Мерцающие оранжевые языки пламени факелов на стенах подземелья поблёскивали в чёрной ледяной воде, поднимающиеся одна за другой волны разбивались вокруг моих ног. Я трясся от холода. Голую грудь осыпали солёные брызги. Я стоял по колено в воде и уже не чувствовал своих ступней, руки, подвешенные на цепях, онемели.

Но, по крайней мере, я больше не испытывал дикой паники как прошлой ночью, когда охранники, приковав меня здесь, пообещали, что подземелье затопит, когда придёт высокий прилив.

Они со смехом поднялись по ступенькам в башню, оставив меня в смертельном ужасе ждать, когда первая волна пройдёт сквозь щели и начнёт заливать каменные плиты. Как высоко способен подниматься прилив? Я стоял в темноте, руки больно стягивали оковы, прижимая меня к одной из огромных опор, а вода с каждой новой приливной волной всё выше поднималась по моим ногам. Кто знает, где высшая точка прилива? И сколько прошло часов? А холод! Господи Иисусе, этот мучительный обжигающий холод. Я и понятия не имел, каким он может быть страшным. Мои кости словно медленно сжимало в тисках.

Потом, когда в пах ткнулось что-то твёрдое, мне неожиданно пришло в голову, что в море обитают и угри, и осьминоги и прочие, куда худшие твари. И если вода продолжит прибывать — что мешает им прийти вместе с ней? Может, прямо сейчас угорь грызёт мою онемевшую плоть, или краб отрывает клешнями полоски кожи? А то, что я вижу при свете факелов, это просто рябь на воде, или какая-то огромная рыба, принесённая приливом, обжигающая медуза или акула? Что плавает вокруг меня в темноте, что кружит в воде, разинув зубастую пасть?

Нет, я не утонул и не был съеден ни той первой ночью, ни за четырнадцать приливов, что были потом — теперь я считаю по ним свои дни. Но что станет, если случится шторм? А он рано или поздно наступит. Я не раз видел, как вода заливала набережную Белема, когда сильный ветер дул с моря. Мне известно, как высоко могут подняться волны. На том уровне, где я прикован, им достаточно стать выше на несколько футов, чтобы накрыть меня с головой.

Но даже во время отлива, когда вода отступала, я не мог согреться. Жар солнца не проникал в подземелье башни, хотя я видел сквозь отверстия в стенах блики на синей воде — как будто нарочно, чтобы дразнить и мучить меня.

Священник мне говорил, что один раз за год проклятым душам в аду позволяется бросить взгляд на прекрасное небо, куда им никогда не войти — чтобы смягчить их страдания. Когда видел отражение солнца в море, я понимал, что для тех, кто в аду, видеть небо — не акт милосердия, а ещё одна пытка.

Морской ветер задувал сквозь арки подземелья, обдирая мою влажную плоть. Кожа на ступнях и бёдрах трескалась и слоилась, образуя открытые раны и язвы, которые новый прилив обжигал солёной водой, и безумно чесались от соли, когда кожа сохла во время отлива. Руки были прикованы над головой, и я не мог даже почесаться, чтобы облегчить мучения. Слава Богу за то, что сейчас лето! Насколько хуже было бы оказаться прикованным здесь зимой.

В эту башню меня отвезли на лодке, через несколько часов после того, как меня поймал Карлос. Племянник доньи Лусии — человек с состоянием, а богатый может купить даже месть, которая беднякам недоступна. Вот если бы я ограбил торговку с рынка и отнял у неё жалкое имущество, которым она владела, — тогда я бы просто попал в городскую тюрьму. Возможно, там не слишком уютно, но меня не пытали бы. А стоит попробовать позаимствовать несколько эскудо у женщины, которая так богата, что и не заметит потери, и тебя закуют здесь в цепях. Нет справедливости в этом мире.

