Книга: История Сицилии
Назад: Глава 1 Греки
Дальше: Глава 3 Римляне, варвары, византийцы, арабы

Глава 2
Карфагеняне

Беда почти всех деспотов и диктаторов состоит в том, что им крайне редко удавалось и удается передать всю полноту своих полномочий преемникам. Гиерон растерял все достижения Гелона; аналогичным образом Дионисий II оказался лишь бледной тенью своего отца. Былой натиск сошел на нет; новый правитель, которому не исполнилось и тридцати, предпочитал делам удовольствия и выпивку и проводил большую часть времени в родном городе своей матери в калабрийской Локриде, оставляя государственные заботы – заодно с командованием многочисленным войском наемников, которые ныне образовали фактически отдельную «касту», – попечению других. Зато Дионисию Старшему исключительно повезло с зятем Дионом, мужем его дочери Ареты, отличным администратором и философом, который служил прежнему тирану верой и правдой – и вполне мог бы служить так же его сыну, не отпугни Диона распущенность молодого человека. В попытке исправить характер младшего Дионисия Дион даже пригласил в Сиракузы своего старого наставника Платона, кому уже перевалило за шестьдесят, но все было бесполезно: молодой Дионисий отвергал любые попытки что-либо изменить и вскоре отправил Диона в изгнание.
Эта ссылка, которую Дион коротал в Афинах, не причиняла ему существенных неудобств; будучи зажиточным человеком, Дион охотно посвятил «вольную» жизнь философским дискуссиям. Наверно, все было бы в порядке, держи Платон, как говорится, рот на замке. К сожалению, старый философ решил замолвить словечко за своего ученика; тиран Дионисий разгневался, прогнал Платона обратно в Афины и следом конфисковал всю сицилийскую собственность своего зятя. Это было уже слишком, и Дион немедленно приступил к подготовке государственного переворота. В 357 году он отплыл на Сицилию с тысячей наемников, причем направился не в Сиракузы, чего можно было ожидать, а в Миною на юго-западном побережье острова. Это поселение находилось в зависимости от Карфагена; Дион, должно быть, рассчитывал если не на полноценную поддержку со стороны карфагенян, то на, по крайней мере, благожелательный нейтралитет. Лишь оттуда он двинулся на Сиракузы, располагавшиеся на двести миль восточнее. По пути никто не оказывал ему сопротивления – на самом деле он пополнил свой отряд местными сторонниками, мечтавшими о ликвидации господства Сиракуз; да и в окрестностях самого города мало кто противодействовал «освободителям». Дионисий предсказуемо бежал к матери в Калабрию, а гарнизон наемников вовсе не спешил выходить за городские стены. Наконец прибыл флот, набранный Дионисием; этим флотом командовал престарелый Филист – сам тиран по-прежнему скрывался, – которому удалось нанести Диону определенный урон; но затем на Филиста напали двадцать триер под командой Гекраклида, друга и союзника Диона. В жаркой морской битве Филист потерпел поражение. Некоторые источники сообщают, что он покончил с собой; другие утверждают, что его замучили до смерти. Все согласны в том, что его тело позднее проволокли по улицам города, а затем вышвырнули за стены и оставили непогребенным, на потеху диким собакам.
Между тем война продолжалась. Дионисий на короткий срок вернулся из Италии, однако понял, что ситуация безнадежная, и возвратился в Локриду, где сделался местным тираном. Дион прилагал все усилия для восстановления порядка в Сиракузах, учредил городское правительство в соответствии с заветами Платона, а сам стал править как этакий царь-философ. Но затея провалилась: он беспомощно наблюдал, как один авантюрист за другим бросает вызов его власти, а наемники торгуют своими клинками и берутся служить тем, кто предложит наибольшую цену. Неустроенность быстро перекинулась на прочие города и поселения, и вся «дионисийская империя» начала разрушаться. Гераклид поссорился с Дионом; тот приказал убить бывшего друга, а в 354 году погиб сам. Снова за опустевший трон заспорили авантюристы, и хаос длился до 346 года до нашей эры – в том году Дионисий II наконец покинул Италию и (на недолгий период) вновь утвердился на престоле своего отца.
