживаемыми государством хакерами — это не одно и то же, у того и другого есть сходство. И в том и в другом случае предпринимаются умышленные действия, направленные на подрыв социальной стабильности, от которой зависит жизнь общества. И, как оказывается, с политической точки зрения меры по борьбе с обеими проблемами могут дополнять друг друга, подталкивая правительства к принятию новой модели регулирования сайтов социальных сетей.

Идея ввести регулирование для социальных сетей может показаться беспрецедентной, однако стоит вспомнить, что в Соединенных Штатах уже возникало нечто подобное. Во многом то же самое мы видим в попытках регулировать контент на радио в 1940-х гг.

Первая радиопрограмма в Соединенных Штатах была выпущена в эфир в ноябре 1920 г. радиовещательным отделением компании Westinghouse. Она посвящалась победе в президентской гонке Уоррена Гардинга, который пришел на смену Вудро Вильсону. Когда радио только вошло в дома, на него смотрели как на современное чудо. Оно соединяло мир через трансляции о пережитых испытаниях, ярких событиях, развлечениях и горячих новостях. Популярность радио достигла пика в 1930-х гг., и к концу десятилетия оно стало обязательным элементом 83% гостиных в американских домах. Наступил золотой век радио, эта технология оказывала влияние на все — от американской культуры и политики до семейной жизни.

После того как радио превратилось в повсеместный атрибут во второй половине 1930-х гг., зародились опасения в отношении его воздействия на общество. Как было отмечено в одной из статей онлайнового журнала Slate в 2010 г., «радио обвинили в отвлечении детей от чтения и снижении их успеваемости в школе. И то и другое сейчас считается правильным и справедливым. В 1936 г. музыкальный журнал The Gramophone сообщал, что дети "постоянно отвлекаются от повседневного выполнения школьных заданий и слушают громкоговоритель", и описывал, как радиопрограммы нарушают баланс в их неокрепших умах».

После окончания Второй мировой войны произошло то, что ученый Винсент Пикард назвал «восстанием против радио». Как он пишет, если радиорынок первоначально развивался на основе бизнес-модели, в которой бесплатные программы служили стимулом для продажи радиоприемников, то к 1940-м гг. в большинстве американских домов уже был один приемник, а то и несколько. Бизнес-модель радиовещания стала отдавать предпочтение рекламе, что, с точки зрения (или, вернее, слуха) некоторых критиков, привело к появлению мыльных опер и других все более пустых и даже вульгарных программ. Пикард отмечает, что «подобную критику подпитывали общественные движения, комментарии различных газет и влиятельных журналов, а также сотни писем от слушателей в адрес редакторов, радиовещательных компаний и Федеральной комиссии по связи».

Нетерпимость, достигшая пика, заставила Федеральную комиссию по связи опубликовать в 1946 г. свою «Синюю книгу», отчет, получивший такое название из-за синей обложки, где предлагалось «предоставлять лицензии на радиовещание при условии выполнения определенных требований по соблюдению общественных интересов». Коммерческие радиовещательные компании развернули политическую кампанию против этого отчета и добились отказа от его предложений, однако произошедшее изменило историю радиовещания, заставив крупнейшие радиосети финансировать документальные передачи и улучшить программы, отвечающие интересам общества.

Глядя на это восстание против радио, вполне можно подумать, что проблемы социальных сетей напоминают прошлую политическую ситуацию и вряд ли приведут к изменению регулирования на длительный срок. Однако, несмотря на извечную неопределенность будущего, на этот раз есть веские причины предполагать обратное, т.е. исходить из того, что проблемы социальных сетей более значительны. Одна из причин заключается в том, что нынешние опасения, связанные с распространением дезинформации другими государствами и пропагандой терроризма, намного серьезнее, чем дебаты о пошлости на радио в 1940-х гг. А вторая причина — это глобальный характер текущих предложений по регулированию. Хотя Соединенные Штаты традиционно выступают против регулирования контента с учетом важности первой поправки к конституции среди прочих факторов, другие страны не так твердо настаивают на защите свободы слова.

Если насчет последнего и были какие-то сомнения, то события в Австралии, последовавшие за террористическим актом в Крайстчерче, Новая Зеландия, быстро положили им конец. Не прошло и месяца, как австралийское правительство приняло новый закон, требующий от социальных сетей и аналогичных им сайтов «оперативно» удалять «воинствующие призывы к насилию» под угрозой уголовного наказания, которое может включать в себя тюремное заключение на срок до трех лет для руководителей технологических компаний и штраф в размере до 10% от годового дохода компании. Многие в технологическом секторе восприняли с крайней обеспокоенностью то, что, с их точки зрения, было сочетанием уголовного наказания с расплывчатыми законодательными нормами. Однако подобное развитие событий свидетельствовало о нарастании бессилия лидеров по всему миру и существовании политического запроса на замену законодательной льготы для онлайновых сервисов новой моделью, предусматривающей регулирование.