А ведь всего несколько коротких недель назад мы с Сильвией, обнявшись, стояли на берегу. Её голова покоилась на моём плече, мы глядели на эту башню, окна в ней светились мягким жёлтым светом. Башня с узкими бойницами и изящными арками казалась Сильвии такой романтичной. Поверьте, романтика легко умирает, когда глядишь на неё под таким углом.

По ступеням загремели шаги охранника, спускающегося с ведром в одной руке и половиной хлеба в другой. Он остановился где-то сзади меня и заговорил с другим пленником, которого я не мог видеть.

— Ну как вы сегодня, сеньор? Надеюсь, в лучшем расположении духа?

Ответом было бессвязное бормотание, прерываемое внезапными всхлипами безумного смеха.

Я знал, что позади, к другой колонне, поддерживающий сводчатый потолок, прикован кто-то ещё. Я ни разу его не видел, но слышал, как он говорит сам с собой, хотя если я пытался крикнуть ему, обратиться с вопросом, он немедленно умолкал. Каждый раз, как прибой начинал заливать подземелье, он принимался скулить и хныкать, а когда вода поднималась выше — выть громче ветра, как голодная собака.

Как долго он пробыл здесь? Был ли уже безумен, когда его привели сюда, или сходил с ума постепенно, много месяцев прикованный в этом месте? Сколько они собираются держать здесь меня? Пока не стану таким же сумасшедшим как он?

Я задавал охранникам вопросы о том, что со мной будет дальше. Они просто смеялись, иногда проводили пальцем по горлу, или наклоняли голову и высовывали язык, изображая повешенного. Но никогда мне не отвечали.

Шаги стали ближе, охранник с ухмылкой на кривобоком лице обошёл мой столб. Я глядел на четвертушку хлеба, оставшуюся в его руках. Наверняка, тому пленнику он отдал бóльшую часть.

Он сунул хлеб в мою прикованную руку и наблюдал, как я тянул к пальцам голову, чтобы есть. Я старался проглотить хлеб побыстрее. Стоило мне помедлить, и охраннику надоедало ждать. Тогда он уходил, не давая мне пить.

С помощью горького опыта я научился крепко сжимать ломоть в онемевших пальцах — если хлеб падал, охранник и не думал поднимать его и возвращать мне. Он просто уходил, оставляя его лежать на полу, куда я не мог дотянуться. А при виде хлеба, лежащего так близко, но недостижимого, мой живот ещё сильнее болел от голода.

Охранник зачерпнул из ведра ковш вонючей воды и, только чуть наклонив, поднёс к моим губам. Я пил жадно, как ребёнок, пока вода не потекла по подбородку. К моему удивлению, он зачерпнул во второй раз, потом в третий.

До сих пор мне не давали больше одного. У меня мелькнула мысль — может, он помочился в воду, или отравил, но, сказать по правде, я чувствовал такую жажду, что даже это меня не останавливало.

— Благодарю, — сказал я, когда он подхватил ведро, собираясь уйти.

Охранник фыркнул.

— Тебе надо благодарить не меня, а твоих гостей. Им нужно, чтобы ты был в состоянии говорить.

— Говорить? Значит, меня будут допрашивать? Желудок сжался так резко, что меня едва не вырвало тем, что я только что выпил.

— Они не пожелали спускаться сюда, в подземелье, из-за нездоровья. В самом деле, один из них выглядит совсем измождённым. Мне случалось слышать о том, как человек зеленеет, но я в это не верил, пока не увидел его. Похоже, он не в восторге от поездки по морю. Сейчас он в зале губернатора, наверху, принимает немного портвейна ради больного желудка, и будь я на твоём месте — молился бы, чтобы это улучшило его настроение, не то тебе не поздоровится.

— Кто… кто это? Сеньор Карлос?

— Они не сеньоры, — уже уходя усмехнулся охранник.