Это возвращение получилось совсем кратким. Один из упомянутых авантюристов, некий Гикет, самопровозглашенный тиран Леонтин, обратился за помощью к Коринфу. Он упирал на то, что четыреста лет назад первыми греческими поселенцами в Сиракузах были именно коринфяне; поэтому Коринф теоретически являлся «материнским» городом Сиракуз, но никогда раньше не вмешивался в местные дела. Впрочем, не было ни малейших оснований ожидать, что он изменит свое отношение сейчас, истощенный пятьюдесятью годами войны с соседями, испытывавший катастрофический дефицит средств, – ведь новая авантюра не сулила никаких выгод. Тем не менее Коринф откликнулся на призыв Гикета и направил на Сицилию весьма малочисленный отряд (вероятно, менее 3000 воинов) под командованием пожилого полководца по имени Тимолеонт. Выбор командира весьма любопытен. Тимолеонт был известен прежде всего как братоубийца, пусть и «праведный»: по утверждению Диодора, он лично нанес роковой удар мечом, чтобы помешать своему брату Тимофану сделаться тираном. Плутарх, правда, щадит, так сказать, братские чувства: он говорит, что Тимолеонт заливался слезами, пока двое воинов убивали его брата. В любом случае соотечественники после этого относились к Тимолеонту не слишком приязненно, и его назначение вызвало общее удивление.
Тимолеонт не удостоился радушного приема, когда в 344 году до нашей эры высадился со своими людьми на берегу ниже Таормины; однако ему улыбнулась удача. Он пошел к Сиракузам, а Дионисий II, укрывавшийся на Ортигии, поспешил сдаться на условии, что ему позволят беспрепятственно уплыть в Коринф. (Семье тирана, которая находилась в Локриде, повезло меньше: местные жители восстали и убили многих родичей Дионисия.) К соседним тиранам-авантюристам Тимолеонт не выказывал пощады; в следующие два или три года все они были схвачены и тем или иным способом казнены. Мамерка, захватившего Катанию, распяли; злосчастного Гиппоса, который завладел Мессиной, замучили до смерти в местном амфитеатре, на глазах десятков детей (их намеренно освободили ради такого повода от школьных занятий); не помиловали и Гикета, призвавшего коринфян на остров: он и вся его семья разделили участь остальных тиранов.
Однако Коринф не единственный получил призыв о помощи с охваченной неурядицами Сицилии. Вполне ожидаемо, что другим «адресатом» этого призыва оказался Карфаген. Первое карфагенское войско, прибывшее на остров, почему-то отказалось сражаться и возвратилось домой, не запятнав себя кровопролитием; вторым – которое насчитывало, по Плутарху, 70 000 человек, – командовал верховный полководец Карфагена, Гасдрубал. Это войско изрядно пострадало от вызванного обильными дождями разлива реки Кримисс (почти наверняка – близ нынешнего Беличе Дестро) в 340 году. Оставшиеся в живых отступили к карфагенским поселениям на крайнем западе острова, и Тимолеонт сделался единовластным хозяином Сицилии.
Это было замечательное достижение, тем более что сам Тимолеонт нисколько не притязал на власть, будь то в Сиракузах или где-либо еще. Он отобрал эту власть, жестоко и бессовестно, как и все те, кого он низверг и впоследствии ликвидировал. Различие заключалось в том, как он поступил со свалившейся на него ношей. В истории его удивительного возвышения не найти и намека на то, что он руководствовался личными амбициями или корыстью. Стоило ему удостовериться, что его власти на острове ничто не угрожает, Тимолеонт провел ряд радикальных реформ. Со всеми мелкими тиранами было уже покончено; теперь он разрушил дворец-крепость Дионисия I на Ортигии, это печальное олицетворение тиранического режима; пригласил на остров законоведов из Коринфа, чтобы изменить «конституцию» Сиракуз (город остался олигархией, но был учрежден Совет шестисот, благодаря чему количество голосов в управлении значительно возросло); а также перевез на Сицилию существенное число чужеземцев-иммигрантов – Плутарх говорит о 60 000 человек, – не только из Италии, но со всей Великой Греции, щедро наделив их земельными участками и тем самым немало увеличив площадь сельскохозяйственных земель. Именно во многом благодаря Тимолеонту Сицилия впоследствии стала выращивать столько зерна и сделалась главной житницей Рима. А потом – и это, возможно, удивительнее всего – в 338 или 337 году Тимолеонт тихо вышел в отставку, сославшись на старость и на подступающую слепоту. После смерти его похоронили за общественный счет, а память чтили не только в монументе на агоре, но и в гимназии, известной как Тимолентий.

