Глава 19
Жутковатое зрелище потрясло его.
Причудливо освещенное лицо, казалось, было подвешено в темноте коридора, искаженное удлиненными тенями, в свете небольшого желтого огонька.
Лихорадочно соображая, что же перед ним, он понял, что огонек был в керосиновой лампе, которую держала грязная рука с потрескавшимися ногтями, а желтого цвета лицо, под странным углом освещаемое лампой, он уже видел раньше – на краю дороги, когда его машина застряла в кювете. Шапка из свалявшейся шерсти подтвердила его догадку.
– Дерево упало, – сказал Барлоу Тарр.
– Да… И?
– Сломало электрику.
– Генераторы отключились?
– Ну.
Гурни опустил ствол.
– И вы пришли нас предупредить?
– Берегитесь.
– Чего?
– Здесь зло.
– Какое зло?
– Зло, что всех их убило.
– Расскажите мне про зло.
– Ястреб знает. Ястреб на солнце, ястреб при луне.
– Что ястреб знает?
Когда Гурни задавал последний вопрос, Тарр уже отступал от дверного проема, прикручивая фитиль до тех пор, пока огонек не погас.
И он исчез в темном коридоре.
Гурни окликнул его:
– Барлоу! Барлоу!
Ответа не последовало. Слышался звук, исходивший из открытой балконной двери на другом конце комнаты. Порывы ветра, сотрясавшего деревья.
После этого происшествия казалось, что вряд ли у них получится заснуть.
Уверяя себя, что летучая мышь наверняка уже вылетела, Гурни закрыл балконную дверь. Потом развел огонь, и они с Мадлен устроились на диване перед камином.
Обсудив цель визита Тарра, они сошлись на том, что ясно было лишь одно: он пытался предупредить их, что Волчье озеро – опасное место. А его пугающие бредни могли означать все что угодно, а то и вовсе ничего.
Наконец оба замолчали, разморенные жаром, исходящим от камина.
Через некоторое время Гурни вернулся к мысли о связи Мадлен с этим местом.
Он повернулся к ней и тихо спросил:
– Не спишь?
Ее глаза были закрыты, но она покачала головой.
– Сколько тебе было лет, когда ты приезжала сюда, к дяде и тете?
Она открыла глаза и уставилась в огонь.
– Я была подростком. – Она помедлила. – Так странно думать, что это была я.
– Ты была какой-то другой… тогда?
– Совершенно. – Она моргнула, откашлялась и оглядела комнату. Ее взгляд упал на керосиновую лампу, стоявшую на маленьком столике возле Гурни. – Это что?
– Лампа?
– Гравировка на основании.
Гурни пригляделся повнимательнее. Зажигая лампу, он не заметил, что внизу, на стеклянной основе, была изящно выгравирована фигурка зверя, скорчившегося, словно готового напасть на смотревшего. Его зубы были оскалены.
– Судя по всему, это волк, – сказал Гурни.
Передернувшись, Мадлен ответила:
– Слишком много волков.
– Так это же местная тематика.
– И часть кошмаров, от которых погибли те люди.
– Они погибли не от кошмаров. Такого не бывает.
– Нет? Так что же тогда случилось?
– Пока что не знаю.
– Значит, ты не знаешь, погубили ли их кошмары.
Он был убежден, что сны не убивают людей, но точно так же он был уверен, что совершенно бесполезно пытаться убедить в этом Мадлен. Только одна мысль крутилась у него в голове: все это не имеет ровно никакого смысла.
Из-за столь неспокойной обстановки Гурни, загипнотизированный огнем, совершенно потерял счет времени и не знал, сколько они просидели на диване. Вопрос Мадлен вернул его к действительности.
– Во сколько ты выезжаешь в Платсберг?
– А кто сказал, что я еду в Платсберг?
– Разве не об этом говорила Ребекка?
Он вспомнил, как слушал сообщение Ребекки, пока Мадлен была в ванной.
– Ты что, слышала?
– Если не хочешь, чтобы другие слушали твои сообщения, делай звук потише.
Гурни замялся.
– Она предложила встретиться. Она там преподает.
Мадлен вопросительно молчала, поглядывая на Гурни.
Он пожал плечами:
– Я еще не решил.
– Не решил, поедешь ли? Или во сколько поедешь?
– И то, и то.
– Думаю, тебе стоит поехать.
– Почему?
– Потому что ты хочешь.
Он задумался.
– Пожалуй, разговор с ней может оказаться полезным. Но мне не хочется оставлять тебя здесь одну.
– Я бывала в местах и похуже.
– Может, поедешь со мной?
– Нет.
– Почему?
В этот раз задумалась она.
– Думаешь, почему я захотела сюда приехать?
– Понятия не имею. Твое решение меня очень удивило. Если честно, шокировало. Я никогда бы не подумал, что, выбирая между прогулками на снегоступах и запутанным делом о серии самоубийств, ты предпочтешь самоубийства.
– Самоубийства тут ни при чем, – она глубоко вздохнула. – Когда я училась в школе, мне меньше всего хотелось ехать на Рождество в Адирондак. Дядя и тетя, про которых я говорила, на самом деле были какими-то дальними родственниками моей мамы, а не настоящими дядей и тетей. Они были замкнутыми малограмотными людьми. У Джорджа была депрессия. А у Морин – маниакальный синдром.
– Зачем родители отправляли тебя к ним?
– Чтобы стать ближе друг к другу, зимой они отправляли меня в Адирондак, а летом – в музыкальный лагерь. Они оставались один на один. Общались. Решали свои семейные проблемы. Конечно же, это ничего не меняло. Как и большинству людей, им втайне нравились их проблемы. И им нравилось избавляться от меня.
– А твои дядя с тетей, или кто они там, еще живы?
– Джордж в итоге застрелился.
– Боже мой.
– А Морин переехала во Флориду. Не знаю, жива ли она.
– А где именно они жили?
– Черт знает где. С их улицы видно было Клык Дьявола. Ближайший городок от них – Даннемора.
– Там, где тюрьма?
– Да.
– Но я все равно не до конца понимаю…
– Почему я захотела приехать сюда? Может, мне нужно было снова увидеть эти горы, посмотреть на них другими глазами… на другом жизненном этапе… избавиться от воспоминаний.
– Каких воспоминаний?
– С Джорджем было что-то не так. Он часами сидел на крыльце, уставившись в лес, словно он уже тогда был мертв. Морин тоже была нездорова, но она, наоборот, все время танцевала. Она обожала собирать камни, треугольные камни. И настаивала на том, что это наконечники стрел ирокезов. Наконечники стрел и-ро-ке. Она обожала французское произношение. Много говорила с французским акцентом. А бывало, она притворялась, что мы с ней потерявшиеся в лесу индейские принцессы, которых спасет Гайавата. Когда же он за нами придет, она отдаст ему нашу коллекцию наконечников и-ро-ке, а он подарит нам шкуры, чтобы мы не замерзли, и все мы будем жить долго и счастливо.
– Сколько ей было лет?
– Морин? Около пятидесяти. В мои пятнадцать она казалась мне совсем древней. С тем же успехом ей могло быть и девяносто.
– А были ли в округе еще дети?
Она моргнула и прищурилась, глядя на него.
– Ты так и не ответил на мой вопрос.
– Что за вопрос?
– В котором часу ты едешь в Платсберг?