Впрочем, заявлять о необходимости чего-то нового и знать, что именно требуется, это совершенно разные вещи. Очевидно, что процедуры рецензирования материалов перед публикацией, используемые традиционными редакциями печатных изданий, радио- и телеканалов, не подходят для сайтов социальных сетей. Только представьте, что каждую фотографию в Facebook или запись в LinkedIn должен будет просматривать редактор, прежде чем ее увидят все остальные. Это «разрушит шаблон», который позволяет сотням миллионов и даже миллиардам пользователей со всего света загружать свой контент и делиться им с родственниками, друзьями и коллегами.

Такую проблему нужно решать скальпелем, а не топором мясника. Это непростая задача, особенно в условиях политического давления. Во избежание поспешных законодательных решений Уорнер в 2018 г. пытался дать начало разговору с социальными платформами, однако ряд самых известных компаний так и не ответили на его обращение. Опасаясь расширения масштабов использования социальных сетей русскими, он предложил набор более специализированных подходов. В соответствии с одной из его идей, которую вывели на новый уровень в Австралии, социальные платформы должны пресекать повторную загрузку противозаконного контента пользователями, т.е. фактически нести юридическую ответственность за бездействие после выявления проблемы. Более общий вариант этого предложения был выдвинут британским правительством через две недели после принятия закона в Австралии. В нем рекомендовалось «закрепить обязанность соблюдать интересы, с тем чтобы компании несли более значительную ответственность за безопасность своих пользователей», и подкрепить это надзором со стороны независимого регулятора. Уорнер также предложил правила, обязывающие социальные платформы определять происхождение учетных записей или постов, идентифицировать фиктивные учетные записи и уведомлять пользователей, когда информация распространяется ботами.

Все это, скорее всего, откроет простор для дополнительных мер регулирования, сочетающих более узкую нацеленность на конкретные категории нежелательного контента с расширением информирования пользователей об источниках контента. Последнее очень важно — это борьба с распространением дезинформации не путем оценки истинности или ложности контента, а через предоставление пользователям социальных сетей точной информации о личности распространителей. Именно такой здравый подход принят в настоящее время в политической рекламе. Пусть публика сама решает, что правда, а что нет. Но пусть она принимает это решение на основе ясного представления о том, кто именно говорит. А в XXI в. публика должна еще знать, человек это или робот.

Интересно отметить, что такой же подход использован в неправительственной инициативе, запущенной двумя известными американцами из сферы СМИ, один из которых придерживается консервативных взглядов, а другой — либеральных. Это Гордон Кровиц — бывший издатель газеты The Wall Street Journal, и Стивен Брилл — бывший журналист, который основал журнал The American Lawyer и телеканал Court TV. Вместе они создали NewsGuard — сервис, который, опираясь на мнения журналистов, оценивает надежность СМИ.

Через бесплатно подключаемое к браузеру расширение NewsGuard выводит на экран красную или зеленую иконку рядом со ссылками в поисковике и ленте новостей в социальных сетях, включая Facebook, Twitter, Google и Bing, которые указывают, заслуживает ли ресурс «доверия или преследует скрытые цели, замечен в распространении ложных сведений и пропаганды». Помимо оценки новостных и информационных веб-сайтов NewsGuard помечает синей иконкой платформы, где размещается пользовательский контент, и оранжевой иконкой юмористические или сатирические сайты, новости на которых можно принять за настоящие. Существует и серая иконка, предназначенная для веб-сайтов, которые еще не просмотрены и не оценены.

Конечно, у этой инициативы есть свои, связанные со становлением, сложности, которые особенно заметно проявляются, когда NewsGuard выходит за пределы Соединенных Штатов и пытается разработать критерии оценки, эффективные для всего мира. Однако Кровиц и Брилл могут решить их намного быстрее правительства. Их сервис появился и начал действовать еще до того, как предложения Уорнера добрались до слушаний в конгрессе, и команда продолжает оттачивать его и совершенствовать. К тому же, как неправительственная инициатива, этот сервис может быстро выйти на международный уровень. Однако он зависит от частного финансирования, поддержки расширения технологическими компаниями и в конечном счете от того, примут ли его сами пользователи.

В целом из всего этого можно сделать два важных вывода. Во-первых, инициативы со стороны государственного и частного секторов, скорее всего, должны реализовываться вместе и дополнять друг друга. А во-вторых, несмотря на новизну нынешней технологии, многое можно почерпнуть из примеров прошлого.

