Остаток недели пролетел как в тумане. Джона много работал в мастерской. По вечерам я разносила коктейли в «Цезаре», а днем писала с полдюжины песен, и ни одна из них не вызывала у меня восторга. Приглашение Чихули заставило Джону нервничать. Приближающийся воскресный обед с его родителями сделал то же самое со мной.

Я отправилась в местный благотворительный магазин за покупками, чтобы купить что-нибудь попроще, чем мои обычные наряды. Что-то, что скрывало бы мои татуировки и не было сделано из кожи или винила. Я рассматривала одежду на стойках, снедаемая желанием произвести хорошее впечатление. Все, что я находила, было отголоском моего отца, говорившего мне, каким разочарованием я была. Все старые демоны следовали за мной в раздевалке, пока я примеряла наряд за нарядом, чувствуя себя обманщицей во всем. Я вернулась домой ни с чем.

– Либо я им нравлюсь, либо нет, – пробормотала я себе под нос, переодевшись в свою собственную одежду и нанеся обычную черную подводку для глаз и красную помаду. Я пососала диетическую колу, жалея, что в ней нет капли рома.

Я заплела волосы в косу и надела черное платье без рукавов. Оно доходило до середины бедра, встречаясь с высокими черными сапогами, которые были чуть выше моего колена.

Джона пришел ко мне в джинсах и темной рубашке, закатанной до середины локтя, его волосы все еще были влажными после душа.

– Ты выглядишь потрясающе, – сказала я, застегивая длинную цепочку с кельтским серебряным кулоном, – как обычно.

– Это мои слова, – сказал он, окидывая меня взглядом с головы до ног, – а ты тогда… чертовски красивая.

Мои щеки горели, когда я разглаживала волнистые складки платья.

– Я думала надеть нормальное платье. Но это было неправильно. Я имею в виду, вот какая я. Татуировки, прическа и макияж… это не рок-звезда, это я.

Джона придвинулся, чтобы обнять меня. Его рука скользнула по моей татуированной руке.

– Мне нравится, – сказал он, – ты мне нравишься.

– Я просто хочу им понравиться. Боюсь, я не та, кого они ждут.

– Слушай, – он крепче прижал меня к себе, – мои родители никого не ждут. Тот факт, что я просто приглашаю кого-то на ужин, играет тебе на руку. Поверь мне, моя мать будет возиться с тобой, как курица с яйцом.

Я посмотрела на него снизу вверх.

– А твой отец?

Джона осторожно убрал прядь волос с моего глаза.

– Он полюбит тебя.

Флетчеры жили в скромном двухэтажном доме в милом пригороде Бельведера. Мы проезжали мимо ряда домов, разделенных каменными лужайками и коваными железными заборами. Внедорожник Тео уже стоял на тротуаре перед домом Флетчера. Я не видела его и не разговаривала с ним со времени его неожиданного визита на прошлой неделе. Еще один узел волнения скрутился у меня в животе, когда я вышла из машины.

В шесть пятнадцать поздним июльским вечером жара спала до терпимых тридцати градусов. Лас-Вегас был моим официальным домом в течение трех недель, и я уже начала привыкать к погоде.

Я схватила Джону за руку, когда он повел меня по короткой дорожке ко входной двери.

– Черт, я ничего не приготовила в подарок твоей маме, – сказала я, – мы можем вернуться? По дороге я видела цветочный магазин…

Входная дверь открылась, и с порога нам улыбнулась невысокая полная дама. Ей было за пятьдесят, каштановые волосы доходили до подбородка, она была одета в брюки и блузку с короткими рукавами.

– Мне показалось, что я слышу голоса, – сказала она.

– Привет, мам, – сказал Джона.

Она крепко обняла его и на мгновение задержала взгляд на его лице.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказала она. Потом повернулась ко мне.

– Разве он не чудесно выглядит? А ты, должно быть, Кейси. – Она шагнула вниз, чтобы обнять меня. – Я так рада познакомиться с тобой.

Ее объятия пахли теплым хлебом, и это успокаивало мои нервы.