— Прошу, погоди! Скажи мне хотя бы, кто…

— Скоро узнаешь, — бросил в ответ охранник, взбираясь по лестнице. — Не будь таким нетерпеливым. Можно подумать, у тебя на сегодня есть другие дела, кроме как висеть здесь. — И исчез из вида, смеясь над собственной убогой шуткой.

И как будто разделяя его веселье, второй, невидимый для меня пленник тоже начал смеяться пронзительно и безумно, потом визг перешёл в рыдание.

Не знаю, как долго я ждал. Время тут мерить нечем, разве что, неумолимым приливом. Мои уши ловили звуки шагов на лестнице, а мысли кружились в водовороте.

Что он имел в виду, говоря, что они не сеньоры? Может, мои гости — женщины? Донья Лусия сжалилась надо мной? Почувствовала вину, что из-за её племянника я ни за что заключён в тюрьму и пришла поторговаться о моём освобождении? Может та маленькая милая горничная убедила донью Лусию, что на мне нет никакой вины? Я ведь, и вправду, не виноват, я же не взял у неё никаких денег. Тот её поцелуй явно полон был любви и страсти, вот она и пытается помочь мне спастись. Должно быть, расстроилась, что меня схватили.

Я был так погружён в мысли о спешащей на помощь горничной, что не замечал визитёров, пока они не обогнули мой столб — двое монахов в чёрном, с длинными поясами, поддерживающими рясы.

Они обошли вокруг с двух сторон и собрались вместе передо мной, как огромные смыкающиеся когти. Казалось, они скользили в дюйме от земли — сандалии не издавали ни звука на мокром каменном полу.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, кто это. Прежде я никогда не видал никого из этой породы на расстоянии плевка. Но едва я узнал их манеры — меня окатило ледяной волной паники. Священники-иезуиты! Какого чёрта они здесь делают? Я мог представить только одну причину для посещения священником заключённого — принять его исповедь и дать последнее отпущение перед казнью. Я безумно переводил взгляд с одного на другого, но оба молчали.

Мой разум как будто застыл от их ледяного молчания. Я не мог придумать ничего связного в свою защиту, и принялся испуганно лепетать — как глупый деревенский мальчишка, пойманный на краже цыплёнка.

— Прошу, вы должны понять, я ничего плохого не сделал. Это была просто сделка, только и всего… Я не брал этих денег… Вы не можете вешать меня без суда… Не слушайте сеньора Карлоса, он совершенно не понял ситуации. Он… понимаете, он же не был там с самого начала. Я и не собирался брать деньги у старой дамы, совсем даже наоборот. На самом деле, это же я здесь жертва. Я был введён в заблуждение и Генри Васко, и капитаном того корабля. Это они должны быть здесь, не я… Я… дело в том…

Я запинался, пока совсем не затих. Лица обоих священников оставались непроницаемыми. Они даже ни разу не кивнули, не показали, что слушают. Оба таращились на меня немигающими глазами, как будто глядели в душу и презирали то, что там видели. Я слышал только звук волн, бьющих снаружи о стены башни, да свист ветра между столбов. Умолк даже безумный пленник.

Старший священник чуть кашлянул — упитанный тип с толстым носом картошкой и маленькими запавшими глазками, которые даже в тени подземелья всё время щурились, как будто от бликов несуществующего света. Его товарищ, напротив, был невысокий и тощий, с острыми чертами лица, но чёрные глаза горели огнём, какой я видел только у охваченных вожделением к женщине.

Святой Иисусе, неужто он собирается… Ну, то есть, все слышали, что заключённых насилуют их тюремщики, но ведь не члены святого ордена?

Старший священник опять кашлянул.

— Уверен, сеньор Круз, сейчас ты уже осознал, какие серьёзные у тебя проблемы. Ну да, нам известно твоё имя. На самом деле — мы знаем все имена, которыми ты себя называл. Но позволь нам не утруждаться, зачитывая весь список. Почему бы не остановиться на том имени, которое появится на твоём смертном приговоре, просто чтобы упростить дело?