 

Двадцать лет после смерти Тимолеонта – это двадцать лет нового процветания, ставшего возможным в первую очередь из-за резкого роста сельскохозяйственного производства, им, собственно, и обеспеченного. Храмы, театры и общественные здания строились по всему острову, как, впрочем, и укрепления. Сицилия отнюдь не стала единой – и ей предстояло оставаться раздробленной еще длительное время. Постепенно остров вновь охватили раздоры; а Карфаген и Коринф в очередной раз напомнили о своем присутствии. Нельзя сказать, чтобы острову действительно требовался новый сильный лидер, – скорее, его появление было неизбежным. В общем и целом сцена была готова к выходу такого персонажа, и он оказался, по мнению некоторых, самым кровожадным тираном греческой Сицилии.

 

Сицилиец Агафокл стал царем Сиракуз, хотя вышел не только из простого, но из низкого и презренного звания. Он родился в семье горшечника и вел жизнь бесчестную, но смолоду отличался такой силой духа и телесной доблестью, что, вступив в войско, постепенно выслужился до претора Сиракуз. Утвердясь в этой должности, он задумал сделаться властителем Сиракуз и таким образом присвоить себе то, что было ему вверено по доброй воле…
Он созвал однажды утром народ и сенат Сиракуз, якобы для решения дел, касающихся республики; и когда все собрались, то солдаты его по условленному знаку перебили всех сенаторов и богатейших людей из народа. После такой расправы Агафокл стал властвовать, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны граждан. И хотя он был дважды разбит карфагенянами и даже осажден их войском, он не только не сдал город, но, оставив часть людей защищать его, с другой – вторгся в Африку; в короткое время освободил Сиракузы от осады и довел карфагенян до крайности, так что они были вынуждены заключить с ним договор, по которому ограничивались владениями в Африке и уступали Агафоклу Сицилию…
Нельзя назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем этим можно стяжать власть, но не славу. Так что, если судить о нем по той доблести, с какой он шел навстречу опасности, по той силе духа, с какой он переносил невзгоды, то едва ли он уступит любому прославленному военачальнику, но, памятуя его жестокость и бесчеловечность и все совершенные им преступления, мы не можем приравнять его к величайшим людям. Следовательно, нельзя приписать ни милости судьбы, ни доблести то, что было добыто без того и другого.

 

