Происшествие в Эбби-Грейндж

Эта история началась колючим морозным утром зимой 1897 года. Я проснулся от того, что кто-то тронул меня за плечо. Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной Холмса со свечой в руке. Я сразу понял: что-то случилось.

– Вставайте, Уотсон, вставайте! – воскликнул он. – Намечается дело! Ни о чем не спрашивайте! Одевайтесь и едем!

Спустя десять минут мы были уже в кебе и с грохотом катили по безмолвным улицам к вокзалу Чаринг-Кросс. Начинал заниматься бледный зимний рассвет, и в молочном лондонском тумане мы уже могли разглядеть смутные очертания изредка встречавшихся нам мастеровых, торопившихся на работу. Холмс молчал, завернувшись в теплое зимнее пальто, и я был рад последовать его примеру; воздух был ужасно холодный, и мы не успели даже позавтракать. И лишь после того, как мы приехали на вокзал, выпили чаю в буфете и заняли свои места в поезде, следующем на Кент, мы начали понемногу оттаивать, так что Холмс мог уже говорить, а я был в состоянии его слушать.

Холмс вынул из кармана записку и прочитал:

«Эбби-Грейндж, Маршэм, Кент. 3.30

Уважаемый мистер Холмс! Я буду чрезвычайно рад, если Вы незамедлительно откликнетесь на мое письмо. Дело очень необычное, полностью в Вашем вкусе. Леди я отпустил, но в остальном все осталось в том же виде, как я застал по приезде. Умоляю Вас: не медлите ни секунды, потому что держать здесь сэра Юстаса затруднительно.

Искренне преданный Вам

Стэнли Хопкинс».

– Хопкинс обращался ко мне семь раз, и каждый раз его приглашение было оправданным, – сказал Холмс. – Я подозреваю, что все эти дела пополнили вашу коллекцию, Уотсон. Надо признать: вы обладаете несомненным даром отбирать для своих сочинений самое лучшее. Отчасти это искупает их недостатки, вызывающие у меня столько сожалений. Чего стоит, например, ваше обыкновение рассматривать любое дело с позиции рассказчика вместо того, чтобы отдаться научной стороне вопроса. Тем самым вы низводите свои сочинения до уровня обычных рассказов, а ведь они могли бы стать серьезным руководством и даже сборником классических примеров расследований. Вы очень поверхностно передаете самую тонкую и сложную часть моего труда, при этом уделяете незаслуженно много внимания сенсационным подробностям. Да, разумеется, они возбуждают читательский интерес, но ведь они никого ничему не научат.

– Тогда почему бы вам не писать самому? – спросил я немного запальчиво.

– Я напишу, мой дорогой Уотсон, напишу. Пока я очень занят, и вы это знаете, но на склоне лет я займусь составлением руководства, в котором сконцентрируется весь мой опыт раскрытия преступлений. Кстати, сегодняшний случай связан с убийством.

– Вы думаете, сэр Юстас мертв?

– Скорее всего. Стиль записки Хопкинса взволнованный, а он не из тех, кто легко поддается эмоциям. Да, я полагаю, это жестокое преступление, и тело оставили для того, чтобы мы могли его осмотреть. Из-за обычного самоубийства Хопкинс не стал бы меня вызывать. Его слова «Леди я отпустил», вероятно, означают, что женщина в момент трагедии была заперта в своей комнате. Нам предстоит перенестись в высшее общество, Уотсон: хрустящая бумага с гербом, монограмма «Ю.Б.», и, судя по адресу, дом расположен в одном из самых живописных мест графства. Думаю, Хопкинс оправдает мои ожидания, и нам предстоит интереснейшее утро. Видимо, преступление было совершено вчера до полуночи.

– Как вы можете это знать?

– Я посмотрел расписание и подсчитал: во-первых, понадобилось какое-то время, чтобы вызвать полицию, затем – чтобы связаться со Скотленд-Ярдом. Потом Хопкинс должен был приехать на место, произвести осмотр, и только после этого он вызвал меня. На все это ушло изрядное количество времени. Но мы уже подъезжаем к Чизлхерсту, так что скоро мы все узнаем из первых уст.

Проехав пару миль по узким деревенским дорогам, мы добрались до ворот большого ухоженного парка. На растерянном лице старого привратника, распахнувшего перед нами ворота, читалось пережитое потрясение. Мы проехали по широкой аллее, вдоль которой росли древние вязы, кроны которых сходились наверху в виде арки, и подкатили к крыльцу невысокого, растянутого вширь здания, украшенного колоннами в излюбленном неоклассическом стиле Палладио. Центральная часть здания, заросшая плющом, вероятно, была построена очень давно, однако большие современные окна говорили о том, что хозяин дома желал идти в ногу со временем и внес в архитектуру здания отдельные усовершенствования. Одно крыло показалось мне совсем новым. В дверях мы увидели юношескую фигуру Стэнли Хопкинса и его живое, серьезное лицо.

– Очень рад, что вы приехали, мистер Холмс. И вы, доктор Уотсон! Но, по правде говоря, я уже жалею, что вас потревожил. Леди пришла в себя и дала такие ясные показания относительно происшедшего, что нам теперь просто нечего делать. Вы помните банду грабителей из Льюишема?

– Вы думаете, здесь побывала семейка Рэндаллов?

– Они самые: отец и оба сына. Это их работа. У меня нет ни малейших сомнений. Две недели назад они поработали в Сайденхэме, тогда свидетели дали их приметы. Удивляюсь: каким хладнокровием надо обладать, чтобы совершить второе преступление подряд в одном и том же графстве! Но это точно они, я уверен. И на этот раз им светит виселица.

– Значит, сэр Юстас убит?

– Да, ему проломили голову его собственной кочергой.

– Возница сказал, что хозяина дома зовут сэр Юстас Брэкенстолл.

– Да, он был одним из самых богатых людей в Кенте. Леди Брэкенстолл сейчас в утренней столовой. Бедная женщина, что ей пришлось пережить! Когда я приехал, она едва дышала. Я думаю, вам лучше самим встретиться с ней и послушать, что она говорит. А потом мы вместе осмотрим парадную столовую.