— Смерть… но я же сказал вам, что невиновен. Я не взял у доньи Лусии ни одного крусадо.

— Но ты пытался. Вор, пойманный на середине преступления, виновен не меньше, чем тот, кто схвачен после.

— Слугу, что подсыпал яд в вино хозяину, казнят независимо от того, пьёт хозяин или же нет, — добавил священник помоложе.

— Но меня обманули, я…

Старший священник поднял руки.

— Не трудитесь мне лгать. Вы не в первый раз совершаете такое мошенничество. Правда, тот корабль — это несколько более амбициозно, чем прочие ваши схемы. Вы помните, как продали оливковую рощу, которой, на самом деле, не владели? А девушку, которой обещали жениться, но бросили после того, как уговорили отдать вам все свои драгоценности, чтобы купить лекарства для вашей умирающей матери? А ещё были ящики редких мускатных орехов, которые вы закупили для благородной сеньоры, и, как выяснилось, что там они содержали? Абрикосовые косточки? Мне продолжать?

— Это не я. Вы приняли меня за кого-то другого, клянусь.

— Мы, конечно, можем привести сюда всех этих людей для свидетельства на суде, — скучающим тоном ответил священник, как будто обсуждал не мою жизнь, а цену на сено.

— Они ничего не подтвердят, они знают, что это не я, — возразил я, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более убедительно, чем сам я чувствовал.

— Не стану спорить, многие из них не захотят признаваться в том, что их одурачили. Но позволь уверить тебя, что отец той девушки, как и сеньор Карлос, так жаждут видеть тебя повешенным, что сами охотно наденут колпак палача, если мы им позволим.

Он помолчал, взгляд блуждал где-то позади меня. Я повернул голову и из-за столба, к которому был прикован, увидел мелькнувший рукав чёрной рясы. В подземелье был и третий священник. Тогда почему он не вышел, чтобы я его видел? Собирается удавить меня сзади гарротой? Ужасно было сознавать, что мои руки крепко привязаны. Я ничем не мог защитить себя, не мог даже прикрыть лицо.

Старший священник снова заговорил.

— Но было бы жаль отправлять на виселицу человека с такими способностями, когда он ещё может сослужить огромную службу своей стране и святой церкви. Наш благословенный господь не хочет, чтобы мы теряли дарованные им таланты.

Священник помоложе чуть ухмыльнулся.

— Воистину. — Он почтительно кивнул своему компаньону, потом обернулся ко мне. — Святая церковь желает, чтобы ты выполнил для неё одну задачу. Если справишься — по возвращении будешь жить в хорошем доме, далеко от Белема и от твоих обвинителей. Кроме этого, ты будешь вознаграждён доходом, более, чем достаточным для безбедной жизни, и тебе больше никогда не придётся подвергать себя опасности в поисках… скажем так, не особенно честного заработка.

Я в изумлении глядел на него, не в силах понять, что он говорит. Всего несколько минут назад речь шла о смертном приговоре и виселице, а теперь мне вдруг предлагают дом и деньги. Может, я окончательно тронулся, как мой безумный сосед? Возможно, я вообразил всё это, и священники — просто галлюцинация. Я дёрнул рукой и ощутил, как железные кандалы впились в запястье — вполне реальная боль.

— Говорите, меня отпустят? Вот так, без расплаты? А будет… потребуется покаяние? — с волнением спросил я.

Случалось мне видеть, каким страшным унижениям подвергаются те, кого церковь заставляла публично каяться за преступления, и я всегда думал — уж лучше смерть, чем такие страдания. И хотя сейчас передо мной встал как раз такой выбор, я вдруг понял, что сделал бы всё, чтобы остаться живым, и вынес бы даже публичное покаяние.

— Мы понимаем, что возложенная на тебя задача будет достаточно трудной, поэтому, что касается покаяния — другого искупления не потребуется. То, что церковь на тебя возлагает — это, можно сказать, что-то вроде паломничества.