Заметим, что иностранное вмешательство в демократический процесс почти так же старо, как сами Соединенные Штаты. Демократическая республика по своей природе чувствительна к подрыву — со стороны как внешних, так и внутренних сил — путем разрушения доверия и изменения взглядов людей. Первым человеком, который понял это, был один из первых послов Франции в Соединенных Штатах по имени Эдмон Шарль Жене. Он прибыл в Америку в начале апреля 1793 г., всего за несколько недель до того, как президент Джордж Вашингтон официально объявил о нейтралитете Соединенных Штатов в разгорающейся войне между Францией и Великобританией. Жене должен был склонить молодую республику к поддержке Франции, а также убедить Соединенные Штаты в необходимости ускорить выплату их долга его стране и позволить каперам, которые будут базироваться в портах США, нападать на британские торговые суда. При необходимости Жене был готов спровоцировать попытку свержения еще неопытного правительства страны.

Прибытие Жене привело к усилению трений в кабинете Вашингтона, где Томас Джефферсон симпатизировал французам, а Александр Гамильтон — британцам. Жене пытался напрямую обратиться к американскому народу за поддержкой, что, по словам одного из историков, не только подрывало основы нашей двухпартийной системы: «Политический диалог был крайне бурным, нередко возникали уличные драки, а узы старой дружбы разрывались». В 1793 г. Вашингтон и члены его кабинета преодолели разногласия и вместе выступили с требованием отозвать Жене во Францию.

В итогах этого инцидента есть кое-что показательное и для нашего поколения. С иностранным вмешательством в демократический процесс можно успешно справиться только в том случае, если все заинтересованные стороны в республике отбросят свои разногласия и сообща займутся поиском эффективного решения. Сейчас, наверное, трудно представить, что разногласия между Джефферсоном и Гамильтоном и теми, кто шел за ними, были такими же острыми, как расхождения во взглядах у нынешних республиканцев и демократов. Если судить по бродвейскому мюзиклу «Гамильтон», то остается лишь радоваться тому, что сегодня политики хотя бы не прибегают к оружию в спорах. В реальности непримиримые, вплоть до ненависти, расхождения во взглядах являются фактором внутреннего риска и постоянной угрозой для любой демократической республики.

Именно такую ситуацию и непрекращающиеся попытки французов повлиять на американскую политику имел в виду Вашингтон в своем прощальном обращении 1796 г., когда предостерегал от рисков иностранного влияния. «Свободный народ, — сказал он, — должен быть постоянно начеку, поскольку история и опыт показывают, что иностранное влияние — это один из самых опасных врагов республиканского правительства». Историки иногда спорят о значении этого обращения, когда взвешивают аргументы «за» и «против» нашего международного участия в мировых процессах. В любом случае будет полезно помнить, что Вашингтон уделял основное внимание текущему конфликту и прямому иностранному вмешательству в американскую политику и боролся против связанных с этим рисками.

Конечно, многое изменилось за столетия, прошедшие с того момента, когда Вашингтон произнес эти слова. В его времена те, кто хотел повлиять на общественное мнение, использовали газеты, памфлеты и книги. Потом пришла очередь телеграфа, радио, телевидения и интернета. Сегодня человек, находящийся в небольшой комнатушке в Санкт-Петербурге, может в считаные минуты ответить на политические события в любой точке мира целенаправленным распространением дезинформации.

Правительство Соединенных Штатов само прибегает к информационной технологии, чтобы информировать, а то и убеждать народы других стран в необходимости поддерживать определенные мнения. В некоторых случаях это делается скрытно. В Соединенных Штатах сегодня немало тех, кто считает неприемлемыми определенные действия ЦРУ в Европе и Латинской Америке в 1950-е гг. Однако есть и такие, кто ведет пропаганду совершенно открыто, например радио «Свободная Европа» во времена холодной войны и сегодняшняя радиостанция «Голос Америки».

Соединенные Штаты как страна давно используют технологию для распространения информации в целях закладывания основ и продвижения демократии. Однако на этот раз технология стала средством распространения дезинформации и подрыва демократии. С одной стороны, мы можем разделить эти виды деятельности на категории на основе принципов, связанных с фундаментальными правами человека. Однако, с другой стороны, реальная политика изменилась кардинальным образом. До недавнего времени коммуникационные технологии были на стороне демократии и заставляли авторитаризм занимать оборонительную позицию. Теперь же мы должны поставить вопрос о том, не создает ли интернет асимметричного технологического риска для демократий, не позволяет ли он авторитарным государствам более активно контратаковать республиканскую форму правления, которую Франклин призывал нас защищать.

Ответ здесь, похоже, утвердительный. Цифровые технологии создают другой мир, и этот мир не всегда лучше предыдущего. Как с этим бороться, пока не вполне ясно. Однако, как и во времена Вашингтона, для этого необходимо, чтобы заинтересованные стороны в демократических республиках работали вместе. Речь идет не только о политических партиях, но и о технологическом секторе и правительствах по всему миру.