Леди Брэкенстолл оказалась неординарной особой. Нечасто мне доводилось видеть женщин, в которых столь счастливо сочетались бы грациозная фигура, женственные манеры и прекрасное лицо. У нее были золотистые волосы, голубые глаза и, без сомнения, великолепный цвет лица, который всегда сопутствует подобной конституции. Но сейчас от переживаний лицо ее было бледным и измученным. О том, что эта женщина перенесла не только душевные, но и физические страдания, красноречиво говорил ужасный фиолетовый кровоподтек на лбу, который ее горничная – высокая строгая женщина – беспрестанно смачивала уксусом, разведенным водой. Женщина в изнеможении откинулась на кушетку, но ее быстрый наблюдательный взгляд и насторожившееся при нашем появлении красивое лицо свидетельствовали, что трагические события не лишили ее здравомыслия и присутствия духа. На ней был надет свободный голубой халат с серебряной отделкой, но рядом на спинке кушетки лежало вечернее черное платье с блестками.

– Я уже все рассказала вам, мистер Хопкинс, – устало сказала женщина. – Может быть, вы передадите мой рассказ своими словами? Впрочем, если вы считаете это необходимым, я сама расскажу господам, что случилось. Вы еще не были в парадной столовой?

– Я решил, что сначала им нужно выслушать рассказ вашей светлости.

– Я буду рада, когда вы покончите со всеми формальностями. Мне страшно подумать, что он все еще лежит там. – Она вздрогнула всем телом и спрятала лицо в ладонях. Широкие рукава халата упали, обнажив ее руки до локтей.

– У вас есть другие раны, мадам? – воскликнул Холмс. – Что это?

На белой круглой руке проступали два ярко-красных пятна. Женщина поспешно спрятала руки.

– Это ничего. Это никак не связано с ужасными событиями минувшей ночи. Если вы с вашим другом присядете, я расскажу вам все, как сумею.

Я – жена сэра Юстаса Брэкенстолла. Мы женаты около года. Я полагаю, нет смысла скрывать, что я была несчастлива в этом браке. Боюсь, вы все равно услышите это от соседей, даже если бы я и попыталась это скрыть. Возможно, отчасти, в этом была и моя вина. Я выросла в свободной, не скованной условностями атмосфере Южной Австралии, и, конечно, английская жизнь – такая чопорная и замкнутая – мне совсем не по душе. Но главная причина в другом – и это тоже скажут вам все в округе: сэр Юстас был законченным пьяницей. Находиться в обществе подобного человека один час – неприятно. Но вообразите себе, каково чувствительной и пылкой женщине быть привязанной к нему день и ночь? Это святотатство, преступление, злодейство считать такой брак нерушимым. Я скажу вам, что подобные законы навлекут проклятие на вашу страну – Господь вас накажет.

Она вдруг приподнялась, щеки ее вспыхнули, глаза засверкали под жутким кровоподтеком, но сильная рука строгой горничной мягко уложила ее опять, и приступ гнева завершился бурными рыданиями. Наконец она справилась с собой и продолжила:

– Я расскажу вам, что здесь произошло. Возможно, вам уже сказали, что комнаты слуг находятся в новом крыле. Все остальные комнаты и кухня расположены в главном здании. На верхнем этаже находятся наша общая с мужем спальня и спальня моей горничной Терезы. Прямо под ней расположена моя комната, в которой я провожу большую часть времени. По вечерам, кроме меня, моего мужа и Терезы, в главном здании никого не бывает, и ни единый звук не может потревожить тех, кто находится в дальнем крыле. Должно быть, грабители знали об этом, иначе они не действовали бы так дерзко.

Сэр Юстас ушел спать примерно в половине одиннадцатого. Слуги тоже уже разошлись. Только моя горничная еще не спала, она была у себя в комнате наверху, ожидая, когда я позову ее готовиться ко сну. Я сидела здесь и читала. В начале двенадцатого, прежде чем подняться к себе, я обошла все комнаты: я всегда делаю это сама, потому что на сэра Юстаса, как я уже объяснила, положиться было нельзя. Я заглянула на кухню, в буфетную, в оружейную комнату, в бильярдную, в гостиную и, наконец, в парадную столовую. Когда я подошла к окну, занавешенному плотной шторой, я внезапно почувствовала сквозняк и поняла, что окно открыто. Это так называемое французское окно, которое, по сути, является стеклянной дверью, позволяющей выйти прямо на лужайку. Я откинула штору и оказалась лицом к лицу с широкоплечим пожилым мужчиной, который шагнул прямо в комнату. В руке у меня была зажженная свеча, и я увидела за спиной у него еще двух мужчин помоложе. Они вошли в комнату, я подалась назад, но мужчина набросился на меня и схватил сначала за руку, а потом за горло. Я хотела закричать, но он ударил меня кулаком по лицу и повалил на пол. Должно быть, несколько минут я пробыла без сознания, потому что, придя в себя, обнаружила, что они уже оторвали шнур колокольчика и крепко привязали меня к тяжелому дубовому стулу, который всегда стоял у нас во главе обеденного стола. У меня не было возможности даже пошевелиться, кричать я тоже не могла, так как мне завязали рот носовым платком. Как раз в это мгновение в комнату вошел мой несчастный муж. Очевидно, он услышал какие-то подозрительные звуки и был готов к тому, что увидел. В руке он сжимал свою любимую терновую дубинку. Он кинулся на одного из грабителей, но другой – тот, что постарше – наклонился, достал кочергу из камина и изо всех сил ударил мужа по голове. Сэр Юстас упал, не издав ни единого стона, и больше ни разу не пошевелился. Я снова потеряла сознание, но, видимо, ненадолго. Когда я опять открыла глаза, я увидела, что грабители забрали из буфета все серебро и достали оттуда бутылку с вином. В руке у каждого был бокал. Я, кажется, уже говорила вам, не правда ли, что один был постарше, с бородой, а двое других – совсем молодые парни. Можно было подумать, что это отец и сыновья. Они шепотом переговаривались, потом подошли ко мне проверить, хорошо ли я привязана, и затем ушли, закрыв за собой окно. Прошло не меньше четверти часа, когда я смогла освободиться от платка и позвать на помощь. На крики прибежала моя горничная. Она подняла других слуг, мы вызвали местную полицию, которая немедленно связалась с Лондоном. Это действительно все, что я могу рассказать, джентльмены, и я надеюсь, что мне больше не придется повторять свой рассказ, потому что, поверьте, мне это нелегко.

– Вы хотите что-нибудь спросить, мистер Холмс? – поинтересовался Хопкинс.