— Вы говорите про Компостелу, или Святую Землю?

Охвативший меня малодушный испуг понемногу начинал отступать. Паломничество вполне может стать довольно забавным делом, по крайней мере, так мне говорили. В самом деле, путешествие временами может оказаться суровым, но для того, у кого достаточно денег, во всех гостиницах на пути всегда найдутся хорошая еда, соблазнительные женщины и пикантные удовольствия.

— Боюсь, в это паломничество тебе придётся плыть по морю кое-куда, где немного прохладнее и чуть более сыро, чем в Святой Земле. — Младший священник окинул взглядом подземелье, следы прилива на столбах и лужи морской воды на полу. — Но после этого места такое путешествие не покажется трудным. Нам нужно, чтобы ты поехал в Исландию… ты слышал что-нибудь об Исландии?

— Это где-то на севере, так? Я слышал, там ничего и нет, только треска да овцы. Зачем мне ехать туда в паломничество? Разве там есть святыни?

— Смысл паломничества не в месте назначения, Круз, а в самом путешествии, — сказал старший священник. Паломничество — путь, который совершают, чтобы очистить душу, но в данном случае, ты сделаешь это ради святой церкви и Португалии, и даже самого юного короля. — Старший священник опять бросил взгляд за меня, словно искал подтверждения у кого-то, стоящего вне моего поля зрения, за колонной. Похоже, ответом был знак продолжать, поскольку он кратко кивнул и перевел взгляд на меня. — В Белем приехала молодая девушка. Она ищет корабль, отправляющийся в Исландию. Мы думаем, она собирается похитить там пару соколов, чтобы преподнести королю. Ради будущего Португалии очень важно, чтобы она в этом не преуспела. Ты встретишься с ней и используешь все свои навыки обольщения женщин, чтобы стать её другом. Мы хотим, чтобы ты убедил её не возвращаться с белыми соколами.

Даже не знаю, чего я от них ожидал — поручат ли мне доставить кому-то пакет, или, может, украсть для них святую реликвию, но помешать девушке украсть пару птиц — это точно не то, что я ожидал услышать.

— Не могу представить, почему несколько переданных в дар соколов могут влиять на будущее Португалии, — сказал я. — Почему бы вам просто не сказать ей, что король не любит птиц, и вместо них предложить ей сшить в дар красивую рубашку? — Я пытался улыбаться, но губы сильно потрескались и болели.

Оба священника разглядывали меня с ледяным презрением. И эти холодные взгляды напомнили мне, что моя жизнь до сих пор в опасности, и в их руках. Я поспешно закивал.

— Ну, то есть, отец, если… если вы не желаете, чтобы та девушка отправлялась на поиски птиц, почему бы вам не арестовать её или просто не запретить ехать?

— Нужно, чтобы видели, как она направлялась в Исландию, и что она не справилась со своей задачей. Если она будет арестована или заболеет смертельной болезнью прежде, чем сможет отплыть, есть опасность, что Его высочество, находящийся во впечатлительном возрасте, может проявить определённое сочувствие к ней и её семье. Этого нельзя допустить. Все должны видеть, что она благополучно отбыла с этих берегов прежде, чем… с ней произошёл несчастный случай. А то, что случится потом, мы оставим на твоё усмотрение.

Что за несчастный случай? Они думают, я подставлю подножку, и она ногу сломает? В недоумении я чуть не забыл, что у меня скованы руки, попытался жестикулировать и ахнул от боли, когда железный наручник впился в избитую плоть с ободранной кожей.

— Послушайте, может мне просто соблазнить её и отговорить от всей этой авантюры? Будет непросто, если она заупрямится, но могу вас уверить, я сумею справиться с любой женщиной и завоевать её. Так что и на корабль никому садиться не понадобится. А из-за этого холода и гнилой еды сейчас я не в лучшей форме. И не смогу путешествовать. Невозможно покорить женщину, когда тебя постоянно тошнит. Уверяю вас, я гораздо успешнее справлюсь на суше.