Никколо Макиавелли, автор «Государя», откуда взяты эти строки, был человеком, которого непросто шокировать; но даже он соглашался с тем, что Агафокл зашел слишком далеко. Агафокл не скрывал того обстоятельства, что его отец был иммигрантом-гончаром и растил сына как преемника в своем ремесле. Тут нет ничего удивительного: в конце четвертого столетия до нашей эры восточная Сицилия являлась крупным производителем глиняной посуды, и многие из тех, кто был занят в этом производстве, вполне могли считаться художниками, а не ремесленниками. Но профессиональные гончары, сколь угодно выдающиеся, как правило, все-таки не становились военными командирами; можно предположить, что отец Агафокла отчасти напоминал Джозайю Веджвуда, то есть был успешным предпринимателем, руководившим «фабрикой», где применялся рабский труд. Родившийся в 361 году до нашей эры, Агафокл в возрасте двадцати восьми лет женился на богатой вдове и последующие пятнадцать лет вел жизнь, если воспользоваться позднейшим термином, кондотьера, солдата удачи; только в 317 году, в возрасте сорока четырех лет, он подошел с отрядом наемников к городским воротам Сиракуз. Его приход совпал с тщательно спланированным народным восстанием в городе; за время и после этого восстания, по словам Диодора, около 10 000 горожан убили или изгнали. Затем Агафокл созвал народное собрание – или то, что от него осталось, – которое надлежащим образом наделило его верховными полномочиями.
Тимолеонт был олигархом, Агафокл же – человеком из народа. Даже после массовых убийств в Сиракузах его, похоже, продолжали считать одним из своих; нам даже говорят, что он не нуждался в телохранителях, такова была его популярность в городе. В других поселениях Сицилии его ненавидели и боялись, а он постепенно распространял и укреплял свою власть над островом. Война с Карфагеном виделась неизбежной, и в 311 году Акрагант избежал гибели, только когда карфагенский полководец Гамилькар нанес сиракузянам серьезное поражение в битве у реки Гимера; реакция Агафокла оказалась неожиданной – и дерзкой. Оставив Сиракузы на своего брата Антандера, он 14 августа 310 года покинул гавань с шестьюдесятью кораблями, на борту которых было 14 000 воинов, и высадился на мысе Бон – это крайняя северо-восточная оконечность Туниса – шесть дней спустя. Он стал первым европейцем, который вторгся в Северную Африку.
Таким образом, сложилась любопытная ситуация. И Сиракузы, и Карфаген имели теперь вражескую армию у своих ворот. Гамилькару пришлось отослать значительную часть своих сил на защиту родного города, вследствие чего он очутился в уязвимом положении. Антандер внезапно напал на него и взял Гамилькара в плен; несчастного полководца пытали и умертвили, его отрубленную голову отправили Агафоклу в Африку. Сам же Агафокл, с другой стороны, добился некоторых успехов, опустошая и грабя богатые, практически беззащитные территории между мысом Бон и Карфагеном; однако он сознавал, что не сможет захватить крупный город с теми силами, которые были в его распоряжении, и потому всячески стремился пополнить войско.
Александр Великий, который умер в возрасте тридцати трех лет всего тринадцатью годами ранее, оставил свою огромную империю на милость соратников-военачальников; один из них, по имени Офелл, сделался правителем Киренаики, области, что протянулась на тысячи миль вдоль побережья на востоке (на месте нынешней Ливии). Несмотря на разделявшее их расстояние, Агафокл связался с Офеллом и предложил объединить усилия и совместно объявить войну Карфагену. После победы, которая практически не вызывала сомнений, Офеллу должна была отойти вся Северная Африка, а Сицилия признавалась владением Сиракуз. Офелл охотно принял это предложение, собрал войско – 10 000 пехотинцев и неизвестное количество конницы и колесниц – и двинулся на Карфаген.
Любой, кто когда-либо путешествовал по суше из Бенгази в Тунис, знает, что, пока дорога не свернет на север вдоль тунисского побережья, взору предстают тысячи миль совершенно безликого пейзажа, скучнейшего во всем Средиземноморье. Когда Офелл наконец добрался до места встречи, его воины были физически истощены, а сам правитель, скорее всего, пребывал не в лучшем расположении духа. Но для Агафокла это не имело значения: тот почти сразу распорядился убить Офелла, по-видимому, рассчитывая присвоить прибывшее войско себе. Кампания началась достаточно хорошо, удалось захватить небольшую финикийскую колонию Утика и поселение Гиппон-Акра (современная Бизерта); но Карфаген, к ярости Агафокла, оставался неприступным, и полководец все еще обдумывал свои следующие шаги, когда, в начале 307 года, вспыхнуло общее восстание греческих полисов на Сицилии (во главе с Акрагантом). Это событие вынудило Агафокла срочно возвратиться в Сиракузы. Он подавил мятеж с уже привычной нам жестокостью и вновь вернулся в Африку – где наемники, которым давно не платили, были готовы взбунтоваться. Африканская авантюра на сем завершилась. Не было иного выхода, кроме как заключить мир с Карфагеном, – что Агафокл скрепя сердце и сделал в 306 году, а затем отправился на Сицилию, наводить порядок в собственном доме.
Два года спустя Агафокл совершил поступок, на который не отваживались предыдущие тираны, – он принял царский титул. Не приходится сомневаться в том, что для многих его зрелых годами подданных этот поступок показался святотатственным, – однако времена изменились. В новом эллинистическом мире, который возник после смерти Александра, по крайней мере двое его бывших военачальников, Птолемей в Египте и Селевк в Малой Азии и Месопотамии, провозгласили себя царями; если Агафокл собирался вести дела с этими монархами на равных, ему надлежало последовать их примеру.

 

Агафокл умер в 289 году до нашей эры. Кое-кто полагал, что кончина наступила по естественным причинам, но намного больше людей верило тому, что его будто бы отравил собственный внук Архагат, желавший сменить деда на троне. Это желание не сбылось, началась, как почти всегда случалось, полная анархия. Сицилию вновь принялись раздирать на части мелкие тираны – один из них, Финтий из Акраганта, разрушил Гелу в 282 году, полностью стер город с лица земли на добрые пятнадцать столетий. Затем он двинулся на Сиракузы, но потерпел поражение; сиракузяне неразумно устремились в погоню за ним в западной части острова, и карфагеняне, опасаясь утратить свои сицилийские территории, не преминули вмешаться. Словом, война возобновилась.
Теперь к ней присоединился новый захватчик – еще один авантюрист, возможно, но также человек, какого Сицилия еще не знала. Царь Пирр был чрезвычайно амбициозным правителем Эпира и уверял, что ведет свой род от Ахилла и Геракла. В 280 году до нашей эры он обратил свое внимание на Италию, большая часть которой уже попала под власть Рима. Но город Тарент, современный Таранто на подъеме итальянского «сапога», оказывал римлянам упорное сопротивление и обратился к Пирру за помощью. Лучшего предлога Пирру и не требовалось. Он выступил во главе 20-тысячного войска, встретил римлян у близлежавшей Гераклеи и победил – но, что называется, едва-едва: его собственные потери были почти такими же, как потери врага. Плутарх рассказывает:

 

Говорят, что Пирр заметил какому-то человеку, радовавшемуся победе: «Если мы одержим еще одну победу над римлянами, то окончательно погибнем». Погибла большая часть войска, которое он привез с собой, и почти все его приближенные и полководцы… кроме того он видел, что пыл его местных союзников остыл, в то время как вражеский лагерь быстро пополняется людьми, словно они притекают из какого-то бьющего в Риме неиссякаемого источника, и что после всех поражений римляне не пали духом, но гнев лишь приумножил их упорство.
Лишившись возможности противостоять римлянам, Пирр согласился удовлетвориться менее грозным противником – и отправился на Сицилию. Его войско сократилось в численности до 10 000 человек, но он успешно высадился в Таормине – и обнаружил, что его встречают с распростертыми объятиями.
Почему сицилийцы сразу приняли Пирра, остается только догадываться. Да, это был новый человек, отличный от предыдущих правителей, обладавший несомненной харизмой; однако не может не изумлять та мгновенная популярность среди островитян, которая позволила ему утроить силы и увеличить флот до двухсот кораблей. С таким войском ему не составило труда разгромить крупный и недисциплинированный отряд италийских наемников (мамертинцев), а также изгнать карфагенян с острова – за Карфагеном осталась лишь твердыня в Лилибее (нынешняя Марсала). Он осаждал эту крепость на протяжении двух месяцев, а затем снял осаду, решив, что взять ее невозможно, – что соответствовало истине, поскольку Карфаген господствовал на море и беспрепятственно доставлял осажденным припасы. Золотые и серебряные монеты Пирра дают понять, что за этим исключением он был фактически повелителем всего острова; но очень скоро он заскучал и в 276 году вернулся на материк, чтобы потерпеть поражение от римлян при Беневенто в следующем году. Последовавшая триумфальная процессия в Риме ознаменовалась проходом плененных слонов Пирра – первых слонов в Италии.
В 272 году римляне захватили Тарент. Некогда хилая республика теперь сделалась владычицей всего Апеннинского полуострова и явно намеревалась стать величайшей силой цивилизованного мира. Нельзя сказать, что это событие подвело черту под историей греческой Сицилии; некий Гиерон – следует, полагаю, называть его Гиероном II – захватил власть в Сиракузах и сохранял ее, заодно с царским титулом, следующие пятьдесят четыре года (он умер в 215 году до нашей эры в возрасте девяноста двух лет). Лишь один этот факт свидетельствует о радикальном отличии этого тирана от его предшественников. Он правил исключительно восточной Сицилией, не предпринимая попыток расширить свои владения, и сосредоточился на обогащении своего царства (и своем собственном, конечно) за счет развития сельского хозяйства и экспорта продукции острова, в первую очередь в Египет, а также в Рим.
Этот Гиерон прославился и как строитель. Возможно, его наибольшее архитектурное достижение – огромный алтарь, более двухсот ярдов в длину, крупнейший в мире, посвященный Зевсу. Здесь обыкновенно приносили в жертву (совершали гекатомбы): сразу 450 животных, по уверению Фукидида, забивали в течение одного дня. Сегодня от алтаря сохранилось только основание, а все, что выше, было уничтожено в 1526 году испанцами, которым требовался камень для строительства новой гавани. До того времени алтарь, как сообщалось, возносился над землей на добрых пятьдесят футов; впрочем, и основание выглядит весьма внушительно.
Никто лучше Гиерона не понимал, пожалуй, всю деликатность положения, в котором очутилась Сицилия, будучи в ловушке между Карфагеном и Римом. Очевидно, что у него не оставалось иного выбора, кроме как принять одну или другую сторону; в 263 году до нашей эры он заключил договор с Римом и тем самым получил «римскую гарантию» своих полномочий. Этот договор Гиерон скрупулезно соблюдал остававшиеся сорок восемь лет своего правления, неуклонно наращивая экспорт зерна; и Сицилия мало-помалу становилась житницей Рима. Что касается самого Рима, теперь всего одно препятствие отделяло его от тотального господства в западном Средиземноморье, то есть на всей прежней территории Великой Греции. Это препятствие звалось Карфагеном и являлось, образно говоря, занозой в римской ноге на протяжении более ста лет, с 264-го по 146-й год; в этот период римлянам пришлось вести две войны, получивших наименование Пунических, прежде чем они сумели устранить данную угрозу. Именно эти две войны вывели Рим на «авансцену» Средиземноморья и – поскольку вскоре стало ясно, что Карфаген никогда не одолеть сугубо на суше, – превратили республику в ведущую морскую державу.
В Первой Пунической войне, которая продолжалась до 241 года, победа осталась за Римом, пусть и дорогой ценой – римляне потеряли 500 кораблей и по меньшей мере 100 000 человек. Эта война не пощадила также западную и южную Сицилию, где велись кровопролитные схватки. (Владения Гиерона на востоке, безоговорочно признанные римскими, боевые действия не затронули, и они продолжали снабжать Рим зерном как ни в чем не бывало.) После осады Акраганта в 261 году римляне продали 25 000 жителей в рабство. Камарина, милях в пятидесяти дальше по побережью, лишилась почти стольких же горожан. В Панорме (Палермо) продали в рабство 13 000 человек, еще 14 000 горожан обрели свободу только после уплаты солидного выкупа. Карфагеняне тоже не церемонились: они полностью уничтожили Селинунт и переселили всех жителей Лилибеи – хотя сам этот стратегически бесценный мыс был захвачен Римом в 241 году, когда Карфаген обязался наконец вывести все свои войска с острова. Первая Пуническая война закончилась тем, что вся Сицилия, за исключением Сиракуз, оказалась в руках римлян.