– Я больше не хочу испытывать терпение леди Брэкенстолл и отнимать у нее время, – сказал Холмс. – Но прежде чем мы перейдем в парадную столовую, мне хотелось бы выслушать вас, – обратился он к горничной.

– Я заметила этих людей еще до того, как они проникли в дом, из окна своей спальни. В лунном свете их было хорошо видно. Они топтались возле привратницкой, но я тогда ничего такого не подумала. А крики хозяйки я услышала только час спустя, не меньше. Я побежала вниз и нашла ее, бедняжечку, привязанную к стулу. А он лежал на полу, весь в крови, и мозги по всей комнате. У хозяйки на платье тоже была кровь – от такого любая женщина в обморок упадет, но нашей хозяйке храбрости не занимать, она всегда была такая – мисс Мэри Фрэйзер из Аделаиды, и сейчас, став леди Брэкенстолл из Эбби-Грейндж, ничуть не изменилась. Вы очень долго расспрашивали ее, джентльмены, поэтому сейчас она пойдет к себе в комнату вместе со своей старой Терезой. Ей нужен отдых, ох как он ей нужен.

С материнской нежностью суровая женщина обняла свою хозяйку за талию и вывела из комнаты.

– Ее зовут Тереза Райт, – сказал Хопкинс. – Когда-то она была ее няней, потом стала горничной и полтора года назад переехала вместе с хозяйкой в Англию из Австралии. Да, в наше время такую прислугу уже не найти. Сюда, мистер Холмс!

Я видел, что в глазах Холмса погас огонек интереса и его выразительное лицо стало безучастным. Я знал, что как только тайна раскрыта, дело теряет для него всякую привлекательность. В данном случае оставалось только арестовать бандитов, но это было уже задачей Скотленд-Ярда. Сейчас Холмс испытывал такое же раздражение, какое испытывает профессор медицины, которого пригласили лечить обыкновенную корь. Примерно такие мысли я читал в глазах своего друга. Однако место преступления производило настолько сильное впечатление, что Холмс опять оживился.

Столовая представляла собой очень большое помещение с высоким дубовым потолком, украшенным резьбой. На стенах, обитых дубом, были развешаны оленьи головы и коллекция старинного оружия. В дальнем конце комнаты находилось французское окно, о котором мы уже слышали. В окна с правой стороны лился свет холодного зимнего солнца. Слева располагался большой, сильно утопленный в стену камин, над которым нависала массивная полка из дуба. Возле камина стоял тяжелый дубовый стул с перекладинами у основания и подлокотниками. В отверстия резьбы, украшавшей спинку стула, был просунут красный шнур, концы которого были закреплены на нижних перекладинах. Но эти детали мы заметили после, потому что в первый момент все наше внимание приковало к себе тело, распростертое на тигровой шкуре возле камина.

Это был высокий, хорошо сложенный мужчина лет сорока. Он лежал на спине, его лицо было поднято кверху; белые зубы, оскалившиеся в усмешке, резко контрастировали с черной бородой. Руки, закинутые за голову, стискивали тяжелую терновую дубинку. Его красивое загорелое лицо с орлиным носом выражало такую ненависть и гнев, что, глядя на него, становилось не по себе. Очевидно, он был уже в постели, когда услышал шум, потому что на нем была щегольская ночная сорочка с вышивкой, из-под брюк торчали босые ноги. На голове его зияла страшная рана, и повсюду остались следы этого ужасного по своей жестокости удара. Рядом валялась согнутая в дугу тяжелая кочерга. Холмс внимательно обследовал ее, затем осмотрел не поддающуюся описанию рану.

– Должно быть, этот старший Рэндалл невероятно силен, – заметил он.

– Да, – подтвердил Хопкинс, – у меня есть его приметы. От такого лучше держаться подальше.

– Я думаю, вам будет нетрудно его задержать.

– Не сомневаюсь. Мы давно выслеживаем его. Прошел слух, будто он подался в Америку, но раз он все еще здесь, ему от нас не уйти. Мы уже разослали его приметы во все морские порты, и сегодня утром в газетах вышло объявление о вознаграждении за его поимку. Я только не могу понять, как они решились на это дикое преступление, зная, что леди даст нам описание, благодаря которому мы без труда сумеем их опознать.

– Вот именно. Разумнее было бы заставить ее умолкнуть навсегда.

– Может быть, они не заметили, что она очнулась от обморока, – предположил я.

– Может, и так. Если она лежала без чувств, им не было надобности ее убивать. Но что вы скажете об этом бедняге, Хопкинс? До меня доходили кое-какие слухи о его выходках.

– Трезвый он был еще ничего, но стоило ему напиться или даже немного выпить, потому как совсем трезвым он почти не бывал, как он превращался в настоящее чудовище. В такие моменты в него будто дьявол вселялся и он был способен на все. Несмотря на высокий титул и богатство, он, говорят, пару раз едва не попал за решетку. Однажды он облил керосином и поджег собаку ее светлости. Скандал с трудом удалось замять. В другой раз он швырнул в Терезу Райт графин – тоже был шум. Между нами говоря, теперь обитатели дома вздохнут с облегчением. Что вы там разглядываете?

Холмс опустился на колени и с величайшим вниманием рассматривал узлы, которыми красный шнур был привязан к стулу. Затем тщательно изучил растрепанный конец шнура в том месте, где грабитель оторвал его от колокольчика.

– Когда грабитель дернул за шнур, колокольчик на кухне должен был зазвенеть, – заметил он.

– Его не могли услышать. Все слуги уже ушли.

– Но откуда грабителю было знать, что никто не услышит? Как он мог совершить столь безрассудный поступок?

– Что верно, то верно, мистер Холмс. Вы задаете тот же самый вопрос, который я сам задаю себе снова и снова. Такое впечатление, что преступник отлично знал расположение комнат и привычки обитателей дома. Ему, видимо, было отлично известно, что в этот сравнительно ранний час все слуги будут спать и звонок на кухне никто не услышит. Стало быть, кто-то из слуг был его сообщником. Этот вывод напрашивается сам собой. Но здесь только восемь слуг, и у всех отличные рекомендации.

– При прочих равных условиях можно было бы заподозрить служанку, в которую хозяин бросил графин, – сказал Холмс. – Но тогда она предала бы свою хозяйку, к которой она, похоже, искренне привязана. Впрочем, это не столь уж важно. Когда вы поймаете Рэндалла, его сообщник тоже как-то себя проявит. Ну что же: все, что мы здесь видим, полностью подтверждает рассказ леди Брэкенстолл, если ему вообще требовалось подтверждение.