Священник помоложе тяжело сглотнул, как будто одного упоминания о тошноте достаточно, чтобы и у него вызвать рвоту. Губы старшего изогнулись в слабой улыбке.

— Да брось, Круз, разве такого опытного морехода, как ты, испугаешь таким путешествием? Ты ведь повидал много штормов на море, когда плавал на остров Гоа, о котором так живописно поведал донье Лусии? Ты же не хочешь сказать мне, что всё это ложь?

— Вам известно, что это так.

— Ложь способна сделаться правдой, Круз, и ты скоро это узнаешь. — Он обвёл рукой подземелье. — Конечно, ты можешь предпочесть оставаться здесь. Обещаю, когда настанет зима, в этой башне будет так же сыро и холодно, как на борту корабля, а на самом деле, даже похуже — по крайней мере, на корабле всегда найдётся огонь чтобы обогреться, и тёплое одеяло для сна. А здесь ты так и будешь висеть на своих цепях день и ночь, вымокший и замёрзший, и трястись от ужаса в ожидании серьёзного шторма. Видишь вот это? — он указал на пятно на столбе высоко над моей головой. — Полагаю, до такой высоты доходили в шторм волны прошлой зимой.

Моё горло, и без того пересохшее, судорожно сжалось, и я испугался, что задохнусь.

— Но вы говорили про несчастный случай с той девушкой. Что вы имели в виду? Не смертельный исход?

Старший священник поднял брови, как будто я был самым безмозглым школяром, который, наконец, после множества понуканий, наткнулся на верный ответ.

— Но вы… вы же священники, вы не можете просить меня убивать.

Теперь ухмыльнулся младший, и улыбка вышла недоброй.

— Ты что, наконец-то нашёл свою совесть?

— Может, я и отнял деньги у нескольких дураков, но лишь у богатых, которые вполне могли справиться с такой мелкой потерей. Но я не убивал никого, тем более, женщину. Сознаюсь, я не так часто бывал на мессе, как хотелось бы моей матери, но, кажется, когда я присутствовал там в последний раз, священник упоминал о том, что убийство есть смертный грех, или та проповедь мне приснилась?

— Если ты убил христианина, мужчину или женщину, тогда ты, действительно, повинен в смертном грехе, — сказал молодой. — Но та девушка — не христианка. Она — марран, еретичка, еврейка. А Христос радуется смерти еретиков. Всякий, кто очищает Португалию от этой дьявольской скверны, благословен в глазах Господа и Святой церкви.

— Тогда пусть это сделает Святая церковь, — возразил я. — Пусть её повесит инквизиция. А я никого убивать не буду. Уж лучше провести остаток жизни в тюрьме, чем убить девушку, не причинившую никому зла. Вы не поверите, но у меня свои принципы, и убийство я считаю недопустимым, особенно убийство женщины.

Я старался говорить как можно решительнее, и в тот момент был так оскорблён тем, что мне предложили, что совсем позабыл о последствиях.

Старший из двух священников вопросительно посмотрел на кого-то, стоявшего в тени позади меня. Потом, чуть кивнув, зашагал по каменным плитам назад, и только шуршание его рясы выдавало движение. Священник помоложе не двигался и продолжал наблюдать в молчании, как гончая, которая ждёт егеря, сторожа добычу.

Спустя несколько минут, две пары ног тяжело затопали вниз по лестнице, а потом по каменным плитам, приближаясь ко мне.

Внутри у меня всё сжалось. Это шли не священники. Значит, он послал за охраной, чтобы выбить из меня, что им нужно или хуже того?