 

Вторая Пуническая война – которая началась в 218 году до нашей эры – была даже важнее и протекала, скажем так, гораздо интереснее. Римляне снова победили, но прежде карфагенский полководец Ганнибал показал себя величайшим военачальником со времен Александра Македонского – пожалуй, одним из величайших в истории человечества. Ганнибал никогда не высаживался на Сицилии, однако он приобрел такое влияние в последние годы третьего столетия до нашей эры, что было бы несправедливо удостоить его лишь мимолетного упоминания. Традиция гласит, что его отец Гамилькар – который едва ли не в одиночку основал процветающую карфагенскую колонию в Испании, со столицей на месте современной Картахены – заставил сына поклясться в вечной ненависти к Риму. Ганнибал стремился, с того самого момента, как поднялся к вершинам власти в 221 году, отомстить за поражение своей страны двадцатилетней давности и был уверен в том, что новые испанские владения Карфагена, со всеми их огромными финансовыми и людскими ресурсами, позволят осуществить эту месть. Он покинул Испанию весной 218 года с войском численностью около 40 000 человек и двинулся вдоль южного побережья Франции, далее вверх по долине Роны, а затем свернул на восток в направлении Безансона и альпийского перевала Мон-Женевр. Его пехоту составляли в основном иберские племена, которыми командовали карфагеняне, конница была набрана в Испании и Северной Африке и усилена тридцатью семью слонами. Знаменитый переход через Альпы состоялся в начале осени, за ним последовали, одно сразу за другим, два победных сражения; к концу года Ганнибал уже контролировал практически всю Северную Италию. Третья победа, в апреле 217 года, ознаменовалась разгромом римлян, угодивших в ловушку между Тразименским озером и окрестными холмами.
На Рим идти не имело смысла, поскольку город окружали могучие крепостные стены, а у Ганнибала не было осадных машин, способных разрушить эти преграды. Поэтому он двинулся на юг Апеннинского полуострова, в Апулию и Калабрию, где преимущественно греческое население не испытывало любви к римлянам и могло, как ему казалось, встать на его сторону. Но Ганнибала ожидало разочарование. Вместо стойких союзников, которых надеялся отыскать, он вскоре столкнулся с новым римским войском, гораздо более многочисленным и лучше оснащенным, нежели его собственное; 3 августа 216 года до нашей эры при Каннах у реки Офанто – примерно в десяти милях к юго-западу от современной Барлетты – состоялось генеральное сражение. Победа вновь осталась за Ганнибалом, причем, возможно, более славной победы он еще не одерживал; а для римлян битва оказалась самым сокрушительным поражением в истории республики. Благодаря превосходному командованию и тактическому гению Ганнибала римское войско было окружено и фактически истреблено. К концу дня более 50 000 римлян пали мертвыми, тогда как среди карфагенян было всего 5700 погибших.
Теперь у Рима не осталось воинов, способных сражаться, за исключением тех, кто охранял сам Вечный город; но Ганнибал был по-прежнему далек от исполнения своей мечты – уничтожения республики. Его главное оружие, великолепная испанская и североафриканская конница (слонов в ней почти не осталось – несчастные животные пали жертвами италийских холодов и сырости), было бесполезным против крепостных стен. С другой стороны, Ганнибала вдохновляла надежда на то, что его брат – еще один Гасдрубал – может собрать дома новое войско, на сей раз со всеми необходимыми осадными машинами, и вскоре присоединится к нему. Поэтому он отвел своих воинов через горы к Капуе – на ту пору второму по величине городу Италии, выказавшему удивительное дружелюбие к завоевателям, – и стал дожидаться прибытия подкреплений.
Ждать пришлось очень долго, потому что Гасдрубал столкнулся с немалыми трудностями. Римляне, воспользовавшись отсутствием Ганнибала, всего через несколько месяцев после ухода Ганнибала из Испании вторглись на Иберийский полуостров; двумя легионами и 15 000 человек во вспомогательных силах командовал молодой полководец по имени Гней Корнелий Сципион, к которому вскоре присоединился его брат Публий. Прямым следствием этого вторжения стало длительное противостояние между римлянами и карфагенянами, которое завершилось утверждением римского присутствия в Испании (ему было суждено продлиться шесть столетий). После кончины обоих Сципионов в 211 году сменил родич, тоже Публий, который после недолгой осады захватил Картахену. С взятием столицы испанской колонии карфагеняне утратили боевой дух, и в 206 году последний из них покинул полуостров.