Холмс подошел к французскому окну и распахнул его.

– Никаких следов, но ничего другого я и не ожидал: земля здесь твердая как камень. Кстати, свечи, что стоят на каминной полке, ночью горели.

– Да, я уже обратил внимание.

– А что они взяли?

– Не так уж много: с полдюжины серебряных приборов из буфета. Леди Брэкенстолл считает, что они не собирались убивать и после стычки с сэром Юстасом отказались от затеи обчистить весь дом.

– Правдоподобная версия. Однако это не помешало им выпить вина.

– Вероятно, хотели успокоить нервы.

– Вероятно. Надеюсь, к этим бокалам никто сегодня не прикасался?

– Нет, и бутылка стоит на том же месте, где они ее оставили.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим на нее. Ба-ба-ба! Что это?!

Три бокала из-под вина стояли рядом, в одном из них оставался осадок. Здесь же стояла на две трети наполненная бутылка и лежала длинная, пропитанная вином пробка. И пробка, и покрытая пылью бутылка говорили о том, что убийцы наслаждались недешевым вином.

Поведение Холмса внезапно переменилось. Выражение отстраненности сменилось живым интересом, острый взгляд глубоко посаженных глаз внимательно осматривал все вокруг, выхватывая каждую мелочь. Он пристально изучил пробку и спросил:

– А как они ее вытащили?

Хопкинс указал на выдвинутый ящик буфета, где лежали столовое белье и штопор.

– Разве леди Брэкенстолл упоминала, что они использовали штопор?

– Нет, но в тот момент, когда они откупоривали бутылку, она, вероятно, была без сознания.

– Верно, но должен заметить, что этот штопор вообще не использовался. Эту бутылку открыли карманным штопором из тех, что бывают в складных ножах. Штопор был длиной не более полутора дюймов. Если вы присмотритесь, то увидите: прежде чем пробку удалось вытащить, штопор вкручивали в нее трижды. И ни разу он не прошел ее насквозь. А с помощью этого длинного штопора можно было вытащить пробку с первого раза. Я уверен, что, когда вы поймаете этого парня, при нем будет складной нож с разными приспособлениями.

– Великолепно! – воскликнул Хопкинс.

– Но эти бокалы ставят меня в тупик, – заметил Холмс. – Леди Брэкенстолл действительно видела, что вино пили все трое? Она ничего не перепутала?

– Нет, она уверена, что пили все трое.

– Ну, значит, так оно и есть. Что тут возразишь? И все-таки, Хопкинс, вы должны признать, что эти бокалы весьма примечательны, весьма… Как, вы не видите в них ничего особенного? Ну ладно, оставим это. У меня слишком специфический взгляд, обусловленный моим специфическим опытом. В силу этого обстоятельства я склонен видеть сложные хитросплетения там, где все объясняется достаточно просто. Конечно, эти бокалы могли бы дать кое-что, ну да ладно. Всего хорошего, Хопкинс. Не знаю, чем еще могу быть полезен. Похоже, вам и так уже все ясно. Дайте мне знать, когда арестуете Рэндалла или получите новую информацию. Полагаю, весьма скоро я смогу поздравить вас с успешным завершением дела. Идемте, Уотсон, я думаю, дома мы сможем потратить время с большим толком.

В поезде я заметил, что Холмс сильно озадачен какой-то проблемой. Время от времени лицо его прояснялось, и он беседовал со мной как ни в чем не бывало, но затем сомнения вновь одолевали его: он начинал хмурить брови, а задумчивый взгляд говорил о том, что мыслями он переносится в парадную столовую Эбби-Грейндж, где ночью разыгралась трагедия. Наконец, когда наш поезд отползал от какой-то пригородной станции, он, поддавшись внезапному порыву, спрыгнул на платформу и потянул меня за собой.

– Простите, дорогой друг, – сказал он, глядя, как задние вагоны нашего поезда исчезают за поворотом, – мне будет жаль, если вы станете жертвой моей прихоти, но клянусь жизнью, Уотсон, я просто не могу этого так оставить. Против этого восстает все мое существо. Все не так – все! Готов поклясться, что все не так. Вроде бы и хозяйка сказала правду, и горничная все подтвердила, и все детали сошлись с их словами. Что я могу противопоставить? Всего три бокала. Но если бы я не говорил с леди Брэкенстолл и не искал подтверждения ее приглаженному рассказу, я бы обследовал место преступления более тщательно и сделал свои собственные выводы. К тому же я наверняка нашел бы там что-нибудь еще, помимо этих бокалов. Я уверен, что так и было бы. Присядьте, Уотсон, на эту скамейку. Пока мы будем ждать поезд на Чизлхерст, я поделюсь с вами своими сомнениями. Во-первых, выбросьте из головы мысль, что все сказанное хозяйкой и горничной – правда. Очаровательная внешность леди Брэкенстолл не должна сбивать нас со следа.

В рассказанной ею истории, если взглянуть на нее беспристрастно, бесспорно, есть подозрительные моменты. Две недели назад троица Рэндалл наделала шуму в Сайденхэме. Во всех газетах сообщались их приметы, и человек, который решил инсценировать ограбление, вполне мог воспользоваться этой информацией. Обычно грабители, совершив удачный налет, ложатся на дно, наслаждаясь плодами своего «труда». Мне трудно представить, чтобы они решились на столь рискованное дело спустя всего две недели. Есть и другие странности: во-первых, они пришли слишком рано; во-вторых, ударили леди, чтобы она не вздумала кричать, хотя после удара она вернее всего и закричала бы; не менее странно, что они совершили убийство, имея численное превосходство, позволявшее им обойтись без кровопролития; и так же странно, что они взяли лишь столовое серебро, хотя в той же столовой были другие ценности, и если уж на то пошло, не те они люди, чтобы оставлять бутылку недопитой. И как вам все эти странности, Уотсон?

– Каждый факт в отдельности можно оспорить, но собранные вместе они впечатляют. Лично меня больше всего удивило, что они привязали леди к стулу.

– Вот это меня как раз удивляет меньше всего; у них были только две возможности: либо убить ее, либо сделать так, чтобы она не смогла помешать им скрыться. Но все же согласитесь: история леди Брэкенстолл выглядит не совсем правдивой. Я уж не говорю про бокалы.

– А что с ними не так?

– Вы можете себе их представить?