– Я тоже рада познакомиться с вами, миссис Флетчер, – сказала я, чувствуя, как на глаза наворачиваются необъяснимые слезы. Я не могла вспомнить, когда в последний раз моя собственная мать обнимала меня.

– Пожалуйста, зови меня Беверли, – она направилась к дому, махнув нам рукой, чтобы мы шли следом. – Тео уже здесь, и лазанья почти готова. Ты любишь лазанью, Кейси?

– Конечно, люблю, – сказала я, просовывая свою руку в руку Джоны.

– Я не сказал, что она любит обниматься? – прошептал он мне.

Я кивнула:

– Я люблю ее.

Беверли провела нас через гостиную. Она была обставлена просто, немного захламлена, на боковых столах, книжных полках и подоконниках были выставлены прекрасные стеклянные изделия Джоны. Галерея фотографий на одной стене демонстрировала работы Тео (он был талантом с самого детства), а также Тео с Джоной на каждом этапе жизни: младшая лига, школьные портреты, фотографии с выпускного вечера. Были бок о бок от дошкольного до подросткового возраста, один ярко улыбается, другой корчит рожи или хмурится.

– Ты был очаровательным всю свою жизнь, – сказала я, останавливаясь, чтобы рассмотреть фотографию из средней школы, Джона носил брекеты.

– Пойдем дальше, здесь нечего смотреть, – сказал он, мягко увлекая меня на кухню.

Тео сидел у кухонной стойки из коричневого крапчатого гранита, сочетающегося с задней панелью. Шкафы были теплого, потертого белого цвета.

Как и гостиная, кухня была простой и захламленной. Сердце дома, наполненное теплыми, успокаивающими запахами и хорошей едой. Последние остатки моей нервозности исчезли, и я подошла, чтобы обнять Тео сзади и поцеловать его в щеку.

– Рада тебя видеть, Тедди, – от него хорошо пахло – чистый, острый одеколон поверх мягкого запаха мыла. Он вытерпел мои объятия и поцелуи и еще больше сгорбился над своей пивной бутылкой.

Беверли закрыла дверцу духовки и одарила меня понимающей улыбкой.

– Теодор назван в честь прадеда моего мужа, которого звали Тедди. Но Тео отказывается отзываться на это имя. Правда, милый?

Тео стиснул зубы.

– Не то чтобы кто-то, мать их, прислушивался к этому.

– Следи за языком, – произнес голос у кухонной двери. Мистер Флетчер присоединился к нам. Это был высокий, стройный мужчина с темными волосами, седеющими по бокам. Он протянул мне руку, как будто я была потенциальным деловым партнером.

– Генри Флетчер, – сказал он, крепко встряхнув мою руку, – очень приятно, юная леди.

Джона бросил на меня удивленный взгляд, но я вежливо кивнула.

– Благодарю вас, сэр. Приятно познакомиться.

– Никаких сэров. Ты можешь называть меня Генри… или Генри, – он подмигнул.

– Как вам будет угодно.

– Хочешь что-нибудь выпить, дорогая? – спросила Беверли, открывая холодильник. – У меня есть пиво, содовая, вино. Я купила для тебя безалкогольное пиво, Джона.

– Я тоже его буду, – сказал я.

Беверли протянула нам зеленые бутылки. – Вечер такой чудесный, что я решила накрыть обед на заднем дворе. Ты не против, Кейси? Мы можем остаться дома, если ты хочешь, – в ее словах звучали нервные нотки. И ее руки не переставали двигаться. Она все продолжала суетиться, что-то делать.

– На улице прекрасно, – сказала я.

– Замечательно, – ответила Беверли, – я включу фонари, которые Джона сделал в свой первый год в Карнеги. Ты никогда не видела ничего более прекрасного в своей жизни.

– Они действительно нечто, – вставил Генри.

– Я верю, – сказала я, – работы Джоны поразительны.

Джона махнул рукой.

– Ну, хватит.

– Поразительны, да, – сказала Беверли, не сводя глаз с сына.

– И полностью окупят инвестиции в обучение, – добавил Генри.

– Папа, – тихо сказал Джона.

Мускулистые плечи Тео ссутулились, и он сделал медленный, неторопливый глоток из пивной бутылки.