Но показавшиеся охранники вдвоём подтащили ко мне длинный замотанный свёрток и с тяжёлым глухим стуком бросили его на каменный пол. Вслед за ними вернулся и старший священник, махнул рукой, отпуская охранников, подождал, пока они поднимутся по ступеням, а потом продолжил:

— Пойми, Круз, я ведь не доверчивая пожилая леди и не глупая девушка. Меня твоему болтливому языку не соблазнить. Я хорошо умею искоренять ложь. Я могу взглянуть любому в глаза и прочесть в них правду. Но в твоём случае мне это незачем. Вот доказательство. К постоянно удлиняющемуся списку твоих преступлений добавляется ещё одно — убийство.

Я растерянно смотрел на него.

— Я никогда… Я признаюсь во всём, но в убийстве я невиновен. Я никого не убивал.

Речь иезуита стала ещё более размеренной, он явно получал от неё удовольствие. Этот человек гордился, что мучает жертву одними словами, не применяя насилия.

— Сколь легко некоторые люди забывают, что имеют грехи. Хотя меня удивляет, Круз, что ты так легко позабыл именно этот грех. В конце концов, ведь он совершён меньше, чем месяц назад. Сильвия, кажется, так ты её называл. Должен признать, способ не слишком изысканный. Многие куда лучше владеют умением сделать убийство похожим на естественную смерть, да так, что даже у самого подозрительного человека не возникнет сомнений. С другой стороны, на море или в той захолустной земле на севере — кому нужна эта изысканность? Всё что тут нужно — уверенность, и я точно уверен, Круз, что ты именно тот, кто нам нужен.

— Нет-нет, вы всё не так поняли. Я не убивал Сильвию. Тот идиот, Филипе, увидал утонувшее тело и решил, что это она, но ошибся. Говорю вам, это не Сильвия, нет, она не мертва. Она до сих пор жива. А эту женщину я никогда в жизни не видел, и, конечно же, не убивал, и тем более, не убивал Сильвию.

— Как ты можешь клясться, что не знаешь эту женщину, Круз? Я её тебе ещё не показывал.

Он сделал знак младшему священнику, и тот, зажимая рукой нос и рот, встал на колени и принялся осторожно разматывать тряпку, в которую было завёрнуто тело.

— Нет, нет! — завопил я. — Не разворачивайте, умоляю. Я её уже видел. Я не вынесу… Говорю вам, это не Сильвия. Клянусь, я понятия не имею, кто она.

— Брось, Круз, — недовольно сказал священник. — Мы же должны показать тебе, в чём тебя обвиняют. Это честно и справедливо. Я считаю, что нам следует оставить её здесь с тобой до конца твоей жизни, так что ты сможешь как следует погоревать о ней и помолиться за её душу. Не хотел бы я разлучать двух таких нежных влюблённых. Пожалуй, я попрошу охранников приковать её тело к столбу напротив тебя. Ты же не хочешь, чтобы её унесло приливом? Долгие недели ты будешь смотреть, как она на твоих глазах разлагается, и утешаться мыслью, что и сам скоро станешь таким же. А когда волны наконец сомкнутся над твоей головой, ты и твоя прекрасная возлюбленная снова воссоединитесь в холодных объятиях смерти.

Младший священник на минуту перестал разворачивать труп. Он покачивался и вздрагивал, прикрыв глаза, словно никак не мог сделать выбор между рвотой и обмороком. Наконец, он судорожно вскочил и подбежал к бойнице в стене, выходящей на море, наклонился и вдохнул свежий воздух.

Старший иезуит оставался беспристрастным.

— Сейчас мы оставим тебя наедине с любовницей, но вернёмся до следующего прилива, чтобы узнать о твоём решении. Может быть, к тому времени ты поймёшь, что есть преимущества и в тяжёлом морском путешествии.

Он сорвал тряпку с трупа, лежащего у моих ног.

Я крепко зажмурился, но поскольку вынужден был стоять там, беспомощный, крепко прикованный к столбу, ничто не могло защитить меня от вони гниющего, кишащего червями тела, валявшегося передо мной.