– Да, я помню их хорошо.

– Нам сказали, что все трое пили вино из этих бокалов. Вам это кажется вероятным?

– А почему нет? В каждом бокале остались следы вина.

– Да, но осадок имеется только в одном. Вы должны были это заметить. И что это значит?

– Осадок остался в том бокале, который наполняли последним.

– Ничего подобного. В бутылке было много осадка, и совершенно невероятно, чтобы в двух бокалах осадка не было совсем, а в третьем его было много. Этому есть только два объяснения, Уотсон, только два. Первое: бутылку сильно взболтали после того, как наполнили второй бокал, поэтому в третьем оказался осадок. Но подобная ситуация маловероятна. Нет, нет, я уверен, что я прав.

– И какова ваша версия?

– Пили только из двух бокалов, а затем остатки слили в третий, пытаясь создать видимость, будто пили трое. В этом случае весь осадок должен был оказаться именно в третьем бокале, верно? Да, я в этом абсолютно убежден. Но как только я нашел объяснение этому незначительному обстоятельству, заурядное ограбление превратилось в совершенно необычное преступление, потому что это означает, что леди Брэкенстолл и ее горничная сознательно лгали нам, и мы больше не можем верить ни единому их слову! Эти женщины покрывают истинного убийцу, Уотсон, и нам придется распутывать дело самим. Вот этим мы с вами сейчас и займемся. А вот, кстати, и чизлхерстский поезд.

Наше возвращение сильно удивило всех обитателей Эбби-Грейндж. Узнав, что Стэнли Хопкинс уехал в участок, Шерлок Холмс полностью завладел столовой. Он запер дверь изнутри и два часа кряду занимался тщательным и подробным изучением места происшествия, собирая материал для своих блестящих дедуктивных построений. Я сидел в углу и с восхищением наблюдал за его действиями, чувствуя себя студентом на лекции профессора с демонстрацией опытов. Окно, портьеры, ковер, стул, веревка – все подверглось тщательному осмотру и изучению. Тело несчастного баронета уже унесли, но все остальное оставалось на прежних местах. Вдруг Холмс совершил нечто меня поразившее: он вскарабкался на массивную дубовую каминную полку. Высоко над его головой висел обрывок красного шнура длиной в несколько дюймов. Холмс долго смотрел на него, затем, пытаясь подобраться поближе, подтянулся и оперся коленом о деревянную консоль, но все равно между ним и концом шнура оставалось несколько дюймов. Оставив в покое шнур, Холмс вдруг заинтересовался самой консолью. Наконец он спрыгнул на пол и удовлетворенно хмыкнул.

– Все верно, Уотсон, – сказал он. – Мы распутали это дело – одно из самых необычных в нашей коллекции. Но, Боже мой, каким же я был тупицей, я чуть было не совершил крупнейший промах в своей жизни! Сейчас в нашей цепочке недостает лишь нескольких звеньев.

– Вы уже знаете, кто эти люди?

– Человек, Уотсон, это был один человек, но зато какой! Сильный, как лев – взгляните, во что он превратил кочергу, высокий – шесть футов и три дюйма; ловкий, как белка, с очень развитыми пальцами, способными выполнять тонкую работу, но главное: он необычайно умен, потому что именно он срежиссировал весь этот спектакль. Да, Уотсон, мы имеем дело с человеком необыкновенным. После того как я обследовал шнур от звонка, у меня не осталось сомнений. Теперь мы имеем ключ к решению всего дела.

– И что же это за ключ?

– Скажите мне, Уотсон, если бы вы решили оторвать шнур, где, по-вашему, он должен был оборваться? Естественно, в том месте, где он прикреплен к звонку. Тогда почему место обрыва находится на три дюйма ниже?

– Вероятно, в том месте он протерся.

– Верно. Конец шнура, которым леди привязывали к стулу, действительно имеет обтрепанный вид. У преступника хватило ума, чтобы растрепать шнур ножом. Но дело в том, что другой конец под потолком не имеет потертостей. Отсюда вы этого не увидите, но если не поленитесь забраться на каминную полку, вы сможете убедиться в этом лично. Теперь сопоставим факты. Убийце понадобилась веревка. Он не стал обрывать ее, опасаясь, что кто-нибудь все же услышит звонок. Что он сделал? Он запрыгнул на полку и, не сумев дотянуться, оперся коленом о консоль, на пыльной поверхности которой, естественно, остался отпечаток, и обрезал шнур ножом. Самому мне не хватило трех дюймов, чтобы дотянуться до места обрыва, из чего я делаю вывод, что он как минимум на три дюйма выше меня.

А теперь взгляните на стул, к которому была привязана леди. Что это там?

– Кровь.

– Вне всякого сомнения, это кровь. Одно это ставит под вопрос весь рассказ леди Брэкенстолл. Если в момент убийства она уже сидела на стуле, откуда на нем кровь? Нет, нет, ее усадили на стул после того, как ее муж был убит. Бьюсь об заклад, что пятна есть и на черном платье. Нет, Уотсон, это не Ватерлоо, это Маренго: почти верный проигрыш завершился полной победой.

А теперь надо еще раз повидаться с няней Терезой. Но чтобы разговорить ее и получить необходимую информацию, нам нужно быть с ней как можно мягче и обходительнее.

Интересная она была личность – эта суровая австралийская няня. Молчаливая, подозрительная, грубоватая. Но Холмс был сама любезность и участливо откликался на каждое ее слово. В конце концов она прониклась к нему симпатией и доверием. Старая няня нисколько не скрывала своей ненависти к убитому хозяину.

– Да, сэр, это правда, что он бросил в меня графин. Он назвал мою хозяйку нехорошим словом, а я сказала ему, что он не посмел бы с ней так разговаривать, если бы здесь был ее брат. Тогда он и швырнул в меня графин. Да пусть бы он бросил в меня хоть дюжину этих графинов, лишь бы не трогал мою птичку. Он ужасно с ней обращался, а она слишком гордая и никогда не жаловалась. Она и мне рассказывала не все. Она так и не сказала мне, откуда у нее на руках появились эти пятна, которые вы заметили сегодня утром. Но я-то знаю, что он колол ей руки шляпной булавкой. Это был сущий дьявол – Господи, прости, что я так говорю о покойном, но другого такого негодяя не сыскать в целом свете.