– Я просто констатирую факт, – продолжал Генри. – Искусство – это не та сфера, в которой легко зарабатывать на жизнь. Нужно правильно направлять таланты.

– И не зарывать их в тату-салоне, – добавил Тео. Как будто палку вставили в шестеренку, и непринужденность сцены со скрежетом остановилась. Генри и Тео обменялись долгими, жесткими взглядами.

– Кто хочет помочь мне накрыть на стол? – спросила Беверли, ее голос стал пронзительным. Она потянулась к шкафу и сняла стопку тарелок.

– Я понял, – Тео взял их у нее из рук и боком вышел на террасу.

– Я тоже помогу, – сказала я, беря салфетки и столовые приборы и следуя за ним.

Миссис Флетчер просияла, и легкость вечера вернулась.

– Замечательно!

Обеденный стол на открытом воздухе стоял под беседкой с гроздьями стеклянных шаров, свисающих вниз, как изящные фрукты. Мы ели лазанью, свежеиспеченный хлеб и зеленый салат. Настоящая, домашняя еда. То, что готовила моя мама, когда я была ребенком. Но обед в моем доме был угрюмым, холодным событием, где я всегда говорила слишком громко, даже когда я еще не умела говорить. Жесткое, гнетущее присутствие отца превращало хорошую еду, попадающую мне в рот, в пыль.

Стол Флетчеров же был полон смеха, безостановочных разговоров и шуточных споров. Между Тео и Генри возникло молчаливое напряжение, но Беверли рассеяла его рассказами о юности своих сыновей, которые меня так поразили, что я подавилась своим хлебом.

– Клянусь, – сказала она, наливая себе стакан каберне. Это третий, я заметила. – На озере Тахо есть огромный пляж. Песка хватит на каждого. Миллионы песчинок, а эти двое сражались за одно ведро.

Я толкнула Джону, сидящего справа от меня, локтем.

– Вы дрались из-за песка на пляже?

– Сразу видно, единственный ребенок в семье, – сказал Джона, – дележ песка имеет решающее значение для двух детей четырех и шести лет, – он взглянул на Тео с лукавой улыбкой, – как и воображаемые бабочки.

Тео ткнул вилкой в сторону Джоны.

– Даже не начинай.

Джона не обратил на него внимания.

– Однажды Тео разозлился на меня, потому что он поймал воображаемую бабочку, а я позволил ей улететь.

Тео потянулся через стол, чтобы ткнуть брата вилкой.

– Закрой. Рот.

– Мне нравится эта история, – вздохнула Беверли.

– Как и одному из нас, – сказал Тео.

Джона отряхнул вилку и положил локти на стол, с любовью глядя на брата.

– Тео сложил руки рупором и крикнул мне, что поймал бабочку. Я попросил его посмотреть, но он боялся, что она улетит.

– Когда это было? – спросила я.

– На прошлой неделе, – ответил Джона.

– Как насчет двадцати лет назад, придурок? – пробормотал Тео.

– Язык, пожалуйста, – сказал Генри.

Голос Джоны стал низким, дразнящие нотки исчезли из него.

– Наконец, он сказал, что я могу ее подержать. Он вложил свои руки в мои, все время описывая крылья бабочки как ярко-синие с черной окантовкой. Описывал, как она хлопала ими, словно дышала. Он даже рассказал мне, что ее ноги выглядели как черные волоски на моей коже. Помнишь, Тео?

Я взглянула на крепкого, хорошо сложенного, татуированного мужчину, сидевшего напротив меня и сверлившего взглядом своего брата. И все же я легко могла представить, каким милым маленьким мальчиком он был, описывая эту несуществующую, но драгоценную бабочку.

– Но я был недостаточно осторожен, – сказал Джона, – я слишком сильно разжал руки, и Тео сказал, что бабочка улетела. Он все плакал и плакал.

– Ты, кочергу тебе в зад, закончил? – спросил Тео.

– Язык, – пробормотал Генри.

Насмешка исчезла с лица Джоны.

– Я никогда не извинялся, что отпустил ее, – сказал он, – я попытался дать ему другую – монарха, черно-оранжевую, но это не была синяя бабочка, которую он поймал. И она исчезла навсегда. Прости меня за это, брат.