Будучи вынужден воевать с римлянами в Испании, Гасдрубал попросту не мог набрать войско для помощи своему брату – вплоть до 206 года, когда он понял, что побежден. В следующем году, впрочем, он все-таки выступил в поход, через южную Францию и через Альпы, не подозревая о грядущей катастрофе; на реке Метавр, недалеко от Анконы, его встретило римское войско, буквально растоптавшее карфагенян. Ганнибал узнал о случившемся, когда в его лагерь под Капуей доставили отрубленную голову брата. Он провел в Италии еще четыре года, хотя разумнее было бы вернуться домой, ибо по всему Средиземноморью молодой Публий Сципион уже перешел в наступление.
В 204 году Сципион высадился на побережье Северной Африки, в Утике, менее чем в двадцати милях к западу от Карфагена, разгромил 20-тысячные местные силы и занял плацдарм на побережье Тунисского залива, угрожая Карфагену. Весной 203 года Ганнибал, серьезно обеспокоенный ситуацией, поспешил в Карфаген и в следующем году вывел против римлян войско численностью 37 000 мужчин пехотинцев и восемьдесят слонов. Решающее сражение произошло у поселения Зама, где после долгой и упорной схватки Ганнибал потерпел единственное крупное поражение в своей необыкновенной карьере. Победа римлян была полной. Им досталась вся Испания: Карфаген официально отказался от Пиренейского полуострова. Сам Ганнибал, который чудом избежал смерти на поле боя, прожил до 183 года, когда он принял яд, чтобы избежать пленения ненавистным врагом. Что касается победителя Сципиона, того удостоили вполне заслуженного почетного прозвища Африканский. Именно он, а не кто-либо другой среди его соотечественников, сделал все для того, чтобы Рим, а не Карфаген, был властелином Средиземноморья в последующие столетия.
В ходе Второй Пунической войны принадлежавшая римлянам Сицилия служила критически важной преградой, отделявшей Ганнибала в Италии от источника подкреплений и снабжения в Карфагене. Также она представляла собой отличный «трамплин» для набегов на Африку (из Лилибеи) и на Италию (из Мессины). Пока был жив Гиерон, римляне не испытывали никаких сложностей, однако после его смерти в 215 году все изменилось. Внук и наследник старого тирана Иероним заключил договор с Карфагеном; пускай он почти сразу после этого был убит, Сиракузы продолжали держать сторону Карфагена. Римляне прислали войско под командованием полководца Марцелла, который осадил город; но два года осады не позволили ни захватить Сиракузы, ни даже прекратить снабжение города по морю карфагенскими судами. Причиной этих неудач был, похоже, один-единственный человек, математик и физик Архимед, который, храня большую часть жизни верность проримски настроенному Гиерону, ныне поставил свои таланты и навыки на службу Карфагену. Среди его многочисленных изобретений был «Архимедов коготь», своего рода рычаг с длинной перекладиной, на конце которой крепился громадный металлический крюк. Этот «коготь» опускали на вражеский корабль, а затем снова поднимали, выхватывая корабль из воды. Другое изобретение – о нем, правда, упоминает лишь римский писатель Лукиан, живший во втором веке нашей эры, – заключалось в применении хитроумной конструкции из бронзовых или медных пластин, предназначенной для фокусировки лучей солнца на вражеских кораблях. Но даже Архимед не обладал способностью творить чудеса, и в конце концов, в 212 году до нашей эры, Сиракузы пали. Марцелл, как говорят, сразу же призвал к себе великого механика, но тот, когда за ним пришел посланец, попросил подождать, пока он решит очередную головоломку. Возможно, солдат не понял этой просьбы – и убил Архимеда на месте. Нам известно, что Сиракузы разграбили и что Архимеда не было среди уцелевших горожан.
Могила Архимеда, на которой, согласно его завещанию, установили небольших размеров сферу и цилиндр, оставалась в запустении и вскоре скрылась под расползшимися по развалинам города растениями. Но сто тридцать семь лет спустя ее отыскали – и сделал это Марк Туллий Цицерон.