Мы познакомились с ним полтора года назад, почти сразу, как приехали в Лондон. Это было ее первое путешествие, до тех пор она ни разу не покидала дом. Этот дьявол поначалу притворился таким добрым и ласковым. Если б мы тогда знали! Он вскружил ей голову своим титулом, деньгами, обманчивым лондонским блеском. Если она и совершила ошибку, то заплатила за нее так дорого, как только может заплатить женщина. В каком месяце мы с ним познакомились? Да я же говорю: как только прибыли в Англию, а было это в июне. Значит, с хозяином она встретилась в июле. А поженились они в январе прошлого года. Да, она сейчас в малой столовой и, конечно, встретится с вами, господа, но вы не должны утомлять ее расспросами – она и так уж прошла все муки ада.

Леди Брэкенстолл снова лежала на кушетке, но выглядела уже значительно лучше. Горничная вошла вместе с нами и сразу же занялась кровоподтеком над глазом хозяйки.

– Надеюсь, вы пришли не за тем, чтобы снова меня допрашивать, – сказала леди Брэкенстолл.

– Нет, я не доставлю вам лишнего беспокойства, – как можно мягче, сказал Холмс. – Напротив, я искренне желаю облегчить ваше положение, зная, сколько страданий выпало на вашу долю. Если вы доверитесь мне как другу, вы можете быть совершенно уверены, что вам не придется раскаиваться.

– Чего вы от меня хотите?

– Чтобы вы рассказали правду.

– Мистер Холмс!

– Нет, нет, леди Брэкенстолл, запирательство бесполезно. Возможно, вы кое-что слышали обо мне. Я готов поставить на кон свою репутацию против того факта, что ваша история от начала до самого конца – сплошной вымысел.

Хозяйка и горничная побледнели и испуганно смотрели на Холмса.

– Каков наглец! – вскричала Тереза. – Вы что же: хотите сказать, что моя хозяйка – обманщица?

Холмс поднялся.

– Вам больше нечего мне сказать?

– Я уже все сказала.

– Подумайте хорошенько, леди Брэкенстолл. Не лучше ли быть откровенной?

На ее прекрасном лице отражались все ее чувства. Сначала она колебалась, но потом ей в голову пришла какая-то мысль, и лицо ее стало непроницаемым, как маска.

– Я уже рассказала вам все, что знаю.

Холмс взял свою шляпу и пожал плечами.

– Жаль, – сказал он.

Не сказав больше ни слова, мы вышли из комнаты и покинули дом. В парке имелся пруд, и мой друг зачем-то направился к нему. Вода в нем замерзла, но в одном месте была вырублена полынья для зимовавшего здесь одинокого лебедя. Холмс понаблюдал за ним, затем пошел к центральным воротам. Там он написал коротенькую записку для Стэнли Хопкинса и отдал ее привратнику.

– Правы мы или нет, но нужно как-то объяснить Хопкинсу наш повторный визит в усадьбу, – сказал он мне. – Тем не менее я пока не собираюсь посвящать его во все детали.

А теперь, Уотсон, мы поедем в агентство пароходной компании, суда которой курсируют из Аделаиды в Саутгемптон. Если я правильно помню, оно находится в самом конце Пэлл-Мэлл. Есть еще одна пароходная компания, занятая на этом маршруте, но мы начнем с более крупной.

Визитная карточка Холмса возымела действие: нас незамедлительно проводили к управляющему, и он с готовностью поделился с нами всей необходимой информацией. В июне 1895 года в Англию из Австралии прибыл только один пароход – «Скала Гибралтара». Это самый большой и комфортабельный пароход компании. В списке пассажиров этого рейса значились мисс Фрэйзер из Аделаиды и ее горничная. Сейчас пароход плывет в Австралию и находится где-то в районе Суэцкого канала. Экипаж тот же, что и в 95-м, за одним исключением. Первый помощник капитана мистер Джек Кроукер получил повышение: он назначен капитаном на новый пароход «Скала Басса», который через два дня отплывает из Саутгемптона. Он живет в Сайденхэме, но сегодня утром, вероятно, зайдет получить распоряжения начальства, так что мы можем его подождать.

Нет, мистер Холмс не станет его ждать, но ему было бы интересно взглянуть на послужной список капитана и узнать, что он за человек.

Рекомендации оказались блестящими. На флоте не было капитана, который мог бы с ним сравниться. Что же касается характера, то он довольно противоречив. Во время плавания это надежный и ответственный человек, на которого можно полностью положиться, но на берегу иногда дает волю буйному нраву. Вспыльчивый, безрассудный – словом, горячая голова, но при этом честный и добрый малый.

Вот какую информацию почерпнул Холмс в агентстве пароходной компании, суда которой курсировали по маршруту Аделаида – Саутгемптон. Оттуда мы отправились в Скотленд-Ярд, но, остановив кеб у входа в здание, Холмс почему-то не вышел, а долго сидел, о чем-то размышляя. Наконец велел кучеру ехать к телеграфу на Чаринг-Кросс, там отправил телеграмму, после чего мы поехали домой на Бейкер-стрит.

– Нет, не смог я этого сделать, Уотсон, – сказал Холмс, когда мы вошли в нашу гостиную. – Как только будет выписан ордер на его арест, с ним будет покончено. В моей карьере уже был один случай, когда я чувствовал себя виноватым, выдав преступника властям. Но с годами я стал осторожнее, и лучше уж я обойду английский закон, чем погрешу против совести. Сейчас мы не можем действовать, нужно немного подождать.

Под вечер нам нанес визит инспектор Стэнли Хопкинс.

– Я начинаю верить, что вы волшебник, мистер Холмс. Иногда мне кажется, что вы обладаете сверхъестественными способностями. Спрашивается: откуда вам было знать, что столовое серебро лежит на дне пруда?

– Я этого не знал.

– Но вы посоветовали мне заглянуть туда.

– И вы это сделали?

– Да, я это сделал.

– Очень рад, что оказался вам полезен.

– Не уверен, что это помогло нам в расследовании. Наоборот, это спутало нам все карты. Что это за грабители, которые уносят серебро, а потом выбрасывают его в ближайший пруд?

– Действительно, весьма эксцентричный поступок. Я просто исходил из того, что, если так называемые грабители взяли серебро для отвода глаз, они постарались бы избавиться от него как можно скорее.

– Но с чего вдруг подобная мысль?

– Я просто допустил такую возможность. Когда они вышли из столовой в парк, по дороге к воротам им встретился пруд с такой заманчивой полыньей – ведь лучше тайника не найти.