Тео откинулся на спинку стула.

– Ты серьезно?

Джона пожал плечами.

– Просто расставляю точки над i.

Братья молча смотрели на друг друга. Молчание, полное любви, несмотря на жесткий тон Тео. Полное этих воспоминаний и тысячи подобных.

– Итак, – Беверли хлопнула в ладоши, – у кого есть хорошие новости? – Она повернулась ко мне. – Я думаю, что у всех есть хорошие новости с прошлой недели, хотя бы немного.

– У Джоны потрясающие новости, – я накрыла его руку своей и сжала ее, – так ведь?

Мать наклонилась к нему:

– Что это, дорогой?

Джона поигрывал вилкой, его взгляд метнулся к Тео, а затем опустился на тарелку.

– Итак, Эме Такамура – куратор галереи… Она говорит, что Дейл Чихули попытается придти на открытие моей инсталляции.

Рука Беверли метнулась к груди.

– Неужели? Милый, это замечательная новость.

– Замечательно, – сказал Генри, – молодец, сынок.

Джона откинулся на спинку стула.

– Ну, подождите, он же не сказал, что придет. Только то, что он попытается.

– И все-таки, он же подумает об этом, – сказал Генри, – это значит, что он обратил внимание на твою работу.

– Наверное, – сказал Джона.

– Это чертовски круто, – сказал Тео, – лучше бы ему явиться. Будет полным идиотом, если не придет.

В кои-то веки его речь не была предостерегающей. Братья обменялись еще одним напряженным взглядом, и я поймала себя на том, что улыбаюсь, словно стала переводчиком их невысказанных разговоров.

– У Тео хорошие новости, – сказал Джона. – Одного из его клиентов собираются сфотографировать для журнала Inked. Его укажут как автора дизайна.

Едва заметная улыбка мелькнула на губах Тео.

– Это замечательно, – сказала Беверли.

– Загрязнение тела, вот что это такое, – сказал Генри.

Джона с силой поставил пустую бутылку на стол.

– Господи, папа.

Я откинулась на спинку стула, борясь с желанием прикрыть татуировки на голых руках.

– Что? – сказал Генри. – Никто не является большим поклонником талантов моих сыновей, чем я. Тео исключительный художник, но у меня в голове не укладывается, как можно всю жизнь рисовать на других людях.

– Потому что это искусство, – ответил Тео. – Это искусство, которое люди носят на себе. И когда я открою свою мастерскую, я буду законным владельцем бизнеса.

– Это большой риск, – ответил Генри.

– Нам обязательно говорить об этом сейчас? – спросил Джона.

Когда Флетчеры сердито посмотрели друг на друга, я подумала, что Генри далеко не так страшен, как мой отец, но его неодобрение Тео оставило тот же неприятный привкус во рту.

– Не каждый парень, который умеет рисовать, может быть татуировщиком, – сказала я в тишине, – это особый навык, способность воспринимать видение человека и превращать его в реальность. И вы абсолютно правы, это риск. Художник должен написать картину на теле идеально с первого раза, потому что второго раза не бывает. Джона может переработать стекло и начать все сначала. У Тео есть только один выстрел. Никакой второй попытки.

Я чувствовала, что все взгляды устремлены на меня, но я смотрела только на Тео, который смотрел так же, как и всегда, словно не мог поверить, что я настоящая.

– Очевидно, я пристрастна, – сказал я, проводя рукой по своей руке, – но я не считаю это загрязнением тела. Это самовыражение. Например, каждая из моих татуировок что-то значит. И процесс нанесения татуировки – это такая же часть всего, как и ее наличие. Из-за доверия художнику и сотрудничества с ним.

Молчание становилось глубоким. Я пожала плечами и сделала глоток фальшивого пива.

– Просто вставляю свои пять копеек.

Генри заерзал на стуле.

– Я полагаю, это еще одно мнение.

Казалось, все разом выдохнули. Рука Джоны нашла мою под столом, и он сжал ее.

Беверли встала, собирая тарелки.

– Кто хочет десерт?