 

Когда я был квестором, я отыскал в Сиракузах его могилу, со всех сторон заросшую терновником, словно изгородью, потому что сиракузяне совсем забыли о ней, словно ее и нет… И вот, осматривая местность близ Акрагантских ворот, где очень много гробниц и могил, я приметил маленькую колонну, чуть-чуть возвышавшуюся из зарослей, на которой были очертания шара и цилиндра. Тотчас я сказал сиракузянам – со мной были первейшие граждане города, – что этого-то, видимо, я и ищу. Они послали косарей и расчистили место. Когда доступ к нему открылся, мы подошли к основанию памятника. Там была и надпись, но концы ее строчек стерлись от времени почти наполовину. Вот до какой степени славнейший, а некогда и ученейший греческий город позабыл памятник умнейшему из своих граждан

 

Если Марцелл действительно вмешался, успешно или нет, в судьбу Архимеда, такие его действия были, мягко говоря, нехарактерными для победителей. Разграбление захваченного города считалось обычным делом и ожидалось; с другой стороны, Марцелл вывез из Сиракуз практически все, что имело хоть какую-то художественную ценность. Из храма вынесли статуи и бюсты, из общественных и частных зданий изъяли фрески. Именно тогда, по мнению Тита Ливия, глаза римлян узрели великолепие греческого искусства. Не исключено, что так все и было; но жители Сиракуз разгневались настолько, что в 210 году – когда, кстати, римский консул Марк Валериан поведал сенату, что «ни единого карфагенянина не осталось на Сицилии», – им удалось убедить Рим заменить Марцелла. Сенат, похоже, был рад прислушаться к этой мольбе: Марцелл в самом Риме вызывал не меньшую антипатию, чем на Сицилии. Ему отказали в триумфе, который по обычаю полагался бы полководцу, захватившему Сиракузы; пришлось удовольствоваться простой «овацией», что он посчитал за оскорбление. С его карьерой, словом, было покончено, и он это понимал.
Пунические войны стали нелегким испытанием. Несколько раз они ставили Римскую республику фактически на грань катастрофы и унесли жизни 200 000 или даже 300 000 римлян и их союзников. А за узкой полосой моря продолжал стоять Карфаген, город с населением в три четверти миллиона человек, оправлявшийся от недавнего поражения с почти пугающей скоростью: для всякого римлянина-патриота это было горькое напоминание, упрек и предупреждение. Терпеть присутствие столь сильного соперника не представлялось возможным. «Delenda est Carthage» – «Карфаген должен быть разрушен»; эти слова Катон Старший повторял в конце каждой своей речи в сенате, и в итоге они сделались лейтмотивом римских действий. Вопрос заключался лишь в том, как это осуществить. Наконец в 151 году до нашей эры нашелся предлог: карфагеняне готовились защищать свой город от бесчинств местного вождя, а Рим решил воспользоваться этой совершенно естественной реакцией как поводом к войне и в 149 году высадил войско в Северной Африке. На сей раз карфагеняне безоговорочно капитулировали – но потом услышали римские условия: их город будет полностью разрушен, жителям не позволят селиться ближе десяти миль от моря. Потрясенные, они решили сопротивляться. Результатом стала изматывающая двухлетняя осада, после которой, в 146 году, состоялось то самое разрушение, каковым грозили римляне; они не оставили от города и камня на камне. Катона послушались: Карфаген был разрушен.
А Сицилия, по всем признакам и во всей полноте, сделалась римской провинцией.
Назад: Глава 1 Греки
Дальше: Глава 3 Римляне, варвары, византийцы, арабы