– Ах, так это был тайник! Ну, это уже лучше, – воскликнул Стэнли Хопкинс. – Да, да, теперь мне все ясно. Был ранний вечер, и на дорогах еще можно было кого-нибудь встретить. Они побоялись, что кто-нибудь заметит у них серебро, и бросили его в пруд, собираясь вернуться за ним, когда все успокоится. Замечательно, мистер Холмс, замечательно! Это гораздо лучше, чем ваша идея похищения серебра для отвода глаз.

– Совершенно верно, теперь у вас есть прекрасная версия. Мое первоначальное предположение было совершенно диким, но вы должны признать, что оно помогло вам вернуть похищенные ценности хозяйке.

– Да, сэр, спасибо. Я очень вам благодарен. Но все же дела мои не так уж хороши.

– В самом деле?

– Да, мистер Холмс. Банду Рэндалла арестовали сегодня утром в Нью-Йорке.

– Да уж, Хопкинс, это полностью опровергает вашу версию, что ограбление в Кенте – дело их рук.

– Это катастрофа, мистер Холмс, совершенная катастрофа. Конечно, есть и другие банды из трех человек. А может быть, эта троица пока вообще не известна полиции.

– Конечно, такое вполне возможно. Какие еще новости?

– Больше никаких, мистер Холмс; будем копать дальше. Может, дадите какую-нибудь наводку?

– Я уже дал вам ее.

– Какую же?

– Я предположил, что серебро похитили для отвода глаз.

– Но какой в этом смысл? Я не понимаю!

– В этом-то и вопрос. Подумайте над этим, возможно, у вас появятся какие-то мысли. Вы поужинаете с нами? Нет? Ну что ж, тогда прощайте и держите нас в курсе дела.

Прошло несколько часов, когда Холмс снова вернулся к занимавшему нас делу. Мы уже успели поужинать, и горничная убрала со стола. Холмс зажег свою трубку и протянул ноги в домашних туфлях поближе к веселому огню камина. Внезапно он посмотрел на часы.

– Я жду развития событий, Уотсон.

– Когда?

– Прямо сейчас: минут через пять. Осмелюсь предположить, что вы недовольны моим разговором с Хопкинсом. Вы думаете, что я должен был ему все рассказать.

– Полагаю, вы знали, что делали.

– Очень разумное замечание, Уотсон. Я объясню вам свое поведение. Дело в том, что я – лицо неофициальное; Хопкинс – лицо официальное. Я имею право быть пристрастным, он – нет. По долгу службы он обязан приобщить к делу все известные ему факты. Дело слишком неоднозначное, и я не хочу ставить его в трудное положение. Поэтому я решил придержать информацию до тех пор, пока сам не разберусь во всем окончательно.

– А когда это будет?

– Уже скоро. Сейчас вы увидите последний акт этого удивительного спектакля.

На лестнице послышался шум, дверь отворилась, и мы увидели самого лучшего представителя сильной половины человечества, который когда-либо входил в нашу дверь. Он был красив настоящей мужской красотой. Представьте себе голубоглазого молодого человека высоченного роста, с пшеничными усами и великолепной кожей с тропическим загаром, с легкой, упругой походкой. Он закрыл за собой дверь и стоял перед нами, тяжело дыша и сжимая кулаки. С первого взгляда было видно, что этого сильного человека переполняют эмоции.

– Садитесь, капитан Кроукер. Вы получили мою телеграмму?

Посетитель упал в кресло и вопрошающим взглядом смотрел то на меня, то на Холмса.

– Я получил телеграмму и пришел в назначенный час. Мне передали, что вы заходили в контору, и я понял, что скрываться нет смысла. Выкладывайте все сразу. Что вы намерены в отношении меня предпринять? Арестуете? Говорите же! Нечего играть со мной, как кошка с мышкой!

– Дайте ему сигару, – сказал мне Холмс. – Курите, капитан Кроукер, и не давайте волю своим нервам. Можете мне поверить, что я не стал бы сидеть здесь с вами и курить, если бы считал вас обычным преступником. Будьте откровенны со мной, и мы что-нибудь придумаем. Будете лукавить, я вас уничтожу.

– Что я должен сделать?

– Расскажите, что произошло вчера ночью в Эбби-Грейндж – только честно! – ничего не утаивая и ничего не прибавляя. Мне известно уже так много, что, если вы уклонитесь от правды хотя бы на дюйм, я немедленно свистну в окно в этот полицейский свисток, и дело безвозвратно перейдет от меня к полиции.

Моряк посидел в размышлении, затем хлопнул себя по колену могучей загорелой рукой.

– Была не была! – воскликнул он. – Мне кажется, вы человек благородный и сдержите слово. Я расскажу вам свою историю. Но прежде вы должны кое-что понять. Если говорить обо мне, то я ни о чем не жалею и ничего не боюсь. Я не отказываюсь от своего поступка и даже горжусь им. Туда ему и дорога, этому скоту! Будь у него девять жизней, как у кошки, я бы забрал их у него все до одной! Но в этом деле замешана женщина – Мэри, для меня она Мэри Фрэйзер, потому что я никогда не смогу назвать ее этим проклятым именем. Стоит мне подумать, что она может пострадать из-за того, что я сделал – это я-то, который готов отдать всю свою жизнь за одну улыбку на ее милом лице, – как у меня душа уходит в пятки. Но с другой стороны, с другой стороны – что мне оставалось делать? Я расскажу вам мою историю, джентльмены, а вы мне ответите, мог ли мужчина поступить иначе на моем месте.

Мне придется вернуться немного назад. Похоже, вам все уже известно, поэтому вы, вероятно, знаете, что мы познакомились на пароходе «Скала Гибралтара», где я служил первым помощником. С первого взгляда она стала для меня единственной женщиной на земле. С каждым днем я любил ее все сильнее. Сколько раз во время ночной вахты я под покровом темноты вставал на колени и целовал палубу корабля, по которой ступали ее милые ножки. Она не давала мне слова и не играла моими чувствами. Мне не на что жаловаться. Любовь была только с моей стороны, а с ее стороны была только дружба. Когда мы расстались, она ушла свободной женщиной, а мое сердце осталось плененным навеки.

Когда наш пароход снова пришел в Саутгемптон, я узнал, что Мэри Фрэйзер вышла замуж. Что ж тут такого? Почему бы ей и не выйти замуж за обеспеченного человека, если он ей понравился? Титул и деньги – кому, как не ей? Она создана для всего самого лучшего и прекрасного на земле. Я не был опечален ее замужеством, потому что это было бы эгоизмом и свинством с моей стороны. Я порадовался, что ей улыбнулась удача и что судьба не бросила ее в объятия простого моряка без гроша за душой. Вот как я любил Мэри Фрэйзер.

Так вот, я не искал с нею встречи, но в последнее плавание я получил повышение: меня назначили капитаном. Но поскольку судно еще не спустили на воду, я целых два месяца болтался на берегу. Поехал пожить к своим в Сайденхэм. Однажды, гуляя по проселку, я встретил старую горничную Мэри – Терезу Райт. Она рассказала мне о своем житье-бытье и том, как этот тип обращается с Мэри. Говорю вам, джентльмены, я чуть было не лишился ума. Каково мне было услышать, что эта пьяная тварь, которая недостойна лизать ей ботинки, поднимает на нее руку! Я встретился с Терезой снова. А потом мы встретились с Мэри. Потом мы встретились с ней еще раз, а потом она сказала, что больше не будет со мной встречаться. Но на днях я узнал, что пароход спустят на воду через неделю, и перед отъездом решил попрощаться с Мэри. Тереза всегда была моим другом, потому что мы оба любили Мэри и одинаково ненавидели ее мужа. От Терезы я знал о заведенном в доме порядке. Мне было известно, что по вечерам Мэри читает в своей маленькой комнатке внизу. Ночью я пробрался к ее окну и тихонько постучал по стеклу, подавая ей знак. Сначала она не хотела мне открывать, но я уже знал, что Мэри тоже полюбила меня и не допустит, чтобы я стоял на улице в такую морозную ночь. Она шепнула мне, чтобы я подошел к французскому окну, что в парадной столовой. Я пошел, куда было сказано, и Мэри открыла мне. Я снова услышал от нее такие вещи, от которых во мне закипела кровь. Я проклинал эту скотину, истязавшую женщину, которую я любил. Мы стояли на пороге комнаты и разговаривали совершенно невинно – Господь свидетель! – когда этот сумасшедший ворвался в комнату, обозвал Мэри последними словами и ударил ее дубинкой по лицу. Я схватил кочергу. Это была честная схватка, джентльмены. Видите, у меня на руке остался след от его удара? Когда настал мой черед, я размозжил его голову, как гнилую тыкву. Думаете, я жалею об этом? Как бы не так! Мы были с ним один на один: его жизнь или моя; вернее, ее жизнь или его, и разве мог я оставить Мэри с этим обезумевшим дьяволом? Вот так я его и убил. Я не должен был этого делать? А что бы вы, джентльмены, сделали на моем месте?

Когда он ударил ее, она закричала, и на крик из комнаты наверху прибежала Тереза. На буфете стояла бутылка вина, я налил немного в бокал и влил несколько капель в рот Мэри: от потрясения она была едва жива. Потом сам немного хлебнул. Одна лишь Тереза сохраняла ледяное спокойствие. Дальнейшее представление мы придумали вместе с ней. Мы решили представить все как ограбление. Тереза несколько раз повторила хозяйке, что говорить полиции, а я тем временем залез на полку и срезал шнур от звонка. Потом я привязал Мэри к стулу и ножом придал концу шнура обтрепанный вид, чтобы казалось, будто его оборвали и ни у кого не вызвало удивления, что преступник сумел забраться так высоко. Потом я собрал несколько серебряных приборов и ушел, наказав женщинам позвать на помощь через четверть часа. Серебро я выбросил в пруд и преспокойно пошел себе в Сайденхэм, чувствуя, что в кои-то веки сделал что-то полезное. Вот вам и вся правда, мистер Холмс, даже если меня за нее повесят.

Некоторое время Холмс молча курил. Потом встал, подошел к нашему визитеру и пожал ему руку.

– Вот что я думаю, – сказал он. – Я уверен, что вы сказали правду: именно так я все себе и представлял. Дотянуться до шнура, оперевшись на консоль, мог только акробат либо моряк, привыкший карабкаться по вантам. Шнур был привязан к стулу морским узлом. Я знал, что леди только однажды в своей жизни сталкивалась с моряками, и было это во время ее путешествия в Англию. Я также понимал, что этот человек ей дорог, иначе она не стала бы так самоотверженно его защищать. Теперь вы видите, как просто было вас вычислить с того момента, как я сделал все эти выводы.

– Я думал, полицейские не догадаются, как все было на самом деле.

– Они и не догадались. И не догадаются. А теперь послушайте меня, капитан Кроукер. Преступление серьезное, хоть я и признаю, что вы действовали под давлением исключительных обстоятельств. Я не уверен, что суд признает ваши действия правомерными, несмотря на то, что вы защищали свою жизнь. Но в любом случае пусть это решает суд. Вы вызываете у меня такую симпатию, что я готов предоставить вам двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть Англию.

– А затем расскажете все полиции?

– Естественно.

Лицо моряка вспыхнуло от гнева.

– Что это вы мне предлагаете, сэр?! Я достаточно хорошо знаю законы, чтобы понимать: Мэри пойдет под суд как соучастница. Неужели вы думаете, что я смоюсь, а ее оставлю здесь отдуваться? Нет уж, сэр, сдавайте меня со всеми потрохами, но ради Бога, придумайте, как уберечь от полиции Мэри.

Холмс снова протянул ему руку.

– Я испытывал вас и не услышал ни одной фальшивой ноты. Решено, и я готов взять на себя ответственность за принятое решение. Я давал Хопкинсу подсказку; если он не сумел ею воспользоваться, это уже не мое дело.

Вот что, капитан Кроукер, мы сделаем все по закону. Вы – обвиняемый, Уотсон – суд присяжных; скажу вам честно, я не знаю человека, более достойного его представлять. Я буду судьей: итак, британский суд присяжных выслушал показания свидетелей. Теперь ответьте: виновен этот человек или не виновен?

– Не виновен, милорд, – сказал я.

– Vox populi, vox Dei. Вы оправданы, капитан Кроукер. И до тех пор, пока перед судом не предстанет другой обвиняемый по этому делу, вы свободны. Возвращайтесь к своей возлюбленной через год, и пусть ваша дальнейшая жизнь оправдает нас с Уотсоном за тот вердикт, который мы вынесли этим вечером.